Маленькая поэма со странностями

                                                                                         В. 

Друг мой купил квартиру в доме кооператива;
это была хорошая трехкомнатная квартира,
и лишь единственным свойством хозяину не угодила:
всеми своими окнами на кладбище выходила.

Не́ был друг суеверным, а всё-таки почему-то
из-за пейзажей кладбищенских в душу вползала смута,
и он говорил порою в дом приходившим людям:

– Это как тренировка – ведь все там когда-то будем…

Друг мой был живописец и в стиле работал странном:
писал фигуры без лиц, пейзажи за плотным туманом,
натюрморты, где были шары, кубы и древние маски, –
и всё это в сотнях оттенков одной-единственной краски.

Он объяснял, фиксируя вниманье на этом моменте:
– Это как тихая музыка и на одном инструменте;
гармонизировать лад с точностью нужно аптечной,
зато красота мелодии может быть бесконечной.

Все удивлялись ему, а мне он признался однажды,
что чувство его гнетёт неутолённой жажды,
особенно после того, как с ним приключился случай,
который нельзя объяснить, сколько себя ни мучай.

Я был у него в гостях, и он рассказал подробно
о событии в доме, что было чуду подобно;
можно в него не верить, а верить – то без сомнений,
ибо не может быть больше двух несовместных мнений.

– Однажды в дверь позвонили. Мужчина, с виду приличный,
вежливо попросил о беседе сугубо личной.

«Можно войти?» – «Входите». – «Сразу спешу объясниться:
десять лет назад вы лежали в больнице,
в реанимации». – «Было; припоминаю, но смутно:
долгая темнота, серое зимнее утро
и странный контур в дверях, в каком-то дрожащем свете…»

– «Так это я и был – посланник, ваш ангел смерти!

Вы были в коме, я знал, в больницу явившись ночью,

но очень хотели жить – я видел это воочью.

Я был прислан за вами, но есть у нас разрешенье
в особых случаях принимать собственное решенье».

– «А что же нынче?» – «Нынче контроль: сзади десятилетье;
мы знать хотим, как вам жилось на возвращённом свете».

– «Жилось мне быстро, время моё мчалось, как поезд скорый, –
всё время в памяти образ жил той темноты, за которой…

Вот и боюсь – не успею исполнить предназначенье,
а тут заоконный пейзаж, словно бы в поученье…»

– «О нет, не годится вам думать о смерти и тлене –
ведь то, что с вами случилось, зовётся у нас «обнуленье»!

И означает это слегка жаргонное слово,
что в Книге Судеб страница написана будет снова,
и летоисчисление будет отныне длиться
не с вашего дня рожденья, а с этой ночи в больнице.

Значит, спешить не надо – время не поджимает,
и ежели ваше призванье над бренностью поднимает,
доверьтесь ему спокойно, поверьте в его постоянство;
а кладбище по соседству – это всего лишь пространство,
где обитают люди после своей кончины,
и его опасаться нет никакой причины:
намного ли будет лучше соседство иного сорта –
например, стадиона или аэропорта?»

Гость пожелал удачи и ушёл восвояси,
а я себя ощутил, как заново в первом классе.

Мир лежал предо мной, ещё не понят, не познан,
и я подумал: понять – оно никогда не поздно.

Он посмотрел в окно на плиты и обелиски:
– Когда начинаешь труд, не нужно думать о риске.

Если серьёзен подход, если серьёзна задача,
наверное, равно важны удача и неудача.

Это как и в любви – ничего не добьёшься силой…

Пойдём, покажу портрет некоей женщины милой.

В холодный дождливый день на самом исходе лета   
её я уговорил позировать для портрета.       

Я, помнишь, сказал про риск? Я начал портрет, рискуя…

Ладно, увидишь сам…

                                 Мы перешли в мастерскую.

Было тихо, лишь паркет поскрипывал под ногами,
и холст на мольберте стоял в темно-коричневой гамме.

И был на картине дождь в бликах коричневых мокрых,
и был на картине дом в тёмных полночных окнах,
и только одно окно жёлтым сияло светом,
словно бы изнутри было чем-то согретым.

Декабрь 2012