Я выступаю от имени и по поручению простых читателей, то есть обывателей, по вашему, по писательскому определению, от израильских тружеников полей, небольших мастерских и страховых компаний. Что же мы хотим сказать Науму Басовскому?

Прежде всего, спасибо тебе, Наум, что ты уважаешь нас! Что значит «уважаешь»? А это значит, что, читая твои стихи, нам не становится мучительно стыдно за свою необразованность, нам не надо, образно говоря, большим пальцем левой ноги доставать до мочки правого уха (или наоборот), нам не надо, кряхтя и краснея, лезть за словарями или спрашивать жену, что означает то или иное слово, никогда ранее нами не виданное или не слышанное.

Ты обращаешься к нам как друг, а не как учитель, как со­беседник, а не как непонятый гений; как товарищ по несчастью (или, много реже, к сожалению, по счастью), а не как человек, которому заведомо известно, что он много умнее тебя и поэтому дает, позевывая, тебе стихи свои, потому что ты, дурак, мещанин эдакий, заплатил сколько-то там шекелей за изданную им книжку.

Наум уважает меня. По сути дела, он и пишет-то для меня, но не потому, что я не могу обойтись без его стихов, а потому что он не может их не писать. Это дыхание его.

Вот как мы относимся к поэзии Наума Басовского, господа.

Вот хвалю я Наума по-обывательски так, по-простому, по-доброму, а на сердце тревожно, потому что наверняка найдутся в этом маленьком зале поэты и писатели, точно знающие, что похвала обывателя и есть тот низ, куда искусству и ступать не положено, ибо искусство должно быть не понятно народу, а только лишь понято им. Впереди нас, стало быть, должно находиться искусство. А это предполагает, что мы, простые израильские, но все еще русскоговорящие труженики теоретически можем находиться еще в «Журбиных» товарища Кочетова или, в лучшем случае, в любовной лирике Степана Щипачева. Ан вышла неувязка - не Щипачева читаем мы, а Басовского. Так не принижает ли наша любовь к нему поэзию его, не низводит ли она ее до уровня той простоты, которая постыдна для нашего времени Интернета и всеобщей, хотя порой и талантливой халтуры, называемой современным искусством?

И пришел мне на ум - извини, Наум, за против воли моей, но удивительно к месту вырвавшийся из меня каламбур - пример воды, да-да, простой воды. Что видит ребенок в ней - мокроту всего лишь, ребенок ведь. Школьник уже ощущает разнообразие ее: она и лед, и кипяток, и река, и океан... Студент-химик видит и знает красоту и невообразимую сложность одной из самых, на первый взгляд, простых молекул, созданной нашим еврейским Богом... А уж ученый, посвятивший себя воде, видит в ней целый мир, полный значения и величайшей тайны.

Так и мы, разнообразно образованные и по-разному чувствующие поэзию труженики, относимся к стихам Басовского. Одни видят в них летопись нашего с ним поколения от времен Сталина до, слава Богу, времен Биби Нетаниягу и Эхуда Барака; другие - задумчивую, ненавязчивую, но щемящую сердце грусть. Для кого-то его стихи - это мудрость достаточно пожившего и много повидавшего человека; для кого-то - магия слов, мед поэзии. Для кого-то - воплощение тоски но России, для кого-то - удивительное открытие красоты и мудрости библейских текстов.

Лично же я не могу не привести в заключение своего выступления одновременно отчаянно веселые и в то же время грустные строчки:

Не в том беда, не в том печаль,

что мне сначала не начать

пути земного,

а в том печаль и в том беда,

что дни сомнений и стыда

вернутся снова.

Не в том печаль, беде под стать,

что никогда мне не свистать

щеглом беспечным,

а в том печаль, под стать беде,

что никогда я и нигде

не, буду вечным.

И через эту концовку я обращаюсь к тебе, поэт Наум Басовский: а вдруг ты ошибаешься? Вдруг твои стихи ждет тобою же предсказанная судьба слов:

Кто готов поручиться, что знает слова несомненные?

Может быть, лишь поэт, сочетавший слова, несравненные,

где созвучие цвета, соцветие звука и запаха

даст и чувства осмыслить, и смыслы почувствовать заново.

Кто готов поручиться, что знает слова несомненные?

Это может пророк, произнесший слова несогбенные, -

подымают они и ведут, словно сила несметная,

от свечи до костра и потом от костра до бессмертия.

И мы желаем тебе, Наум, не только дожить до ста двадцати, но и писать стихи до этого же периода. И еще - пройти стихам твоим от свечи до бессмертия, минуя все-таки стадию костра.