Маленькая поэма

Районный город возле Винницы.

Ищу в командировке кров.

Провинциальная гостиница –
всего с десяток номеров.

Четыре койки в каждой комнате,
но в двух особых – по одной.

Администратор, ночью поднятый,

пооткровенничал со мной:

– Стоят пустые оба номера,
но мне приказано: не тронь.

Пришла заявка из Житомира,
и потому на оба – бронь.

Два подполковника из органов;
не так им что-то покажись –

дадут тебе такого ордена
на всю оставшуюся жизнь!

Мы с ним пригубили «Столичную»,
и я пошёл в «четвёрку» спать.

Постель была совсем отличная,
а коек оказалось пять.

С утра все пятеро отправились
на номерной завод п/я,
и все с командировкой справились,
хотя у каждого своя.

И подполковники заметные
поехали на тот завод
проверить, как дела секретные
отдел режима там ведёт.

А я как раз в особом здании
читал секретный протокол
про боевые испытания –

и обнаружил в нём прокол.

Внести однако изменения
я не имею права тут,
и вот меня в сопровождении
в какой-то кабинет ведут.

А там один из подполковников,
лишь я о том успел начать,
уже исправил всё толковенько –

и ставит подпись и печать.

И подписи полоска синяя
мне открывает странный след:

ведь эти имя и фамилия
мне памятны со школьных лет!

Я над погонами гэбэшными
ищу знакомые черты –
так, словно в школе мы по-прежнему:

– Привет, Виталик! Это ты?

Он смотрит очень уж внимательно,
как будто проверяет весть,
и говорит мне назидательно:

– Для обращенья званье есть!

Мы оба знаем: в этом здании
уроков нет и перемен.

Я откликаюсь не на звание,
но только вне служебных стен.
Мой принцип многого касается
не без последствий и причин,
но всем одно в глаза бросается –

что состою из половин.

Зачем, ты спросишь, половиниться?

Получишь вечером ответ.

А кстати говоря, в гостинице
вполне приличный есть буфет.

Сидим вдвоём в отдельном номере,
где под молдавский коньячок,
под сыр и шпроты всё весомее
неспешный разговор течёт.

Мы выпили за годы школьные,
за нас, дурашливых парней,
за вольные или невольные
обиды тех далёких дней,
и с общих перешли на личные,
и он сказал, смиряя пыл:

– Считался ты всегда отличником,
я вечным троечником был.

Меня высмеивали многие –

ученики, учителя, –

и порешил, что буду строгим я,
впредь никого не веселя.

Окончив девяносто пятую,
пошёл я в школу КГБ.

Нет, нет, не сразу стал солдатом я –
посиживал и на губе.

Но был наставник замечательный,
он что-то разглядел во мне,

и я учился – ровно, тщательно,
порой до соли на спине.

Я знал: не выдумаю пороха
и колеса не сотворю,
зато я даже тенью промаха
не портил ведомость свою.

Когда же кончилось учение,
сработал внутренний статут:
всем – рядовые назначения,
а мне – престижный институт.

Ты скажешь, дескать, был под кровом я,
счастливый вытянув билет,
а это бдительность суровая
и двадцать безупречных лет.

Есть репутация законника –

меня такого ты не знал;
уже дорос до подполковника,
и дальше есть потенциал.

И вовсе не придирки чёрные.
а рамки строгости сплошной,
и даже крупные учёные
заискивают предо мной.

А кто насмешничал, что в правилах
я утонул уже совсем,
тех служба допуска отправила
насмешничать вне наших стен.

…Командировка вскоре кончилась.

Радушно с ним простился я,
хотя в минуты эти корчилась
душа болевшая моя.

Все три часа общенья нашего
он говорил и не скучал,
и ни о чём меня не спрашивал,
а я по сути промолчал.

Скажу – поддерживал охотно я
в застолье нашем перекос:
разведать чью-то подноготную –

в его конторе не вопрос;
но не хотелось, тем не менее,
не удержать себя в узде
и стать ступенькой восхождения
к его полковничьей звезде.

Октябрь 2015