ДРУЗЬЯ МОИ, ПРЕКРАСЕН ВАШ СОЮЗ!

Заметки о поэзии Лии Владимировой и Якова Хромченко

До сих пор отчётливо помню, когда и где я впервые увидел стихи Лии Владимировой: в 1990-м году, в киоске Союзпечати на Тимирязевской улице в Москве, недалеко от места моей работы. Скромно изданная, но не маленькая, почти в 250 страниц книга называлась просто – Стихотворения. Я удивился: до этого момента никогда в Союзпечати никаких поэтических изданий мне не попадалось. Полистал книгу, удивился ещё раз, ибо оказалось, что она издана издательством Советский композитор. Правда, кое-что объяснилось строчкой из выходных данных: издание за счёт автора (к тому времени такие издания уже случались в Советском Союзе).

Дома я удивился в третий раз и уже по-настоящему. Под обложкой с именем, до этого мне совершенно незнакомым, оказались первоклассные стихи, чистая лирика высокой пробы. Вот только один пример, судите сами:

*  *  *

Сад прощальный, белый сад

Приближается ко мне.

Словно сны мои, стоят

Вишни белые в окне.

И сильнее, чем метель,

Тише белых облаков,

Студят узкую постель

Стаи белых лепестков.

Застит пологом окно

Эта белая весна.

Ах, в глазах темным-темно,

Ослепляет белизна.

Это яблонька плывёт

В холодеющей дали,

Это смерть моя идёт

В платье белом до земли.

Шёл шестой год перестройки. За предыдущие пять лет на советского читателя обрушилась лавина полузабытых, забытых и вовсе неизвестных имён, новые публикации появлялись чуть ли не ежедневно, все толстые журналы были заполнены текстами, ещё вчера или позавчера абсолютно запретными… На этом фоне выделиться и запомниться совершенно не политизированными стихами, согласитесь, мог только настоящий поэт. 

Из выходных данных я узнал, что Лия Владимирова – это псевдоним Юлии Владимировны Дубровкиной, и это была на тот момент вся доступная мне информация об авторе. Печаталась ли она раньше? Разделы оглавления назывались Из трёх книг, Четвёртая книга. Но существуют ли эти три книги, не виртуальны ли они, как сказали бы сейчас? Стал наводить справки. Один из моих друзей, к тому времени побывавший в гостях у сына в Израиле, рассказал, что Лия Владимирова уже довольно давно живёт в этой стране. Кое-что, хотя тоже не густо.

И всё-таки, когда Стихотворения Лии Владимировой были мной прочитаны, я, не зная о поэте почти ничего, знал очень много. Знал, что это человек тонкой наблюдательности, чистой души и незамутнённого ничем взгляда на мир, умеющий найти истинную красоту в самой что ни на есть обыденности. Знал, что это человек честный, без притворства, способный на сильное, глубокое чувство. Знал, наконец, что это мастер, безукоризненно владеющий русским классическим стихом, в её исполнении звучным, просторным по дыханию и предельно скромным по использованным поэтическим средствам. Всё это было мне очень по душе. И немудрено, что при самом строгом отборе книг из домашней библиотеки для отправки в Израиль (когда и нам пришло время уезжать) сборник Лии Владимировой попал в отобранные.

       А уже в Израиле случилось так, что одно из стихотворений Лии Владимировой, наряду со стихами Владислава Ходасевича и Анисима Кронгауза, стало предметом литературоведческого анализа в одной из моих журнальных публикаций. Упоминаю об этом только для того, чтобы было понятно, почему однажды в моём доме прозвучал телефонный звонок и женский голос произнёс: – Я – Лия Владимирова, а вообще-то – просто Юля…

       Завязалось телефонное общение. В одной из бесед Юля спросила меня, говорит ли мне что-нибудь имя Якова Хромченко. Я сказал, что нет. – Это мой муж, у него недавно вышла в свет первая книга стихов. Можно прислать её вам?

       Вскоре я получил небольшую книжечку, которая называлась Берёз весеннее вино (Изд. Скопус, Иерусалим, 1998). И снова, как десять лет назад в Москве, мне довелось удивиться. Потому что в Якове Хромченко я открыл для себя незаурядного поэта, тонкого лирика и полнозвучного мастера. Вчитайтесь в один из сонетов венка под названием Август, написанного в 1973 году, – это год отъезда поэта в Израиль, год прощания с Россией, – всмотритесь в лёгкую лаконичную графику нарисованного в нём пейзажа, вслушайтесь в его чистый звук – и вы поймёте, как много сказано о чувствах человека при всей недосказанности сюжета:

*   *   *

Считаешь поздние цветы,

Опять с судьбой играешь в прятки,

В побеге всё – и всё в оглядке,

Чёт, нечет, чёт – до глухоты.

Уже зима белит кусты,

Ещё сквозь снег чернеют грядки.

Всё собрано. Всё в беспорядке.

Написано. Листы чисты.

Как поздний свет не в том окне:

Не вспомнишь – голова в огне,

А вспомнишь – изморозь по коже.

Всё ощупью, всё наугад –

Вперёд глядишь, глядишь назад,

И в зеркало глядишь, и всё же…

        А вот небольшое, в восемь строк, стихотворение, которое рассказывает о каком-то милом уголке израильской земли точнее и ярче любых фотографий – но только ли о земле? Не будет ли правильным сказать, что это ещё и очень выразительный пейзаж души:

*   *   *

Проснуться в пять, и из дому пешком,

И пусть рассвет проснётся вместе с нами.

Как будто по вселенной босиком,

По холодку с промытыми глазами.

Мираж, причуда, утренний обман,

Дневных сует прекрасная пропажа,

Сырое небо, тишина, туман

И эвкалиптов вековая стража.

      Стихам Якова Хромченко свойственно, если возможно так сказать, какое-то особое свечение – во многих его произведениях важнейшую роль играет солнце, контрасты светотени, цвета окружающего мира. Так и хочется поверить, что у человека, написавшего столь светлые, солнечные стихи, и жизнь была светла. Да вот мешают такой вере указанные под ранними стихотворениями время и место их создания:

*   *   *

Асфальт на солнце дышит паром,

Над лужами дрожат дымки,

Вдоль обнажённых тротуаров

Ручьи бегут вперегонки.

За белой пеной рваных кружев

Почти прозрачна бирюза,

И солнце, прыгая по лужам,

Пускает зайчики в глаза.

               Минлаг, Абезь, 1951 г.

      Читая недавно книгу известного кинодраматурга Валерия Фрида Пятьдесят восемь с половиной, я узнал, что Минлаг был лагерем «для особо опасных политических преступников». Среди прочих в книге есть фотография молодого Яши Хромченко: как и солагерники его Валерий Фрид и Юлий Дунский, поэт воевал (трижды был тяжело ранен), в 1944 году начал учёбу во ВГИКЕ, а затем провёл в ГУЛАГе без малого 12 лет – и был реабилитирован за отсутствием состава преступления… Казалось бы, достаточная причина для того, чтобы стихи были переполнены трагедийными мотивами; кстати, у Лии Владимировой есть цикл из десяти стихотворений под названием Соль-минорная симфония, в нём просто кричит боль и ужас тех страшных времён. А в стихах Якова Хромченко если трагедия и присутствует, то только опосредованно – как негромкое сожаление, и от этого ещё сильнее берёт читателя за душу.

       И вот ещё о чём невозможно не сказать. Многие стихотворения (по моему мнению – лучшие) сборника Берёз весеннее вино имеют посвящение, и все они – все! – посвящены Юле. Не буду комментировать этот факт, он не нуждается в комментариях. Вот ещё один сонет, написанный в 1997 году, и он лучше любых комментаторов расскажет о том, что происходит в сердце любящего человека:

*   *   *

Рассвет отсрочен, ночь не тает,

Безмолвней явь, свободней сны.

Для самой полной тишины

Сверчка, пожалуй, не хватает.

Прижмись покрепче: пусть считают

Удары сердца ход весны,

Пусть пальцы переплетены,

Пускай дыханья не хватает.

Как медлит предрассветный час!

Неслышный звук – и тот погас.

Лишь кажется, что плещет море.

Давай до света подождём:

Чуть пахнет завтрашним дождём

И травами. Все звёзды в сборе.

        Лия Владимирова в своих стихах не так щедра на посвящения любимому человеку: я обнаружил в её сборнике только два с инициалами Я.Х. (одно из них начинается очень много говорящей строкой О, помоги, обереги!). Это естественно: она женщина, и так велит неписаный закон – традиция европейской цивилизации. Но дело ведь не в посвящениях, а в чувствах, которыми реально наполнены стихи поэтессы:

*   *   *

Шофёр отсчитывает сдачу,

Сидячих мест – ни одного.

Куда мы едем наудачу?

О чём мы спорим? Для чего?

Жара хамсинная повисла,

Вплетаясь в тяжкий разговор.

Автобус, тряска, путь без смысла,

Ожесточение, раздор.

Автобус, тряска, путь без цели

Вдвоём, апрельским душным днём.

Ни в чём – терпенье на пределе –

Друг другу спуску не даём.

А только выйдем на дорогу,

Слезам зажатым волю дам

И вновь смирю свою тревогу,

Прильнув лицом к твоим рукам.

…Мы в окна пыльные смотрели,

В сердцах друг с другом говоря.

Седели на земле апреля

Сухие травы октября.

        С трудом сдерживаю себя, чтобы не цитировать стихи Лии Владимировой ещё и ещё, – в книге, о которой идёт речь, очень многие я пометил, как высокую удачу; впрочем, это же относится и к сборнику Якова Хромченко. И всё-таки в завершение не могу отказать себе в удовольствии привести маленькое, но очень ёмкое стихотворение Лии, в котором точно и вдохновенно говорится о поэтическом даре, о том, что это значит – быть поэтом:

*   *   *

Всё примет белая бумага.

Но медлю я перед листком,

И вдруг мгновенная отвага

Прохватит острым холодком.

Кто правит? Промысел иль случай?

Кто водит ночью без огня?

И кто мне даст – вишу над кручей –

Дождаться завтрашнего дня?

…Живут в Израиле два поэта, она и он, семья. Два мастера, два чистых и звучных лирика. Странно устроена наша жизнь: издаются многочисленные газеты, журналы, альманахи, наконец, книги. Печатаются рецензии, статьи и обзоры. А подлинные поэты, редкие, как всякое чудо, остаются почти безвестными.

Когда-то в начале прошлого века Александр Блок сказал: «…дело поэта вовсе не в том, чтобы достучаться непременно до всех олухов; скорее, добытая им гармония производит отбор между ними, с целью добыть нечто более интересное, чем средне-человеческое, из груды человеческого шлака». Сказано горько и сурово, но, к сожалению, справедливо.

Пишу о стихах Лии Владимировой и Якова Хромченко в надежде, что мои заметки помогут настоящим любителям поэзии принять в свои сердца ещё двух хороших поэтов.

P.S.  Этот текст уже был написан и принят к публикации, когда на моём столе появился ещё один сборник Якова Хромченко – И сад в снегу, и даль в цвету (Иерусалим, 2003).  Недостаток времени не позволил мне познакомиться с новой книгой так, как я люблю: неспешно и с карандашом в руке. Но даже при беглом чтении я поразился тому, какие звучные и молодые стихи пишет человек на пороге своего восьмидесятилетия! Не могу удержаться, чтобы в заключение не привести хотя бы одно из новых стихотворений поэта:

ПЕРЕД ОСЕНЬЮ

С ветрами жёлтыми не споря,

Чуть пригасив хамсинный зной,

На отдыхе смирилось море

Всей голубиной глубиной.

Смягчив на время нрав солёный,

Оно разлило за собой

Над отмелями – цвет зелёный,

Над глубиною – голубой.

А дни осенние сверстали –

Пока ещё не до конца –

И быстрый блеск дамасской стали,

И тяжесть  тусклого свинца.

Июнь 2003