ЗОЛОТАЯ ЛАМПАДА В УГЛУ

Уж ежели с польской смешалась еврейская кровь,
а помыслом правит прозрачная русская речь,
ты станешь поэтом – Всевышнему не прекословь:
никто на земле не сумеет тебя остеречь.
 
...Я умер когда-то, и только что не был зарыт,
и чудом воскрес, и не скоро повторно умру:
мне снова и снова чугунную тьму озарит
лампада твоя, золотая лампада в углу...

Эти две строфы из «Посвящения Владиславу Ходасевичу», написанного в 1986 году Наумом Басовским,  тогда москвичом, а ныне  израильским поэтом, точно передали суть связи нашей русскоязычной поэзии с «материковой» русской. Да, мы навечно вернулись на Землю обетованную, восхищенно вглядываемся в ее ландшафты, вслушиваемся в диктовку высокого синего Неба, но чистые лучики золотой лампады в углу – негасимы.

В 1997 году в Иерусалиме издана книга Наума Басовского «Свободный стих» – российские и израильские стихи,  воспринимающиеся как единый лирический поток, опознаваемый  по индивидуальной интонации и по выверенности русской речи. При драматичности личной судьбы и причастности к трагической истории своего великого народа, лира поэта печальна, но оптимистична, степенна и сдержанна.

...Мне устоять бы, когда осознанье нависнет,
мне бы решиться, когда замаячит дорога! –
самое время подумать о малости жизни,
самое место довериться замыслу Бога...

Перечитав книгу многократно и увлеченно, не принял я безоговорочно вынесенную на обложку формулу критика Михаила Копелиовича: «...Наум Басовский – автор стихотворений, вольно или невольно восходящих к той литературной (русской, разумеется) традиции, которая породила, с одной стороны, Фета и Пастернака-поэта, с другой – Бунина, Паустовского и, конечно, Казакова...» По мне, не всё так однозначно: естественно  и, надо полагать, вначале неосознанно, по наитию, Наум Басовский в себе услышал голос крови, не наступил на горло собственной песне, а осознал себя поэтом, пишущим по-русски, коль так судьба сложилась, – но поэзия его по сути, по звучанию, по принадлежности к племени, к народу, гонимому в веках, иная... Еврейская мудрость ей быть не позволит простой... Неоспоримо это нынче для меня, хотя не вдруг я разобрался, постиг к сединам, а для других (и даже для многих русских интеллигентов истинных) в диковину, что еврейство русского писателя что-то может означать.

Так сошлось –  рожденный в страшном тридцать седьмом,  Наум Басовский как поэт формировался в шестидесятые годы, на взлете якобы свободолюбивой поэзии, выплеснувшейся (но с изволения или благословения властей) даже в стотысячные Лужники. Ни славословить, ни охаивать  ту эпоху не вправе, но если многие, и в тех легионах ваш покорный слуга, захлебнулись от внешнего  вольнодумства, от эйфории радужных ожиданий, Наум Басовский оказался пророчески неуязвимым  для нещедрых искушений того времени, в котором  довелось ему и нам жить и писать: Крутые морозы нагрянули снова/ и держат сурово,/ и жестким дыханьем мы платим за слово –/ звучащее слово...

При обращенном наружу благополучии его московского уклада, удачливой  увлеченности профессией – техническая акустика, медицинское приборостроение («что-то физики в почете, что-то лирики в загоне...»), Наум Басовский всегда отстаивал, словно осажденную крепость, свою суверенную вселенную, свою творческую манеру (о ней разговор особый), с годами обретающую узнаваемые, самобытные черты. Поэт если и не сказал прямо, то  убедил меня своим «Свободным стихом»: он не был ни шестидесятником, ни диссидентом, но пребывал все годы до репатриации в стойком сопротивлении власти, с которой многие из нас сжились, или притерпелись, или привыкли. ...Не в том беда, не в том печаль,/ что мне сначала не начать/ пути земного,/ а в том печаль и в том беда,/ что дни сомнений и стыда/ приходят снова...

...И ВСЯ В ДОЖДЯХ ЗАПЛАКАННАЯ РУСЬ

У Наума Басовского, как у всякого настоящего художника, есть свое видение, свой срез времени, и благодаря его запечатленному взгляду, с его неповторимой философией и мы соизмеряем собственное восприятие эпохи, да и потомки, верится, попытаются  осмыслить времена минувшие – для них, а для нас – нынешние.

Мы едва знакомы, общение более всего – телефонное, но мне отчего-то симпатичен, и близок, и дорог, словно друг давнишний, этот человек.  В стихах Наума Басовского, московских и израильских, улавливаю интонации исповедальные, искренние, словно слышу его голос, приглушенный, растревоженный, ко мне единственному обращенный, лишь мне доверивший свои  боли и печали.

Наум Басовский бережливо точен, и скуп в словах, и щедр в палитре красок, в гармонии звенящих звуков – вот лишь один пример:

Богом брошенная волость.

Лес. Дорога. Облака.

Да ещё прозрачный голос

родника-лесовика.

Да ещё ручья в овраге

бормотание и плач,

да ещё молчит во мраке

строгий думающий грач,

да берёза монотонно

что-то шепчет дотемна.

А потом совсем бездонно

мир охватит тишина.

Только грач перо уронит

на замшелые пески,

только сердце захолонет

от любови и тоски...

Вчитайтесь, вслушайтесь, всмотритесь – как прочны О в его строках неспешных, как кольца в якорной цепи, и как лукаво О лучится в проталинах просторных слов, так комочек рудный, окатыш, окатывает тишину потоком  торопливым: тОлькО сердце захОлОнет/ От любОви и тОски... И с этим сердцем захолонувшим едва ль не весь Наум Басовский – в стране той, в России... У серого неба в прозрачном приюте,/ по серой земле, по квадрату двора/ цепочкою движутся скорбные люди,/ цепочкою в завтрашний день из вчера...

Или:

...Простые вехи: совесть без укора/ и вся в дождях заплаканная Русь./ Звучит гудок. Уходит поезд скорый./ Пускай уходит – я не тороплюсь...

 

Могу лишь соболезновать тем истинным ценителям поэзии, кто не прочел  стихи Наума Басовского предисходных, предотлетных лет. Должно быть, многое осталось за рамками его «Свободного стиха».  Но то, что есть в книге, пленяет, восхищает и радует глаз, приученный к красоте подлинной: и философской глубиной, и образностью, и строгой ритмикой, и рифмой непогрешимой, и многообразием неистощимым возможных форм – от лаконичного, в восемь строк, стихотворения до  триптиха, от  больших циклов до эпических поэм.

РАЗОРВИ МОЕ СЕРДЦЕ, ТОСКА ПО ЧУЖИМ БЕРЕГАМ...

Не поверив на слово крикам или заклинаниям перестроечным, разглядев сердцем охолонувшим всю в слезах заплаканную Русь, поэт приходит к своим истокам, своей родословной. Тема принадлежности к великому народу естественно и бесповоротно стала основной или главной в его поэзии; скажу иначе – Наум Басовский стал русским, русскоязычным еврейским поэтом, значительным и непохожим ни на кого, еще в  Москве, задолго до Исхода. В отличие от многих из нас, осознавших или разобравшихся в своих корнях уже под израильским небом...
Поэт – со свойственной ему манерой, отработанной десятилетиями, почерком, или стилем, или голосом, опознаваемым и чистым, для этого своего возвращения к истокам находит краски непривычные, поражающие и свежестью, и образностью, и достоверностью – ...каким бы то ни было словом –/ подробным, цветным, ароматным, звучащим, рифленым... – и  от себя добавлю: услышанным Свыше.
Не умаляю другие стихотворения, но о двух скажу особо.

«Концерт варшавский». Под напряженьем сложного ритма, сквозь пламя сплавленных глаголов поэт бежит, как будто минным полем, по взорванной судьбе единокровных предков.

И силой воображения своего Наум Басовский попадает в разрушенную и растоптанную немцами Варшаву, где в одном из домиков Старого Мяста, среди руин и выкриков на идише, внезапно слышит мелодию польского народного танца – звуки мазурки: ...шум Побережья, низкое небо, тусклое солнце,/ а за роялем древний мой предок Юзик Басовский... И так реальна, так не измышлена в деталях  точных картина эта – старый еврей, вечный романтик, заслышав грохот сапог фашистских на пороге, продолжает спокойно и вдохновенно играть мазурку Шопена за считанные минуты до гибели, – что веришь провидческой справедливости судьбы: именно она сберегла нашего современника – с польским истоком, с  ликом еврея, добавлю, с сердцем еврея – поэта Наума Басовского.

«Анфилада». Как маститый режиссер нас поражает новизной приемов, неиссякаемой фантазией или феерией сцен, так и Наум Басовский одаривает, и непостижимо щедро, вымыслом легендным, да так, что мы на веру принимаем, и с восхищеньем... Так возникает Анфилада, не ради рифмы нареку – баллада, в ней стройность лада ведет нас чередою смежных комнат дорогою судьбы семьи поэта: Чтоб из жизни моей, непростой, непрямой,/ в суете не ушло ощущение лада,/ уходящий во тьму род неведомый мой,/ как в обратном кино, мне дарит анфилада... Не оттого ль так близок, так берет за душу художественный прием поэта, что у каждого из нас своя анфилада, свой длинный сквозной ряд комнат, свои дороги судьбы. Они, словно тропинки или ручьи, сбегаются или сливаются в трагическую историю нашего народа, а если говорить о современниках – в Катастрофу европейского еврейства, мы все оттуда родом... Такова сила слова поэта...  Оглянулся назад. Анфилада пуста./ Тут уйти от судьбы – не уйти от позора.

…И СУДЬБЫ ИНОЙ НЕ ХОЧУ

Книга стихотворений и поэм «Свободный стих», о которой веду речь и неоднократно перечитываю, и завершающие ее израильские разделы Здесь осень другая и Городские прогулки – подтверждают логику взаимосвязи бытия поэта и его поэзии, таинственную прочную нить, неистощимо бегущую между ними. Беспокойная мысль поэта, обретая словесную ритмику, уже не способна существовать  без сложившегося, дарованного или наработанного в поте лица запаса образов, гипербол, метафор, иных подробностей или тонкостей мастерства, которые непременно важны для поэта и если востребованы читателем, то лишь как последствие восприятия – ему нужны просто стихи хорошие!

...Есть время подумать, куда меня жизнь занесла,
а мир предвечерний такой тишиною озвучен,
что запросто слышно, как падают капли с весла
и вторят паденьям негромкие вздохи уключин.

Поэзия Наума Басовского не затерялась в тяготах эмиграции, не иссякла, не потухла, а, припав к родной земле,  окрепла, новые корни дали новые побеги:

Осваиваю пространство – крупно, виток за витком,
осваиваю время – стремительно, год за годом.
Ничего удивительного, что при подходе таком
ракурс немного меняется с каждым заходом.

Наших собратьев иных печальные плачи по бывшей Отчизне слышны и поныне  – ах, окон московских свет негасимый, ох, белые снеги – покров с Покрова! – а Наум Басовский, по обыкновению, по складу стиха – сдержанный, собой владеющий, словно в ответ им, но не в упрек, отсекает:

...даже если бы чудом смог – не хочу туда возвращаться,
потому что племя моё не в одном покоится рву,
потому что навек устал жить, надеясь на чью-то милость,
и земли иной не хочу, чем земля, где сейчас живу,
и судьбы иной не хочу, чем судьба, что уже сложилась.

Интересны для меня отношения Наума Басовского со Всевышним – это не известная в поэзии практика символистов, которые эксплуатировали религиозное слово, это не употребление слов Библии для ежедневных молитв, – поэт умиротворенно и почтительно, высоко и возвышенно произносит имя Создателя лишь в исключительных случаях, не всуе, не привычной скороговоркой: и в освещенном изнутри доброй иронией стихотворении «Бабушка Сара», и в диалоге «Авраам»: ...одно призванье, любовь одна и поздний мой Бог один,  и в одном из лучших, в моем разумении, стихотворении «Выход из рабства...»,  последнюю строчку которого я позволил себе использовать, озаглавив ею мои размышления о творчестве поэта:

..самое время подумать о малости жизни,
самое место довериться замыслу Бога...

ДАКТИЛОСКОПИЯ СТИХА

Однажды, прочитав мою газетную публикацию из серии «Портреты поэтов», откликнулся Наум телефонным звонком: – N. – поэт хороший, не возражаю, но в ваших текстах я не обнаружил – что именно его и отличает от других...
Дактилоскопия, метод установления личности по отпечаткам пальцев, хорош и надежен в уголовном розыске, но как по типографским отпечаткам опознать голос поэта, – не тот, озвученный  телефоном, а голос души, единственный, неповторимый, с другими не схожий? Для меня – вопрос не праздный.

Напишу наобум две протяжных строки,
две протяжных строки, как теченье реки,
как теченье реки, где вода широка
и куда ни гляди – всё река и река.
 
А потом напишу две печальных строки,
две печальных строки, как движенье руки,
как движенье руки по любимой щеке
у ресниц, где слезинка дрожит в уголке.
 
И возникнут в тиши две тревожных строки,
две тревожных строки, как на рельсах гудки,
и огни, и бессонная ночь у окна,
а дорога темна, а дорога длинна.
 
И тогда напишу я две тихих строки,
чтоб молчали они, как молчат старики,
а в молчании том всё года и года,
и слеза, и гудок, и речная вода...

Если бы Наум Басовский написал только это одно стихотворение, он бы и тогда остался поэтом – услышанным, узнаваемым, самобытным, но в его книге, в бездонных ящиках письменного стола – их несколько сот, да и поэм – до трех десятков, да и новые на подходе, на дозревании, но все они  – одновременно и неповторимы, и похожи прежде всего – структурой, или конструкцией, или композицией, когда мысль или образ, ненавязчиво повторяясь, движется не по поверхности, словно плоскодонка по воде, а по восходящей спирали, объемно убеждая, увещевая, уговаривая...

Вслушайтесь: поэта не удовлетворяет – две протяжных строки, он дополняет – две протяжных строки, как теченье реки, или в другом месте – разорви  мое сердце, тоска по чужим берегам – и в следующей строфе – разорви мое сердце, тоска по святыням чужим.., или: не только самое время подумать о прошлой неволе...,  но тут же: самое место подумать о смысле свободы. Примеров – множество, надеюсь – читатель их отыщет по моей азимутной подсказке.

Кстати, еще одна особенность стихов Наума Басовского – красочность, колоритность, рельефность, щедрая цветовая гамма естественна и незаменима в строках поэта. В своей, не станковой, не стенной, а словесной живописи он работает в манере, только ему присущей, словно опытный мастер на дощечке палитры растирает, смешивает краски, окунает перья, но если у художника есть кисти для акварели, для масла, есть карандаши для пастели или растушевки, у поэта есть только слова:

Ветер с моря промчался, тростник простелив,
синий кобальт с белилами бросил в залив,
сажу с ультрамарином швырнул в облака
и сиеной по стенам прошёлся слегка...

или:

Солнце резко пошло напролом
через игрище белых и синих
и большим золочёным крылом
осенило осенний осинник.

Наум Басовский – поэт, обостренно чувствующий современность, ее обжигающее дыхание, но в технике стихосложения не допускает лживой свободы нерифмованного стиха, расшатывающего ныне традиции русской поэзии. Его классический стих прочен и напряжен, его рифмы точны, непогрешимы, полнозвучны, иным стихотворцам – и поучиться нелишне. К примеру: телеги – слеги, потен – полдень,  снастей – страстей, стареем – евреем... Даже глагольные рифмы, если случаются изредка, наполнены: дует – колдует, жил – положил... Созвучье окончаний строк – не только ради музыки стиха, но и с нагрузкой смысловой.

ЭККЛЕЗИАСТ

Еще в Москве Наум Басовский увлекся библейскими текстами, и вот в Израиле завершено и издано его поэтическое переложение «Коэлет, или Экклезиаст» – итог одиннадцатилетнего труда поэта, вдохновенного и напряженного, потребовавшего не только высочайшего поэтического мастерства, но и глубокого проникновения в страницы Священного писания. Экклезиаст Наума Басовского заслуживает отдельного детального разговора, параллельного исследования филологов и знатоков Библии (равно как и – к слову скажу – его новая книга «Полнозвучие», недавно увидевшая свет; там, кроме Экклезиаста, помещены и другие переложения библейских текстов, выполненные автором).  В меру своих скромных познаний могу лишь утверждать – поэт достойно и мастерски справился со своей сверхзадачей, обнаружил или показал образец, внушающий и признание, и уважение. Наум Басовский уловил и передал точным русским словом и многоплановость подлинника, и наличие в нем открытого уровня и горизонтов глубинных, и наставлений прямых, и аллегорий...

Суета сует всё на свете, суета сует, суета –
все усилия бесполезны, и венчает надежды тщета.
Век за веком и род за родом тяжко трудится человек;
род уходит, и род приходит, а земля остаётся навек...

Естественно, перед нами – не буквальный и не вольный перевод библейских текстов, обозначив его – поэтическое переложение, – автор утвердил или обосновал свое право.

Страшусь громких слов, хотя порой и беру грех на душу, не намерен обижать коллег, но в моем понимании Наум Басовский – явление в современной русской поэзии, не только в русскоязычной поэзии Израиля.

По своей врожденной скромности и интеллигентности Наум может воспротивиться моему определению, искреннему и из добрых побуждений – явление; ему ближе признание царя Давида: «Не заносилось сердце мое, и не были надменны глаза мои, и не домогался того, что выше меня и для меня недостижимо...» (Псалом 131).

(Газета «Новости недели», Тель-Авив, 7 сентября 2000 г.,
 приложение «Еврейский камертон»)

КОРОТКО ОБ АВТОРЕ. Вильям Баткин – поэт, прозаик, публицист, автор стихотворных сборников «Пойте песни о верности» (1967), «Надежда» (1972) и сборника сонетов «Неприкаянный мир» (1997).  Печатается в периодике Израиля, США, Германии.  Живет в Иерусалиме.