ВЕРШИНА

Поэма                                                                В.

1.

Вершина видна и ночью, и днём,
вершина видна и зимой, и летом.

Ты в школьные годы замыслил подъём
и постоянно помнил об этом.

Была необдуманная мечта,
не по возрасту и не по силам, –

видимо, просто звала красота
белого пика на небе синем.

Болезненно-хилый с военных лет –

какие горы, какие подъёмы?

Даже для армии – белый билет
с размашистой подписью военкома.

А после школы негромкий вуз,
негромкая служба в НИИ чего-то.

Живи спокойно, не дуя в ус, –

это надолго: семья, работа…

И всё же, не понять, почему,
но в этой жизни, пресной и тесной,
чаще, чем нужно, снился ему
белый пик в синеве небесной.

2.

Орбита привычна, проста и понятна:
из дома на службу, со службы обратно,
всегда от стола и обратно за стол,
в кино иногда, иногда на футбол.

Случилась далёкая командировка,
сложились дела неожиданно ловко,
и он, на неделю отпущенный там,
поехал по давнего детства местам.

Вот главный пейзаж открывает машина:
в синеющем небе белеет вершина,
и в памяти всплыл – а ведь спал до поры! –

крутой серпантин у подножья горы.

Припомнил, как с мамой он ехал куда-то,
поездка была от зари до заката:
гремящая бричка, старательный конь,
и луг изумрудный, и маков огонь.

И дальше истома дневного привала,
был хлеб со сметаной – вкусней не бывало! –

и за поворотом надолго возник
на синем просторе заснеженный пик.

А ночью в гостинице, словно пугаясь
продлить впечатлений и памяти хаос,
в служебный блокнот записал он впрок
шестнадцать странных рифмованных строк…

3.

Стихи – замысловатая материя,
то нежная, то страстная, то грозная.

В них иногда пульсирует артерия,
а иногда струится кровь венозная.

Но ежели система кровеносная
заполнена подкрашенной водицею,
не выручат уловки водовозные,
хоть новые, хоть в правилах традиции.

Стоишь в начале долгого движения,
где будни сплошь и так немного праздников,
победу отличить от поражения
не зная как – по всем канонам классиков.

Сам от себя скрываешь ты признание,
что это всё не блажь, не поздний вымысел.

Случилось так – прорезалось призвание,
о нём заботой ты дорогу вымостил.

Читал взахлёб, сконфужено навёрстывал
стихи, что антологии заполнили,
но оставалось ощущенье острое,
что есть лакуна – что-то не запомнили.

4.

Ходасевич на папиросной бумаге,
шестой экземпляр под копирку –

чувство такое: ты шёл в полумраке
и смахнул со стола копилку.

Разбилась – а там одни золотые,
а ещё светящиеся каменья…

С виду стихи такие простые,
словно и не нужно уменья.

Тут не уменье, а суть, основа –

отказ от клише стоустых:

ни одного случайного слова –
слов единственных сгусток.

Отказ от гремящей меди парада,
от бронзовых рам из Прадо,
ибо в стихах одна только правда
и ничего, кроме правды.

Находка к месту, твой опыт ранний
осознаньем итожа:
вот образец для твоих стараний –
недостижимый, а всё же…

5.

Одиночество. Обрушилась семья.

Испарилась территория твоя,
где ты прожил своей жизни сердцевину,
где никак не ожидал удара в спину.

Одиночество. Развод, затем размен.

Испарился ты и сам из этих стен.

В неизбежное состав уходит скорый,
лишь поэзия одна тебе опорой.

Одиночество. Всё валится из рук.

Испарилось всё привычное вокруг.

В ежедневность возвращенье совершила
в синем небе белоснежная вершина.

6.

Жернова вращаются, вращаются,
день и ночь зерно перетирая.

Добрая мучица обещается
всем, кто был причастен к урожаю.

Жернова стараются, стараются,

чтобы и зерна не пропадало,
и при этом сами истираются,
и не скажешь, много или мало.

Жернова вращаются, вращаются,
дни вращенья явно не корёжа,
но когда вращенье прекращается,
жизнь каменьев прекратится тоже.

Жернова стараются, стараются,
истирая имена и даты,
и старанье это простирается
на людей, их сделавших когда-то…

7.

День как день. Июнь. И вершина в синем,
нужно прикрыть для защиты веки…

День как день. Июнь. Его пригласили
выступить в местной библиотеке.

Незадолго до, в столичном журнале,
прошла публикация, вызвав толки.

Собравшиеся в заполненном зале
глядят на две центральные полки,

где стоят, отделённые от соседства,
то есть как бы в особом почёте,
шесть экземпляров, на бедные средства
купленные в местной Союзпечати.

Чтенье стихов, записки, ответы,
зал как зал и лица как лица…

И вдруг лицо, озарённое светом,
как будто он изнутри струится.

А после вечера, в вестибюле,
в прощальном говоре разноголосом,
она подошла смущённо: – Могу ли
к вам обратиться с личным вопросом?

– Давайте! – Начну с предисловия, что ли, –
есть у нас общность такого сорта:
мы с вами в одной учились школе,
но вы в десятом, а я в четвёртом.

– И что же? – Трудно не удивиться;
да, вы пошли в направленье новом.

Но после десятка лет в столице
наша провинция для чего вам?

Улыбнулся: – Для заоконного вида –

чтоб в синем небе была вершина.

И вдруг серьёзно: – Чтобы планида
мне с вами встретиться разрешила…

8.

– Единственная до исхода дней,
Всевышний не подаст иного шанса! –

осознавал, но молвить не решался
перед собой, тем более пред ней.

Уже встречали вместе Новый год,
уже ей первой новое читалось,
а всё была неназванная малость,
как будто тень пережитых невзгод.

Сидел, писал в своём пустом дому –

пошла удачи полоса сплошная.

Однажды, ничего не объясняя,

февральским днём она пришла к нему.

Был снегопад, как видно, неспроста:
к утру деревья все запорошило,
и чуть виднелась белая вершина –

для них отныне общая мечта.

9.

Несуразности и нелепости –

это повод обеспокоиться.
можно быть свободным и в крепости,
не утрачивая достоинства.

Только всё до поры до времени
с их уставами невпроворотными,
коль даруется вроде премии,
чтоб увидеть, что за воротами.

Ты учёный? Твори, исследуя,
получая льготы высокие,
но при этом обязан следовать
самой правильной философии.

Ты писатель? Твори, единственный,
но пути обходи неверные,
твёрдо зная, что можно высказать,
а чего касаться не велено.

Ты еврей, да ещё с запросами –

хочешь делать лишь то, что нравится?

Что ж – с трибун в ореоле розовом
подаётся идея равенства.

Но нельзя по путям нехоженым –

своенравность не награждается:
будешь вечно во всём стреноженным,
если власть в тебе не нуждается.

Есть ли способ на волю вырваться,
не пускаясь в бои с охраною?

Этой мысли надобно вырасти,
чтоб уже не казаться странною.

А Земля по орбите кружится,

даже камни делая бренными…

Если стены крепости рушатся,
нет причины сидеть за стенами.

10.

Иссушающий ветер пронзает жилой массив:
третьи сутки на свете свирепствует злой хамсин.

Третьи сутки на окна ложится жёлтая пыль;
даже в полдень дремотно – неясно, что сон, что быль.

Всё не так, как было, – язык, погода и быт;
опыт прежней жизни не то чтобы позабыт,
но в насущных заботах сдвинут на задний план:
опыт новой жизни нам в ощущениях дан.

Из опыта прежней жизни мы привезли с собой
свои познания, книги и, конечно, любовь,
а с опытом новой жизни такая возникла связь:
возможность дышать свободно и говорить не боясь.

Жаль, для вершин заснеженных этот климат жесток –

на всю страну единственная, и то на короткий срок.

Но если хорошая память, то видишь, к чему привык, –

к примеру, на́ небе синем ослепительно белый пик.

11.

Если подвести попытаться предварительные итоги,
прожив три четверти века у времени на поруках,
не с лавровым венком и не в античной тоге
будешь стоять, а в ковбойке и мятых брюках.

А за спиной увидим с твоими книгами полку,
изданными в двух странах мизерными тиражами,
и если в сборниках этих произвести прополку,
возможно, две сотни текстов останутся не миражами.

Мы знаем, что чудеса редко бывают на свете,
но верится: Ходасевич поднял большой бы палец
над кулаком зажатым, читая опусы эти,
если бы чудом они ему на глаза попались.

А рядом с полкой – окно на этаже высоком,

откуда должна бы видеться только крыш мешанина.

Но это окно отличается от всяческих прочих окон:
видны в нём синее небо и заснеженная вершина.

И человек достойный, подводящий итоги,
не ждёт никаких признаний и никаких оваций.

Он, в жизненной круговерти не забывший о Боге,
смотрит в окно и шепчет: – Есть куда подыматься!..

Август 2015