2017-1

 

 

*     *     *

 

О запахи, зачем, как тени,
меня преследуете вы, –

цветущей  липы, и сирени,
и свежескошенной травы?

 

Ведь покидая землю детства,
оставшуюся за бугром,
я увозил её наследство –

мой астматический синдром.

 

В меня вселил его угрозу
реактор некого п/я,
а дальше стартовую дозу
дала Чернобыля струя.

 

Акупунктурой я спасался,
когда дыханья вовсе нет,
и только в памяти остался
угасших запахов букет…

 

Потом была земля другая,
её начальный трудный год,
когда, опять семью пугая,
я кашлял ночи напролёт.

 

Но летний жар и воздух влажный
по клеткам чистили меня,
и время шло, и вот однажды
я дожил до такого дня,

когда легко дышал, как раньше,
и были слаще всех наград
небесный запах флёрдоранжа
и моря терпкий аромат.

 

Январь 2017

 

 

КРЫМ, 1978

 

                                                                                                В.

 

Коктебельское солнце, конечно, и осенью жарит,
но под вечер прохладно, и куртка – не лишний предмет.

А зелёный прожектор всё по́ морю шарит и шарит –

если сыщет кого-то, тому оправдания нет.
Да и в сам-то деле, кому это ночью не спится,
кто надумал поплавать во тьме и в холодной воде?

Нужно быть осторожным – а вдруг нарушитель границы?

Нужно бдительным быть постоянно, всегда и везде!

Вот и шарит прожектор, и трудятся люди с оружьем –

пограничная вахта бессонную службу несёт.

А турецкий-то берег, который и в песне не нужен,
он совсем недалёк – миль четыреста или пятьсот.

Мы сидим в темноте над обрывом и смотрим на море,
а зелёный прожектор рисует вдали полукруг,
и дают нам понять темнота и пространство немое:
мир почти бесконечен – на север, на запад, на юг…

Но таким полукругом предел ожиданьям положен;
это нужно понять и понятье своё закрепить.

Киммерийской свободой когда-то здесь бредил Волошин.

Можно бредить и дальше – уж это нельзя запретить!..

 

Февраль 2017

 

 

*   *   *

                           Я ускользнул от Эскулапа

                           Худой, обритый — но живой…

                                                                     Пушкин

 

Я несколько раз ускользал от него же,
но в этом с великим равняться негоже:
не раз и не дважды бывал на пороге я –

о том же могли бы рассказывать многие.

 

Живое всегда существует на грани:
в конце у живого всегда умиранье.

А где и когда – это тайна великая,
для особи каждой всегда разноликая.

 

Но если не знаю последнего мига
и всё же надеюсь – останется книга,
то нужно считать, не пускаясь в сомнения,

что это последнее стихотворение.

 

Написано. Точка. Прочтя его снова,
себе самому признавайся сурово:
а будет на то твоя воля последняя,
чтоб им завершалась и книга последняя?

 

Февраль 2017

 

 

*    *    *

 

В рутинном ежедневном шуме
из громких и невнятных фраз
теряю нить своих раздумий
не раз, не два, а много раз.

 

Твердят избитое, пустое
с угрюмой важностью лица…

Каких усилий это стоит –

додумать что-то до конца!

 

И я молю, чтобы продлилась
людским стараньям вопреки
магическая молчаливость
пустыни, леса и реки.

 

Март 2017

 

 

*    *    *

 

                                                              В.

 

Никаких границ для сравнений нет,
если в них готовы поверить вы.

Вот сказал один хороший поэт,
что стихи похожи на шум листвы.

А листва и шепчет, и говорит,
в ней услышать можно любой язык –

для любых просодий тут путь открыт,
для любых фантазий простор велик!

 

Но листва, которая надо мной,
почему-то просто шумит себе,
а стихи диктует язык родной,
и они всегда о моей судьбе.

В них тревоги долгих и трудных лет,
моего дыхания след прямой,
и на шум листвы не похожи, нет,
а скорей на голос негромкий мой.

 

И ещё немного на звук струны,
что была натянута для игры,
да прельстилась ясностью тишины
и надолго замерла до поры.

А когда окончилось забытьё
и когда вернулась к игре она,
то казалось всем, кто слышал её,
что рождает музыку тишина…

 

Март 2017

 

 

*    *    *

 

Наследником Тютчева и Боратынского
его знатоки называли не раз,
поскольку он штиля не жаловал низкого
и строил стихи из отчётливых фраз.

 

А он, Боратынского зная и Тютчева,
искал совершенно иные пути,
поскольку его дарованье могучее
ему запрещало за кем-то идти.

 

Оставим учёным оценки, пророчества,
теории, термины и ярлыки.

Его же дорога была одиночество
от первой до самой последней строки.

 

Оставим поклонникам их междометия,
а взгляд непредвзятый увидит одно:
сыскать не получится бо́льшей трагедии,
и бо́льшего счастья сыскать не дано.

 

Март 2017

 

 

*    *    *

 

Иду вдоль невысокого забора
в каком-то незнакомом городке.

Картонка-адрес у меня в руке,
и нужный номер, очевидно, скоро.

 

Да вот и он – тесовый старый дом,
резные ставни и крыльцо резное.

Да, это он, возникший предо мною,
но вот кого я обнаружу в нём?

 

Стучусь. И чуть не сразу на пороге,
как будто он за дверью ждал меня,
ненужные сомнения гоня,
стоит хозяин в тапках и шлафроке.

 

«Входите, – без приветствий говорит, –

нет никого, увы, в домах соседних,
а мне и вправду нужен собеседник:
уж вы простите мой домашний вид.

 

Вот яблоки – они сейчас из сада,
вот кресла – вам удобно будет в них,
а вот и текст, о коем напрямик:
во мне возникла некая досада…»

 

«Так ведь и я сюда явился к вам,
чтобы свою обговорить досаду:
в том, что пишу, сегодня мало ладу
и много недоверия к словам.

 

Надеялся, что вы, высокий мастер,
дадите мне какой-нибудь совет…»

А мне хозяин говорит в ответ:
«Мы лошади одной и той же масти.

 

Мы оба пашем, не жалея сил,
порой себя сверх меры загружаем,
и оба недовольны урожаем –

я потому приехать вас просил.

 

Я полагал, что вы, знаток созвучий,
научите их слушать в тишине,
а вы, приехав, жалуетесь мне,
что ваш напев не очень-то живучий!

 

Вы прилетели из другой страны,
сюда, на север, с огненного юга.

Мы знаем, что не можем друг без друга,
но и помочь друг другу не вольны».

 

Мы оба две минуты помолчали,
а может быть, молчали целый час,
и я был тот, каков я и сейчас,
а он был тот, каким я был вначале.

 

И мы молчали, думая о том,
что хорошо бы нам соединиться –

но перед каждым чистая страница,
и что на ней появится потом?!

 

Март 2017

 

 

ФОТОГРАФИЯ

 

Лакированный ящик потёртый
на высокой и шаткой треноге –

старой техникой этого сорта
управляли, наверное, боги:
вот прицел из-под чёрной накидки,
в пальцах крышечка от объектива,
и рождались не просто открытки,
а воистину дивные дива.

 

Это было для многих впервые,
потому не дыша застывали,
но и нынче они как живые –

так подробны и внятны детали,
так отчётливо выпуклы позы,
так достоинством полнятся лица,
что на снимках, явившихся после,
это всё уже не повторится.

 

Ремешок аппарата на шее,
щёлк затвора, прокручена плёнка…

С каждым днём отпечатки дешевле,
с каждым днём интенсивнее гонка.

На ходу, на бегу и в просветах
щёлк – и целиться даже не надо!

Сотни снимков хранятся в пакетах,
удостоенных беглого взгляда.

 

А в руке уже умный мобильник,
круглосуточно к съёмке готовый,
и в его урожаях обильных
чьи-то лица мелькают и тонут.

В нём твоих отражений рулоны,
в нём домашних музеев полотна,
и мгновений твоих миллионы
в гигабайты спрессованы плотно…

 

Март 2017

 

 

СТАРЬЁВЩИК

 

– Старые вещи берём! – зачем-то во мне возник
этот почти забытый, из давнего детства крик.

Обычно кричал старик с большим заплечным мешком,
стянутым у горловины кожаным ремешком.

Он никогда во двор не приходил налегке –

много соблазнов для нас было в его мешке:
булавки, флаконы, пёрышки, гирьки, карандаши
и другие забавы незрелой детской души.

И местная детвора во всю разбегалась прыть,
чтобы старьём домашним старика покорить,
и начиналась торговля в дальнем углу двора,

споры и уговоры – серьёзной была игра! –

на кирпичах, на брёвнах, а то и просто в пыли,
зато какие улыбки потом на лицах цвели!

Понятно, старик был нищий, мы жили все в нищете,
но помнятся и поныне смешные богатства те,
и эта серьёзная очень, хоть и смешная игра
учила нас различенью понятий зла и добра,
ибо старик убогий с кучей своих затей
мог обмануть легонько, но не грабил детей.

Он заскорузлыми пальцами детских касался душ,
за приношения наши давая всякую чушь,
исподволь в нас внедряя главный, мудрый обман:
это не купля-продажа, а добровольный обмен.

И глубинных сравнений тут уж не избежать:
старые вещи – как люди, их надобно уважать,
продлить их тихую старость мы стараться должны,
но продавать их глупо, ибо им нет цены.

 

Март 2017

 

 

*    *    *

 

Свой путь закончив непрямой,
он вдруг исчез на перекрёстке,
оставив на земле обноски
и посох с нищенской сумой.

 

Душа ушла за облака
с обыденной больничной койки –

так испаряется со стойки
бесследно капля коньяка.

 

А впрочем, остаётся след –

цветной едва заметной плёнкой,

настолько призрачной и тонкой,
что вроде бы её и нет.

 

Но вовсе не бездумный пыл
считать удачею великой,
что будут радужные блики
напоминать о том, кто был.

 

Ведь много чаще задарма
звучит вопрос прямой и жёсткий:

– Чьи это жалкие обноски?

Чьи это посох и сума?

 

Март 2017

 

 

*    *    *

 

Несколько книг, перечитанных множество раз;
несколько фильмов, что помнишь буквально по кадру;
несколько дисков – любимых мелодий запас, –

выбор такой, чтобы он не во вред миокарду.

 

Можно бы больше, но вряд ли ты станешь смотреть,
слушать, читать и потом аплодировать в раже;
можно и меньше – тот список урезать на треть, –

выбор всей жизни, он сделан значительно раньше.

 

В прошлом твой юный и среднего возраста раж –

нынче пространство для вдумчивых воспоминаний.

В прошлом остался почти неподъёмный багаж –

выбор нетруден из массы накопленных знаний.

 

Можно на флэшке оставить три файла всего,
мысленно рядом поставив обширные свитки, –

это и будет всего багажа существо:
«Зеркало», «Дар» и «Квинтет» или «Фаустус» Шнитке.

 

Март 2017

 

 

*    *    *

 

Устал с дороги – сижу, прихожу в себя.

В грязи ботинки, подошвы изрядно сбиты.

О пути могу рассказывать лишь сипя –

это жёсткий ветер меня выдувал с орбиты.

 

Лишь пески да камни там, где я проходил,
а идти с поклажей было труднее втрое.

Натрудил я спину и ступни натрудил,
просто шёл и шёл и нисколько не лез в герои.

 

За моей спиною долгий видится путь;
я его одолел – не без потерь, понятно.

Нынче есть возможность медленно отдохнуть,
не горюя, что там остались белые пятна.

 

Они остались, видимо, навсегда –

ни сил, ни времени всё начинать сначала.

А тут со мной деревья, птицы, вода,
ночное небо, воздух – не так уж мало.

 

Март 2017

 

 

ГЕРМАН ГЕССЕ

 

Он с детства знал, что станет поэтом, –

ему Господь нашептал об этом,
но с детства видел, что все вокруг
эту стезю подвергают смеху;
если б не покровительство сверху,
не избежать бы душевных мук.

 

Вокруг все ищут реальных выгод,
и для него это был бы выход,
чтоб зов души помирить с толпой.

Но он себя над толпой возвысил –

занял душу игрою в бисер,
по части выгод совсем слепой.

 

В мире, где правят война и нажива,
лишь одно стремленье не лживо –
к вершине башни стеклянных бус,
и случается в этой башне
день грядущий и день вчерашний
соединить при помощи муз.

 

Там композиторы и поэты
почти случайно находят приметы
слияния этих двух стихий,
и на основе тонкой науки
стеклянных бус оживают звуки –

родятся музыка и стихи.

 

Март 2017

 

 

*    *    *

 

Всякий раз, когда смотреть в колодец случалось,
я вспоминал, что в нём увидеть можно звезду.

Только почти всегда воспоминанье кончалось
каким-то неясным страхом: вот сейчас упаду!

 

Наклоняюсь над срубом, в длинную темень глядя,
звезда там или иллюзия – хочу для себя понять,
и спиной ощущаю, что кто-то подходит сзади,
и уже невозможно что-нибудь предпринять.

 

Я слышу его дыханье, ровное, без перебоев,
я чувствую его руки на шее и на ногах,
и то, что вот-вот случится – а может случиться любое, –

придумано не сегодня, обдумано не впопыхах.

 

Я потерял осторожность, но это уж как придётся –

не всё же смотреть на мир из-под прикрытых век!

Кто ищет свою звезду, пусть даже на дне колодца,
рискует сорваться в бездну – неважно, вниз или вверх.

 

Падение длится долго – целую вечность длится,
и не удаётся добраться до неба или до дна,

и снова передо мной лежит пустая страница:

заглядываю в колодец, в котором звезда видна.

 

Март 2017

 

 

*    *    *

 

Стою на большом вокзале в странном оцепененье.

Под сводами гулко-невнятно слышатся объявленья.

Я ещё тощий, безусый – давние это года;
куда-то я должен ехать, да вот не помню, куда.

 

У ног чемодан потёртый, разные виды видавший,
в нём документы, тетрадки, смена бельишка даже,
немного домашней снеди, которую после съем…

Зачем-то я должен ехать, но не помню, зачем.

 

Стою посреди вокзала, себя ощущаю неловко.

Видимо, эта поездка – всё же командировка:
тут середина осени, а я уже в зимнем пальто;
кто-то меня направил, а только не помню, кто.

 

Я обращаюсь в кассу вполне осознанно вроде:
– Дайте плацкартный на поезд, который сейчас отходит.

Да, до конечной. Спасибо. Я понял – четвёртый путь…

Куда-то я должен ехать – поеду куда-нибудь.

 

Наверх чемодан уложен, домашняя снедь – на столик.

Ритмично стучат колёса, рельсы гудят и стонут.

Мелькают в окне полустанки, встречные поезда.

Куда-то я должен ехать. Куда же я еду, куда?

 

Вот вопрос, на который нет у меня ответа.

Уже зима на исходе, уже и новое лето,
уже и годы промчались в мелькании лет и зим…

Тот, кто меня направил – как объяснюсь я с ним?

 

Целью командировки тогда меня повязали,
но что-то я потерялся на том шумливом вокзале.

И всё же еду, пытаясь эту привязку снять,
и никому не должен ничего объяснять!

 

Март 2017 

 

 

 

2017 - 2

 

 

*    *    *

 

На съёмочной площадке вырос дом,
где я прожил четыре первых года
в далёком детстве

                                    и была свобода,
какой нигде не чувствовал потом.

 

Он был не декорация-макет,
а настоящий, прочный, двухэтажный.

В нём был аутентичным камень каждый,
кирпич, обои, кафель и паркет.

 

Тот дом возник в сценарии моём,
и режиссёр, прочтя страницы эти,
сказал: – Есть оператор на примете,
и есть актёры. Нужно строить дом.

 

И вот в наш дом доставлен реквизит,
пришли артисты, стали обживаться,

готовить пищу, даже обшиваться, –

а камера лишь смотрит и молчит.

 

Лишь иногда подходит режиссёр
и что-то тихо говорит актёру.

Вся подготовка движется нескоро,
зато какой для поиска простор!

 

И в некий день я ощущаю дрожь:
актриса, наставления итожа,
становится на маму так похожа,
её партнёр – так на отца похож!

 

Но и со мною что-то этим днём
происходило – никуда не деться:
я мал и глуп, но не впадаю в детство –

я от рожденья по сегодня в нём.

 

Когда бы только я, отец да мать –

но все актёры изменились тонко,
и оператор заряжает плёнку,
и режиссёр велит ему снимать.

 

Вернули дом, а дом людей вернул,
а люди в доме время возвратили,
поскольку не играли там, а были –

дом поднял мир, который затонул.

 

Апрель 2017

 

 

*    *    *

 

Вот прочёл я у Плутарха ныне:
римский воин далеко в пустыне
разбивает не затем палатку,
чтобы в ней о Риме грезить сладко,

а затем, чтоб из таких палаток
исходил кругом крутой порядок:

никаких провинций и религий,
мир великий – это Рим великий!

– Где моя палатка – там и Рим, –
так повсюду мы и говорим.

 

Ну и что же? Где теперь держава,
где её могущество и слава?

Где солдат могучих легионы –

сотни тыщ, а то и миллионы?

Вот он Рим – державы той столица,
что своею древностью гордится,
вот они на карте, как ни странно,
ею завоёванные страны,
а её самой на карте нет.

Почему? И где искать ответ?

 

Есть язык реликтовее камня,
есть ещё философов исканья,
и стихи, и пьесы, и скульптуры
как останки сгинувшей культуры.

Есть в пустынях наших отпечатки,
где стояли римские палатки,
но и там звучит язык давнишний,
нашу мудрость в Книге сохранивший
и зовущий души и умы:
– Где Ирушалаим – там и мы!

 

Апрель 2017

 

 

ЗЕРКАЛА

 

Куда ни пробросишь взгляд – всё вокруг зеркала
(а ещё ведь стёкла витрин, водоёмы и даже лужи).

Иные из них – шедевры зеркального ремесла,

другие среднего качества, случаются и похуже.

 

Плоские и с кривизной, с царапинами и без,
огромные прожекторные и даже из комнат смеха…

Всё отражается в них – от лиц до синих небес,
попробовать их убрать – выйдет сплошная прореха.

 

А особливо в гримёрках, среди парикмахерских зал,

в примерочных магазинов, в едущих экипажах –

там ведь не получается слушать, кто что сказал,
и возмущённое зрение сразу кричит о пропажах.

 

Казалось бы, что нам куски полированного стекла,
что нам их представленья, что нам их обещанья?

Хотим того, не хотим, а смотримся в зеркала,
сопоставляя  себя с окружающими вещами.

 

Кто-то телом силён, а духом бывает слаб,
кто-то наоборот – глаза б, говорит, не глядели.

А честные зеркала показывают масштаб:
какой ты в своих глазах, какой ты на самом деле.

 

Апрель 2017

 

 

МОЯ ДОРОГА

 

Слава Богу, мои воды баргузин не шевелил,
смерч огромные деревья предо мною не валил.

Вышел я в свою дорогу одиноким ходоком
и сегодня в час вечерний продолжаю путь пешком.

 

Не стремился к светлой цели и не жадно ел и пил,
и хоромов не построил, и казны не накопил.

Никому в своей дороге я пути не заступал,
и болел довольно много, и довольно мало спал.

 

Обошла меня известность, слава Богу, стороной,
но душевный камертончик – он по-прежнему со мной.

И сегодня в час вечерний прохожу я в тишине
и ловлю такие звуки, что доступны только мне.

 

Апрель 2017

 

 

*    *    *

 

Жизнь идёт, и ползёт, и влачится,
досаждая рутиной забот,
только враз остановка случится,
будто кончен пружинный завод.

 

И окажется вдруг потрясеньем:
жизнь – уж этого точно не ждёшь! –

коротка, как внезапный весенний
проливной ослепляющий дождь…

 

Апрель 2017

 

 

ЧЕРНОВИК (2017)

 

Я уничтожил по ошибке
листочек на столе своём,
но огорчился тем не шибко,
поскольку помнил, что на нём.

И сел за стол писать сначала –

и вправду, помнится пока, –

но как-то странно зазвучала
вторая жизнь черновика.

 

Детали были послабее –

обыденны и без прикрас,
удачи были поскупее
и приходили через раз.

Другие рифмы возникали,
строфу меняя и строку,
и я не мог их, как вначале,
адресовать черновику.

 

Вот восстановленный, единый
передо мною текст лежит,
но вряд ли даже половиной
черновику принадлежит.

Завис над новыми словами
в рассветной гулкой тишине:
моя пронзительная память
лишь удивляется во мне…

 

Апрель 2017

 

 

ЛЕТО ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЕГО

 

Я жил тогда на юге Украины,
в степи недалеко от Измаила,
где воины двенадцатого года
когда-то основали поселенье.

Там были старой крепости руины,
они на солнце выглядели мило:
по ним учила жаркая природа,
что не одно и то же тлен и тленье.

 

Я жил там без особенных условий –

скорее, у хозяев на подхвате:
снеси да принеси, достань да сбегай,
пожалуйста, – и как бы с неохотой.

Стол и лежанка, лампа в изголовье,
всё это в чистой выбеленной хате,
и вся работа только до обеда,
да вряд ли и назвать её работой.

 

Тянулись дни без всяких развлечений,
без радио, без книг – одна газета;
ещё кино бывало по субботам,
но возвращаться – ни огня в селенье.

И не знавал я времени священней,
чем это несгораемое лето,
в котором и работал я с охотой,
и не склонял ни перед кем колени.

 

Оно не ощущалось некой вехой
и не сулило мне дороги торной –

должны были пройти большие годы,
чтоб со своей дорогой разобраться.

Но с расстоянья больше полувека
я вспоминаю мир почти фантомный
как островок нечаянной свободы
в стране, едва очнувшейся от рабства.

 

Апрель 2017

 

 

*    *    * 

                           Одиночество учит сути вещей.

                                                             Иосиф Бродский

 

Когда человек одинок, он вынуждается знать
не только извивы дороги, но и её подвохи,
иначе ему придётся идти многократно вспять,
а даже дойдёт до конца – ему достанутся крохи.

 

Когда человек одинок, не должен он ожидать,
что в критический час кто-то ему поможет,
а должен серьёзно учиться заново оживать
всякий раз, как судьба стезю его подытожит.

 

Когда человек одинок, он учится сути вещей:
выбор довольно прост – идти, не надеясь на чудо;
свобода твоя в одном – ты свой и больше ничей;
все мы идём туда, никто не пришёл оттуда.

 

Апрель 2017

 

 

ИСТОРИЯ

 

По одной стороне реки – цепь невысоких гор,
по другой её стороне – дремлет дремучий лес.

А сама река утекает в южный степной простор,
где когда-то был город, который потом исчез.

 

У города было пёстрое, но собственное лицо –

крикливые базары, бесчисленные шатры,
а ночью его окружало огненное кольцо:
посты, табуны, стоянки – везде пылали костры.

 

Там на троне сидел хан кочевых племён,
владыка несметных войск и немереных сил.

Одним движением пальца перечёркивал он
сотни и тысячи судеб – или же возносил.

 

Не было никого, кто мог перечить ему
или хотя бы сомненья обнаружить сполна.

Те, кто пред ним не падал, уходили во тьму,
и как-то уж очень быстро забывались их имена.

 

И проползли века – не так уж много веков, –

серьёзные археологи взяли надёжный след.

Находят останки сбруи, даже пепел костров,
и только признаков города как не было, так и нет.

 

Что за владыка был? Что за держава была?

Среди имён и названий историки ищут фантом.

Намёки старинных грамот перекрывает мгла,
а что касается города, пусто на месте том.

 

Апрель 2017

 

 

*    *    *

 

Воспоминанье из очень ранних –

настоящий медовый пряник,
мной полученный в детском саду
в сорок втором году.

 

В татарском городе Зеленодольске
на белом снегу желтоватые доски,
на досках станки, над станками луна –

так диктует война.

 

Без крыши и стен работают люди;
крыша над ними вскорости будет,
а вместо стен только сосны в ряд,
лампы на ветках висят.

 

Рабочие сами сыты едва ли,
а всё же пряники детям достали:
их раздавал, желтолиц и раскос,
скуластенький Дед Мороз.

 

Всё остальное заведомо просто –

не полагаются пряники взрослым,
им полагаются хлеб и пшено,
и чудо, что есть оно…

 

Годы спустя, если мама хотела
меня похвалить за доброе дело,
она говорила: – Садись, поешь:
вот пряник, а вот кулеш.

 

Апрель 2017

 

 

ПЛОТ 

                                                                                     В.

 

Идёшь в незнакомой местности, и вот впереди река –

не быстрая, не широкая, а всё равно преграда.

Нет никакого моста поблизости наверняка,
с поклажей не поплывёшь, а переправиться надо.

Есть в рюкзаке топорик, и можно бы сделать плот,
благо, на берегу достаточно сухостоя.

Но это тоже сулит много новых забот:

плот связать без верёвок – занятие непростое.

 

Надобно осмотреться, чтобы найти лозу;
даже если найдёшь, к ней привыкнешь не сразу,
особенно если она не очень близко в лесу,
особенно если с ней дел не имел ни разу,
особенно если к тому же тебя поджимает срок
и, хочешь не хочешь, без проб требует результата.

Можно считать, что природа тебе припасла урок,
а за любой урок в жизни положена плата.

 

Но деньги тут не при чём, ибо ты платишь собой –

своими руками, ногами, нервами, поясницей…

И вот под плотом река, сверху свод голубой,
и ты не веришь себе – явь это или снится?

И в незнакомой местности свой продолжаешь путь,
река давно позади, другие преграды скрытны.

О том, что построил плот, расскажешь когда-нибудь,
а может, и не расскажешь – люди нелюбопытны.

 

Апрель 2017

 

 

*    *    *

 

Черно-белые кадры кино сняты чётко, а смотрятся странно:
колея устремляется вдаль, но в конце не хватает тумана.

Из-за этого взгляд просквозит по деревьям, по рельсам и шпалам,
по окрестным столбам-проводам – и упрётся в серёдку экрана.

 

А в серёдке-то нет ничего, потому и довольствуйся малым
и не жди продолженья пути к чудесам и местам небывалым,
а рутинно продолжится он по равнине пустой и унылой,
что встречалась нередко с мечом и встречалась нечасто с оралом.

 

Кто-то, может, её назовёт по-домашнему родиной милой,
кто-то, может, захочет её пробудить не стараньем, так силой,
кто-то, может, душевно стыдясь, упадёт перед ней на колени,
но опомнится, видя себя на коленях и перед могилой.

 

…Так домыслишь Бог знает чего и себя доведёшь до каленья,
но совсем отмахнуться нельзя – это взгляд моего поколенья:
если в кадре сейчас колея, быть должны и туманные дали, –

а в кино появляется дом, в доме печка и в печке поленья!

 

Возвращается в этом кино то, что нам по судьбе недодали;
за обычный, обыденный дом нет ни ордена там, ни медали,
но зато продолжается жизнь без иллюзии в нём, без обмана,
ибо души свои сберегли, ибо души свои не продали.

 

Апрель 2017

 

 

ПОСЛЕ ПЕСАХА

 

Два хамсина подряд и уже надвигается третий –

вот, пожалуй, и вся послепраздничная новизна.

Из Хедеры в Эйлат не проехать в зелёной карете:
неподъёмной жарой завершается наша весна.

 

А потом уже лето длиною в полгода, не меньше, –

с мая до октября, до прохлады и первых дождей, –

и хамсины идут по разряду «обычные вещи»,
и дневная жара ненамного ночной тяжелей.

 

Столько лет это лето, а всё-то привыкнуть не можем,
что дождинки не будет за двести без малого дней.

Только если свободу на чашу весов мы положим,
что на чаше другой по значенью сравняется с ней?

 

А уж ради свободы совсем невысокая плата –

и жара, и хамсины, и в мае отсутствие гроз.

Никакой ностальгии по мифам, что были когда-то.

Жизнь короткая очень, и жить её нужно всерьёз.

 

Апрель 2017

 

 

*    *    *

 

Взгляд из окна на седьмом этаже – это взгляд свысока
на черепичные крыши строений ближайшей округи:
сбились они по соседству так тесно, как будто в испуге,
словно бы их согнала в закуток великана рука.

 

Но отчего же глядеть свысока на живущих внизу?

Лишь оттого, что судьба обошла их высоким жилищем?

Равно не стоит жалеть их, о том проливая слезу,
что достаётся не тем и не то, что обычно мы ищем.

 

В Книге, где каждому чётко отмерены вехи судьбы,
есть и этаж, и название места, и срок проживанья,
и никакие уловки, проделки и даже старанья
не переменят существенных слов приговора Судьи.

 

Может считаться счастливым воистину тот человек,
кто назначенье своё на земле угадал с малолетства,
кто никого обойти не хотел, не запрыгивал вверх,
и совершил, что задумал, и это оставил в наследство.

 

Апрель 2017

 

 

*    *    *

 

Доносятся звуки рояля из окон соседнего дома;
прозрачна мелодия эта и даже как будто знакома,
но только никак не припомнить ни время, ни место, ни имя –

кто, где и когда в мою душу вошёл позывными своими.

 

И правда, ни с чем сопоставить не выйдет созвучия эти,
напеть никому не удастся, и поиска нет в Интернете.

Я мог записать на мобильник, но долго раздумывал – промах!

И нет знатока-музыканта в кругу повседневных знакомых.

 

И всё-таки есть эта запись и в памяти где-то хранится:
ведь знаю – она мне знакома, а дальше как будто граница.

Пытаться пройти без пароля? Но там пограничников группа,
которым о чаемой встрече словами рассказывать глупо.

 

А ночью мне снится эстрада, и словно упали вериги:
усталый артист у рояля из фильма по гриновской книге.

На фоне пустынного пляжа над серой осенней волною
аккорды прозрачные эти полвека во мне и со мною.

 

О музыка, ты, как наука, вся в жёстких оковах порядка,
расчислена до миллиметра – и всё-таки вечно загадка.

Звучания льются ручьями, ручьи собираются в реки,
но где же и как остаются в отдельном одном человеке?

 

Май 2017

 

 

СЛОВА

 

Вещи, канувшие в лакуны,
сортирую я по годам:
керогаз и примус на кухне;
чернобурки на шеях дам;
в дождь и снег на ногах галоши;
муфты для согреванья рук;
карусельная в парке лошадь;

танцплощадки дощатый круг;

КВН – телевизор с линзой;
ручка-вставочка для письма;
партвождей огромные лица,
в праздник прятавшие дома;
газировка с двойным сиропом;
патефон и пластинки с ним…

 

Очень трудно словам-сиротам:
нет вещей, а слова храним.

Мы в земле уже по колени –

как-то живы, но дело швах:

вся история поколенья
в этих еле живых словах.

 

Май 2017

 

 

ВОКЗАЛЫ

 

Берег речки зарос камышом,
но мощёных проездов немало…

Были в городе том небольшом
три железнодорожных вокзала.

 

То не чей-то нелепый каприз
и не власти особая милость –

просто три магистрали сошлись
в этой точке, уж так получилось.

 

И наладилась жизнь без затей,
но зато с ощутимым наваром:
было много проезжих гостей,

было много проезжих товаров.

 

Город весь потихонечку рос,
не особенно, впрочем, стараясь,
и внезапных тут не было гроз,
и в домах не усердствовал аист.

 

Жизнь по-своему очень проста,
и не надобно вкладывать душу.

Три вокзала – как те три кита,
на себе упокоивших сушу.

 

Тут хватило бы и одного –

все дороги своё отслужили, –
но тогда ведь совсем ничего
не останется ждущим поживы.

 

Кто таким ожиданьем томим,
не должны доверяться дорогам,
и тогда ими строится миф
о вокзалах, ниспосланных Богом.

 

Май 2017

 

 

ГОРОДОК

 

График железной дороги диктует
весь распорядок дневной городку.

Прежде чем выбрать планиду такую,
многое он претерпел на веку.

Были когда-то большие пожары,
голод, холера и даже разбой,

многие жители просто бежали
или с тоски уходили в запой.

Так бы, наверно, и далее жили,
как прозябали в былые века,

но умудрённые люди решили
выстроить насыпь вблизи городка.

И понеслось – осушенье болота,
стройка вокзала и складов при нём…

Поняли люди: добьёшься чего-то,
только работая ночью и днём.

Нечего жить, обивая пороги,
и неудачи срывать на других.

Весь городок при железной дороге
место нашёл и как будто затих.

Каждый при деле и все при зарплате,
что постепенно в привычку вошло,
и городок тот живёт в результате
пусть небогато, но как-то светло.

Да ведь и нужно-то в общем немного –

чтоб обходили стихии его,
ибо зависит он только от Бога
и не желает менять ничего.

 

Май 2017

  

 

ПО ГРИБЫ

 

Грибная охота сразу пошла на лад –

не нужно ходить, искать, утруждая спину:
в лесу полно грибов, в особенности маслят,
не сходя с места, можно набрать корзину.

 

Ещё двадцать шагов, поворот головы –

и новая россыпь, и если ты не калека…

Кроме группы на автобусе из Москвы,
в лесу буквально ни одного человека.

 

Густая тишь со всех четырёх сторон
объясняется просто – заданностью маршрута:
запретная зона, огороженный полигон
большого московского секретного института.

 

Со всех сторон заповедный муромский лес,
его окружают контроля незримые стены,
а среди полигона в серый купол небес
уходят строенья многоэтажной антенны.

 

И меня томит ощущенье неясной судьбы
в паутине антенны, натянутой шпилем острым:
мы сюда приехали необдуманно по грибы,
а вокруг без границ – он, обитаемый остров…

 

Май 2017

 

 

УЧИТЕЛЬНИЦА

 

В городке украинском, где стелется тишь вековая,
где общественный транспорт застыл в ожиданье трамвая,
где базар по субботам, а рыбой торгуют по средам,
где в столовой, случается, кормят приличным обедом,
проживает она, что полвека работала в школе –

знала много удач, предостаточно было и боли,
но ни в чём никогда против совести не погрешила,
а на пенсию выйдя, свой путь описать порешила.

Ну, а путь-то всего был четыреста метров, не боле,
что из школы домой, что, естественно, и́з дому к школе.

 

По бульвару Ватутина шла она многие годы –

по бульвару, что ныне зовётся бульваром Свободы.

Но на той магистрали, которая в памяти длится,
в те же самые классы входили всё новые лица,
наполняли пространство они голосами своими,
и у каждого было своё уникальное имя,

и в глубины былого по спискам входя осторожно,
никогда никого по-другому назвать невозможно.

Убеждалась она в этой истине снова и снова,
потому что никто никогда не похож на другого.

 

Было ей тяжело, и была в этой вере крамола,
ибо все как один, – так учила тогдашняя школа.

Было много проверок, пустых и нелепых дознаний,
за все годы не выпало ей ни медалей, ни званий,

а она не роптала, и лишь в пенсионных записках
без имён написала о людях услужливо-низких.

…В городке украинском, где стелется тишь вековая,
ходит старая женщина, годы свои доживая,
ходит, мягко ступая на фоне приятной природы,
по бульвару Ватутина… нет, по бульвару Свободы…

 

Май 2017

 

 

СОН

 

Который раз всё тот же сон –

меня во сне сминает он,
а поутру нет избавленья от стыда:
зла, беспощадна и слепа,
за мною гонится толпа,
и я бегу и сам не ведаю, куда.

 

Толпа слепа, но видит цель,
а тут в заборе будто щель –

туда протиснусь, и дыхание замрёт.

Толпа промчалась. Я спасён!

Который раз всё тот же сон,
который раз один и тот же разворот…

 

Я просыпаюсь, весь дрожа.

А почему – ведь ни ножа
не видел я, ни даже просто кулака?

Но если б догнала толпа,
в своей агрессии тупа,
она меня бы вобрала наверняка.

 

А вот тогда бы я пропал!

Я не споткнулся, не упал
и не затоптан – только втянут, все дела.

В толпу войти – один пустяк,
да из толпы потом никак:
попробуй вырвись, если сразу удила!

 

Пройдёт совсем недолгий срок,
я позабуду свой шесток –

воспоминанья станут блёклы и скупы,
и, подготовленный вполне,
в толпе давно подобных мне
я буду гнаться за бегущим от толпы!..

 

Май 2017

 

 

*    *    *

 

Зажигаю свечу в годовщину ухода давнишнего друга.

Он теперь на путях не земного уже, а небесного круга.

А для нас на земле остаётся одно горьковатое дело –

наблюдать за огнём, как традиция наша давно повелела.

 

Поначалу он слаб, разгорается медленно и понемногу,
но и в доме светло – вечер этого дня лишь подходит к порогу.

А попозже, когда мы отходим ко сну и светильники гасим,
озаряет весь дом свет одной лишь свечи, ирреально прекрасен.

 

И подумалось мне: тот, чью память храню, был таким же по сути
и пространство вокруг озарял он собой, очищая от мути.

На земле, где дышал он, сгущалась тогда темнота вековая;
одинокой свечой он светился во тьме, к доброте призывая.

 

Не положено думать о памяти той, что тебе не по чину,
но надеюсь, что кто-то затеплит свечу и в мою годовщину,
и она непременно хоть на́ ночь одну чей-то мрак уничтожит
и планиду мою, несуразную всю, хорошо подытожит…

 

Июнь 2017

 

 

*    *    *

 

Льётся музыка, её последний выдох,
сцена мягко погружается во тьму:
музыканты гасят свечи на пюпитрах
и уходят не спеша по одному.

 

Льётся музыка, ещё пока что льётся,
дожидается в сторонке тишина.

Вот на сцене только скрипка остаётся,
и не первая, а попросту одна.

 

И свеча одна-единственная светит,
не свеча уже – огарочек свечи…

Но, как прежде, льётся музыка на свете,
не смолкает в наступающей ночи.

 

Вот скрипач уже направился на выход.

Темнота, но всё никак не тишина.

Льётся музыка, её последний выдох,
почему-то не кончается она…

 

Июнь 2017

 

 

*    *    *

 

Скрипит при вращении ворот колодца,
и цепь, опускаясь, негромко звенит.

Вода из ведра поначалу прольётся,
но после уверенно смотрит в зенит.

 

Глубокий колодец ведру обещает
достаточно долгий и ровный подъём,
где можно покоиться – цепь не смущает –

и думать о предназначенье своём.

 

А предназначение – чистую воду
поднять из источника множество раз,
и если ведру предлагают свободу,
смущаясь, оно говорит: – Не сейчас.

 

С колодезным воротом цепью сковаться –

работа рутинна, но жребий высок.

А срок подойдёт – так уж лучше сорваться
и лечь обречённо на донный песок.

 

Июнь 2017

 

 

*    *    *

 

Принимаю участие в выборах, слушаю радио РЭКА,
размышляю в связи с террором о правах человека,
как все вокруг, числюсь членом больничной кассы, –

в общем и целом, стараюсь не отрываться от массы.

 

Интернет непрерывно шлёт новостей лавину.

Возмущаюсь вторжением России на Украину.

Смотрю какие-то фейки, улыбаясь натужно.

Читаю много такого, что мне вовсе не нужно.

 

Но почти ежедневно есть час или два такие,

в которые припоминаю не Москву или Киев,
а первые дни в Израиле, их новизну и свеченье,
когда и малая малость имела своё значенье,

когда приходили стихи, внезапностью поражая,
и я ещё не предвидел грядущего урожая,
но подтверждали они, что не в облаках витаю,
а в эту горячую почву медленно прорастаю.

 

Июнь 2017 

 

 

2017-3

 

 

*    *    *

 

                                                                               В.

 

Тут и не нужно совсем никакого решенья,
разве что на привыкание несколько дней:
эта дорога пришла к своему завершенью;
дальше другая – идти нам придётся по ней.

 

Впрочем, условность, что эта дорога – другая,
та же она, только больше ухабов и ям.

Те же деревья и те же в листве попугаи;
путь предыдущий был тоже не очень-то прям.

 

Те же оазисы, только встречаются реже,
те же барханы с одной и с другой стороны.

Так же доносятся запах и шум побережья:
море большое, но плаванья не суждены.

 

Это и есть настоящая наша дорога,
и ни к чему нам хвалить её или ругать.

Много осталось шагать или вовсе немного –

это не наша забота. А наша – шагать.

 

Июль 2017

 

 

*    *    *

 

Прицельный выстрел в молоко
иного требует усилья:
невысоко поднимут крылья
и унесут недалеко.

 

Но иногда и невзначай
приходи лёгкая удача
и говорит, смеясь и плача:

– Что получилось – получай!

 

Я знаю правила игры
и размышляю нелукаво:
какое я имею право
принять подобные дары?

 

Немеет левая рука,
и тупо ноет под лопаткой,
и я иду походкой шаткой,
поскольку ноша нелегка.

 

Иду и думаю о том,
что мой успех – никто не пикнет! –

и что удача не возникнет
на месте полностью пустом.

 

Но как же это нелегко –

признать, что так оно бывает,
когда победу добывает
случайный выстрел в молоко!..

 

Июль 2017

 

 

НОЧНОЕ

 

Проснулся ночью, потихоньку встал,
превозмогая боли в пояснице,
таблетку оптальгина заглотал
и лёг опять, но всё никак не спится.

Мой опыт многократен: полчаса –
навалится привычная истома,
и постепенно стихнут голоса
ночных прохожих за стенами дома,
и музыкальных несколько ладов
появятся среди шумов постылых…

 

Внезапно чья-то жёсткая ладонь,
я чувствую, легла на мой затылок.

Ещё не осознал его вполне,
то ощущенье жуткой ночное,
а леденящий холод по спине:
что он задумал учинить со мною?

Кто он и как в квартиру он проник?

Когда и как всё это прояснится?

И понимаю в следующий миг,
что это ощущенье просто снится.

 

Но что же дальше?

                                    Утром позабыть
об этих впечатлениях зловещих:
я убеждён, что и не может быть
ни вещих снов, ни даже полувещих,
не верю суеверьям и молве,
где правду не отделишь от обмана…

 

Но пятерню судьбы на голове
с той ночи ощущаю непрестанно.

 

Август 2017

 

 

*    *    *

 

Сад был весь из белого налива,

лишь в углу полусухая слива
да какой-то чахлый абрикос.

Сад как сад, с хорошим урожаем,
но всё чаще мы соображаем,
что в сортах изрядный перекос.

 

К осени немалая забота:
как бы нам продать хотя бы что-то
из обильных солнечных даров.

Где хранить, да и хранится плохо,
и в округе не отыщешь лоха,
чтоб купил хотя бы для коров.

 

Боже мой, к чему хитросплетенья?

Есть пора апрельского цветенья –

сад стоит весь в розовом дыму,
и разносят работяги-пчёлы
свой напев, хоть ровный, а весёлый,
и вольготно сердцу и уму.

 

Есть пора июльского налива,
где деревья все в плодах на диво, –

это благодать, а не беда.

Что же вы всё время о продаже,
благодати не касаясь даже?

Скучно вы живёте, господа!..

 

Август 2017

 

 

КНИГИ

 

Как это всё прочитывалось – книга страниц на триста
за два дня и две ночи, вперемешку со сном и едой!

Страдания в каменной клетке несчастного Монте-Кристо
и восемьдесят тысяч «Наутилуса» под водой,
острова́ сокровищ и Робинзона Крузо –

впитывай этот воздух, полной грудью дыши!

С позиций здравого смысла это была обуза,
расширение горизонта – с позиций лепки души.

Много было других, тоже хороших книжек –

не о далёких далях, а поближе, скромней:
про команду Тимура, про дорогих мальчишек
и про собаку Динго проглотил за несколько дней.

Потом были годы с классикой и с мировой культурой;
времени не хватает – думал, себя виня.

Так постепенно чтение стало второй натурой,
и без раскрытой книги не могу представить ни дня.

Где бы ни находился – в лаборатории горбясь,
в дальней командировке, среди бытовых оков, –

всюду были со мною Брэдбери, Фриш и Борхес,
Трифонов и Стругацкие, Гессе и Казаков.

За восемь десятилетий эти выдумки, эти были
соединились во мне: я их князь, я их вассал…

Я – это многие книги, что мной прочитаны были,
я – это те немногие, которые написал.

 

Август 2017

 

 

*    *    *

 

Есть усталость, хандра, апатия – но ведь долгий путь за плечами!

Повторяй себе как заклятие то, что понял в самом начале:
не отказываться заведомо от привычек и от традиций,
ибо завещано дедами ежедневно много трудиться.

 

Те привычки и те традиции образуют в душе порядок,
чтоб не прыгать пуганой птицею от чужих поклёванных грядок,
а растить свою в одиночестве на краю обширного сада
не затем, что не хочется-хочется, а затем, что лишь так и надо.

 

Есть она – и незримо строятся те незыблемые границы,
без потери лица и достоинства за которые не пробиться.

Ну, а ежели соглашаешься на такие свои утраты,
так и сгинут жалкими шансами ожидавшиеся караты.

 

А когда лицо сохраняется, не краснея под светом чести,
вектор выбранный не меняется и не очень волнуют вести
о чужих высоких регалиях и полученных кем-то лычках…

Ежедневно двигайся далее и трудись, как велит привычка.

 

Август 2017

 

 

*    *    *

 

В девятнадцать часов зажжены наши свечи к субботе;
это значит, что лето по сути уже на исходе,
и в природном оркестре возникла прощальная кода…

Дальше осень идёт с ожиданием Нового года.

 

А как только подумал про года конец и начало,
эхо Судного Дня непременно вдали зазвучало,

и припомнишь свои прегрешения против Закона,

чтобы собственный суд над собою вершить непреклонно.

 

С неба видится всё, только всё же на месте виднее,
и, себя осудив, ни богаче ты стал, ни беднее –

просто вехи поставил, неявны, печальны и строги,
чтобы дальше шагать не сбиваясь по той же дороге.

 

Помолись же о том, чтобы сил и здоровья хватило
той дорогой шагать и чтоб в ручке не сохли чернила.

Год хотя бы ещё для любви, для труда и служенья,
год хотя бы ещё!.. Через год попроси продолженья.

 

Август 2017

 

 

*    *    *

 

Досчитал до полсотни и сбился со счёта,
а она, незаметная в гуще ветвей,

всё кукует, как будто такая работа
в это летнее утро поручена ей –

 

куковать монотонно и не прекращая
на рассвете такого обычного дня,
куковать, долголетие мне обещая,
убеждая и скептика вроде меня.

 

Было мне девятнадцать, а может быть, двадцать,
я иду и корзинку с грибами несу.

Чтобы счёт продолжать, нужно мне задержаться
в ароматном и звонком рассветном лесу.

 

Но шагаю уже по знакомой опушке,
и стальная блестит сквозь кусты магистраль,
и остались пророчества щедрой кукушки
далеко за летами – неужто не жаль?

 

Нет, конечно, о прошлом жалеть не годится,
и вернуть на него невозможно права.

Просто я не поверил таинственной птице,
а она в этот день оказалась права.

 

Август 2017

 

 

НОЧНОЙ ЗВОНОК

 

Когда я слышу поздний телефон,

тем более когда меня он будит,
то понимаю даже и сквозь сон,
что ничего хорошего не будет.

 

Ушли те времена, когда звонок
трезвонил вечерами и ночами,
и кто-то, в это время одинок,
звонил, чтоб утолить свои печали,

 

и кто-то, утирая мокрый лоб,
докладывал решение задачи,

И кто-то мне стихи читал взахлёб,
и кто-то ликовал, смеясь и плача!

 

А нынче будет разговор ночной
не о футболе и не о погоде:

мои друзья в той нише возрастной,
когда болеют и когда уходят.

 

…Мне долго не сомкнуть усталых глаз
и не стереть растерянной улыбки,

но слава Богу, что на этот раз
ночной звонок случился по ошибке…

 

Август 2017

 

 

*    *    *

 

В пятом классе в то время я был,
и, проснувшись весной поутру,
сам себя я спросил-зазнобил:

– Неужели я тоже умру?

 

Что-то было в особенном дне –

до него я не смог бы понять,
что звенело бессмертье во мне
песней, смехом, учёбой на пять.

 

Я события не выбирал,
что потом приключились со мной,
и два раза всерьёз умирал;
смерть, однако, прошла стороной.

 

Видно, что-то задумал Господь,
когда жизнь даровать захотел,
и хранил мою бренную плоть
для каких-то единственных дел.

 

Да, хранил, но наполнил её
болью-напоминаньем про прах,
чтобы длинное это житьё
не казалось прогулкой в горах,

чтобы в дни, когда будет успех,
дарованье моё обнажив,
мог вопрос я задать не при всех:

– Неужели я всё ещё жив?..

 

Август 2017

 

 

ПЕРЕХОД

 

Где-то дождь и гром небесный, где-то волны на песке,

ну, а здесь – проход над бездной по пружинящей доске.

 

Преопаснейшее дело – но другого нет пути:
так судьба моя велела, и приходится идти.

 

Отступать теперь неловко, кто бы что ни говорил, –

никакой тебе страховки, никаких тебе перил.

 

А на что бы положиться? Бездна шепчет: – Я без дна…

Голова моя кружится, и в коленях слабина.

 

Сделал шаг – и сводит шею, головы не повернуть…

Но, казалось, не сумею, а на треть короче путь.

 

Снова шаг – и сводит спину, и рука висит, как плеть,
но уже и половину удалось преодолеть.

 

Снова шаг – и сводит ногу, но и цель недалека,
и уже совсем немного до финального рывка.

 

Тут сказать бы: всё в порядке, тут бы быть и куражу,
ну, а я, как в лихорадке, стыдно вымолвить, дрожу.

 

Тут бы двинуться отважно без раздумий напрямик –

но ведь очень, очень страшно всё сгубить в последний миг!

 

Только мать-природа видит, что не стоит ждать в тоске,
ибо долго ждать не выйдет на пружинящей доске…

 

Сентябрь 2017

 

 

*    *    *

 

Мама, пройдя пять классов, была почтальоном сначала;
окончив какие-то курсы, вышла в бухгалтера.

Она стихов не читала, тем более не писала,

порой случайными книгами скрашивая вечера.

 

А папа был образец потомственного портного –

в профессии, равно и в жизни, терпеть не мог «кое-как».

В письмах его не видно следов печатного слова:
четыре начальных класса, незавершённый рабфак.

 

Папа погиб на войне. Потом у меня был отчим,
инспектор пожарной охраны, а в молодости – маляр.

Родом из Польши, Мицкевича знал наизусть, между прочим;
в районной библиотеке был у него формуляр.

 

Когда приходится слышать про корни и про истоки,
я думаю о людях, давших мне жизнь и судьбу,

и размышления эти суровы, даже жестоки:
каждый из них, наверно, ворочается в гробу.

 

Я вспоминаю свой путь на горизонты культуры;
стартовая площадка была далеко внизу.

Я и сейчас не мечтаю добраться до верхотуры,
а всё собираю камни и на горбу везу.

 

Но эти негромкие люди меня шлифовали в детстве,
к добру и труду приучая, прочь соблазны гоня.

«Книга – лучший подарок»: лозунг вполне советский
в течение многих лет был справедлив для меня.

 

Так восходили многие – не суетно и не скоро,
и я на могилах ваших не потревожу траву.

Спите спокойно, родные, незлобны мои укоры.

Вы жили трудно, но честно. Так же и я живу.

 

Сентябрь 2017

 

 

*    *    *

 

В какой-то там шалман приковылял,
какую-то еду поковырял,
попил совсем невнятного пивка –

и снова в путь: дорога далека.

 

До цинковой реки докочевал,

в ночлежке у воды заночевал,
жаль оторвать подушку от виска,
но утром в путь: дорога далека.

 

В библиотеке отдыхать не стал,
какие-то журналы полистал
и что-то в них нашёл наверняка,
но некогда: дорога далека.

 

Всю жизнь через себя переступал,
всё шёл и шёл, но не дошёл – упал.

Над кладбищем зависли облака –

и вновь у них дорога далека.

 

Прославлен тот, кто всё-таки дошёл –

добрался, докопался и нашёл,
всем остальным – лишь скромная строка…

Он просто шёл. Дорога далека.

 

Сентябрь 2017

 

 

«ПОЭТ И ЕГО МУЗА»,

КАРТИНА ЭЛЫ БИНШТОК

 

                                                                                 В.

 

На этом холсте мы с тобою не юны, но молоды –

пожалуй, моложе имевшихся паспортных лет.

Над нами уже и серпы потрудились, и молоты,
болезни и время на лицах оставили след.

 

Мы, за руки взявшись, в каком-то стоим ожидании,
на фоне сгоревшего дерева робко стоим.

Внимательный зритель заметит намёк на страдание,
заметит и главное то, что присуще двоим.

 

Но необъяснимо, как это загадочно сделано
в смешении красок, в смешении света и тьмы:
мы нерасторжимы на фоне сгоревшего дерева,
мы так неразрывны, так робки и трепетны мы!

 

И нас не сломают ни беды, ещё предстоящие,
ни камни дороги, ни времени вечный обман.

На фоне сгоревшего дерева мы – настоящие.
и эта картина – заведомо наш талисман.

 

Сентябрь 2017

 

 

*    *    *

 

Вычищен, вымыт – видны ещё капли на стёклах, –

первый трамвай из депо отправляется в путь.

Старый водитель сроднился с вагоном настолько,
что позволяет себе ненароком вздремнуть.

 

Именно так: не уснуть, а вздремнуть на мгновенье –

детский припомнится звучный и солнечный мир, –

и возвратиться, чтоб слушать моторное пенье;
раннее утро, и редок ещё пассажир.

 

Есть перегоны, в которых всегда малолюдно,
есть перегоны, где путь без уклона прямой.

Рельсы ведут, и следить за порядком нетрудно:
утром в дорогу, а к вечеру снова домой.

 

Пройдено много и встречено разного много,
звучен сигнальный звонок, но подолгу и нем.

Лишь иногда проберёт человека тревога:
только что начал – а скоро в депо. Насовсем.

 

Сентябрь 2017

 

 

*    *    *

 

Приснилась мне лаборатория, где я четверть века трудился,
в которой не только признания, но знания тоже добился –

могу со стеснительной гордостью сегодня припомнить под старость:
по ведомству ультраакустики моё уравненье осталось.

 

Приснилась мне лаборатория, где всякие дни пережили,

но как бы не то помещение и люди как будто чужие.

Ищу своё место рабочее, где книги мои и блокноты,
но лица по ходу движения глядят вопросительно: кто ты?

 

А место сугубо секретное, и всё нарастают моменты,
что бдительный кто-то потребует ему предъявить документы,
и это тревожит всё более, поскольку я знаю заране,
что здесь оказался без пропуска и без документа в кармане.

 

Не знаю, кому бы довериться, не знаю, кто помощь предложит,
а служба защиты секретности уже моё дело итожит –

у них не бывает ни промаха, ни действия полупустого:
я выдворен из помещения – добро ещё, не арестован!

 

Я выдворен без объяснения, без права назад возвратиться.

Стою на пороге растерянно без клетки оставшейся птицей.

Стою на площадке у выхода и чувствую новое что-то –

что время настало для выдоха, а может быть, и для полёта.

 

Сентябрь 2017

 

ВДВОЁМ

 

                                                        В.

 

Совсем нечасто рюмка коньяка,

к нему совсем немного камамбера,
ещё и дополнительная мера –

нужна пустая правая рука:
в ней нет ни ручки, ни карандаша,
и никакой вблизи клавиатуры, –

тогда в ладу со свойствами натуры
на время успокоится душа;
тогда придёт большая тишина
и будет, как всегда, необходимой;

тогда улыбка женщины любимой
окажется особенно нежна;
и все соблазны мира – далеки
и поглотятся этой тишиною,
когда щека почувствует родное
прикосновенье любящей руки…

 

Сентябрь 2017

 

 

*    *    *

 

                                                                              В.

 

Четверть века в Киеве, столько же в Израиле,
между ними ровно тридцать лет – Москва…

А матросы палубу, как всегда, надраили,
и от ожидания кружится голова.

 

Тут и обнаружилась полная симметрия,
ось легла точнёхонько на семьдесят седьмой:
сорок лет вёл парусник на попутном ветре я,
сорок лет сознательно направлял домой.

 

Вот уже замечены очертанья гавани,
там под красной крышею дом на берегу…

Мой старинный парусник завершает плаванье;
я на нём вдоль берега пройти ещё смогу,

но просторы дальние, где шторма опасные,
острова с экзотикой – всё это за спиной.

Терпеливо ждал меня дом под крышей красною,
он теперь заведомо до конца со мной.

 

Между мной и берегом полное доверие,
на исходе плаваний я не одинок:
там с моей единственной обнимусь у двери я,
и волна прибойная прошуршит у ног.

 

Сентябрь 2017

 

 

*    *    *

 

Необъяснимо случаются странности эти;
что их приносит – бессонница? жажда? природа?

Осип Эмильевич снова в моём кабинете
расположился, и я замираю у входа.

 

Он над листом наклонился с пером, ожидая
верного слова, а может быть, верного звука.

Ночь молчаливая длится, больная, седая,
в ней сочетаются острое счастье и мука.

 

Ночь, отомри! Тишина. Половина второго.

И с несомненностью нет никого в кабинете.

Белый листок, и на нём заповедное слово.

Значит, отныне и я в персональном ответе.

 

Сентябрь 2017

 

 

ФОКУСНИК

 

Выступает фокусник на площади базарной,
завлекает публику придумкой коварной:

– Подходите, граждане, глядите получше –

кто фокус разгадает, премию получит!

 

И сперва была толпа – просто не пробиться;
получила премию некая девица.

И назавтра площадь в толчее и гвалте;
премирован к вечеру отставной бухгалтер.

 

Но на пятый день толпа пошла на попятный:
что глазеть и что платить, если всё понятно?

Ловкость рук да инвентарь, что годится в дело;
каждый день одно и то ж, даром, что умело.

 

Через месяц с небольшим пришла непогода,
да и кстати – всё равно никого у входа.

Фокусник с помоста палатку снимает,

на заборе ветер афишку сминает…

 

Сентябрь 2017

 

 

*    *    *

 

В городе старом, но внешности первостатейной,
можно с Крещатика сразу попасть на Литейный
и, над Невою пройдя по мосту спозаранку,
там обнаружить Остоженку или Полянку.

 

Можно, в прогулке своих каблуков не жалея,

выйти на Вышгород или на Лайсвес-аллею
и, наконец, если дальше шагать неустанно,
остановиться в тени куполов Регистана.

 

Го́рода этого вы не найдёте на карте,
но постепенно к рисунку его привыкайте.

Площади эти, бульвары, деревья и стены
вы рассмотрите – и я появлюсь непременно.

 

Ибо я жил здесь и хаживал неоднократно –

утром, понятно, туда, а под вечер обратно,
в стужу, и в зной, и под пенье апрельской капели;
думал, я свой, но они меня только терпели.

 

Прожил полжизни, покуда пришло осознанье,
что существуют иные деревья и зданья.

Дело не в выгоде и, безусловно, не в моде –

дело, должно быть, в моём генетическом коде.

 

Памятный город из улиц, меня позабывших!

Я исчезаю из мест обжитых, но застывших,
я исчезаю – и вновь появляюсь на фоне
улицы Мидрахов где-то в Ришон-ле-Ционе.

 

Сентябрь 2017

 

 

*    *    *

 

Когда свободен дух, все времена неплохи,
но свой родимый век ему бывает мал:
на ржавом языке державинской эпохи
такие рождены пророческий строки,
которые тогда никто не понимал.

 

Их понял Мандельштам и написал об этом,
но тут особый фарт: читатель – сам поэт.

В любые времена непросто быть поэтом,
особенно таким – владеющим секретом,

и нужен светлый ум, чтоб разгадать секрет.

 

Я о себе самом рассказывать не буду,
а отклики других, увы, наперечёт –

в наш суматошный век и взяться им откуда?

Но думаю порой: а вдруг случится чудо,

и кто-нибудь меня когда-нибудь прочтёт?..

 

Сентябрь 2017

 

 

*    *    *

 

                                                                        В.

 

Как стряхивают пыль с лежалого ковра,

стряхну с души своей насевшие печали,
чтобы в тиши ночной негромко прозвучали

мелодии любви, покоя и добра.

 

Пускай в них не найти особой красоты,
пускай в них не найти изысканной услады,
пускай они просты – а мне всего лишь надо,
чтобы в тиши ночной их услыхала ты,

чтобы они опять окутали тебя,
как сорок лет назад в заснеженном начале…

Остались позади столь многие печали,
что можно дальше жить, жалея и любя.

 

Сентябрь 2017

 

 

 

2017 - 4