ШТРИХПУНКТИР

Поэма

В халупе на краю села
семья еврейская жила,
в войну бежавшая из Польши.

Каким-то чудом всем пяти
до Волги удалось дойти
и в Казахстан добраться позже.

Все знали, что в халупе той
вот-вот появится шестой –

тогда и мамина работа
исчезнет, а детишки те,
хоть и привыкли к нищете,
должны съедать хотя бы что-то.

И вот пришёл старик-казах
с печалью в спрятанных глазах,
принёс пшена и плошку жира
да полведёрка сухарей,
что отнял у семьи своей,
чтоб только эти были живы.

И месяц выжили они;
потом пошли полегче дни
и что-то подарило лето,
но силы теплились едва –

тянулась  год, тянулась два
и три их скорбная диета.

Уже почти в конце войны
подался старший в чабаны
за-ради молока и мяса;
он жил, о школе не скорбя,
и обнаружил вдруг себя
учеником шестого класса.

И новый начался отсчёт:
отличникам везде почёт,
а он всегда из лучших лучший.

Его хранил еврейский Бог
и путь определить помог,
особый предоставив случай.

Латыш-учитель разузнал,
что конкурс объявил журнал;
надеясь на успех едва ли,
послал ученика рассказ –

и вот итог: десятый класс,
медаль и первый приз в журнале!

А было время из времён –

гоненья на таких, как он,
космополитов и безродных.

Пошёл рабочим на завод:
и сёстрам грош перепадёт,
и маме всё же нужен отдых.

Потом сменились времена,
и молодость, надежд полна,
взлететь желает непременно.

На МГУ управы нет,
но в Тарту университет –

вполне  достойная замена.

Пять лет прошли, как пять часов,
лишь контур лотманских усов
о вольнице напоминает.

Проходит год, и снова год –

увы, вещей реальный ход
благие замыслы сминает.

Да, ты задирист; но скорей
всё оттого, что ты еврей,
что не догматик – то вдобавок.

Но зло печальней прочих зол –

что книги в стол и мысли в стол,
а не в печать и на прилавок.

Его печатать был бы рад

и самиздат, и тамиздат –

была в его писаньях сила.

Но детство слало свой резон:
того, что натерпелся он,
ему на много лет хватило.

А время шло, и он привык
к издательству научных книг,
где добросовестно работал;
ещё писал, имел у дам
успех, но к сорока годам
всё не женился отчего-то.

Меж тридцатью и сорока
возникло чувство тупика,
где всё безжизненно и голо,
где не спасала даже речь,
где мог эмоции извлечь
ну разве только из футбола.

Не выдаст Бог – свинья не съест!

И сдал бумаги на отъезд
он вскоре после Шестидневной;
попал в отказ; обвыкся там;
опять работу дал рукам
и там же встретился с царевной.

Её отец и сам Давид,
и верил, что в ряду стоит
наследников царя Давида –

знал родословную свою;
и в эту царскую семью
он принял нашего а-ида.

Тот брак благословил Господь,
и с духом дух, и с плотью плоть
слились, как велено Законом.

А в перестройки первый год
направил их семью Исход
к другим пейзажам заоконным.

И там, освоившись едва,
послал рассказы в «22» –

названье это всем известно.

Отнюдь не юный дебютант
стал знаменит, и что талант,
о том твердили повсеместно.

Так сок весенний рвёт кору –

его собратом по перу
сочли и Мерас, и Канович,
и то, что сочинялось в стол,
пошло в печать – поток пошёл,
река пошла, не остановишь!

А впрочем, нужно снизить тон;
его житейский марафон
сверкнул подобием стихии,
река – подобием реки:
и тиражи невелики,
и гонорары – никакие.

Не обмелел его поток,
но стих читательский восторг,
иных героев ищет пресса.

Закончен век, настал другой,
где Сеть и мышка под рукой,
и книги в нём – без интереса.

Да ладно, что там, Сеть как Сеть –

он не обязан в ней висеть,
растрачивая год за годом.

Ему достаточно вполне,
что он живёт в своей стране
и вместе со своим народом,

что был в судьбе его Исход,

и, несмотря на тьму забот,

жизнь интересна ежедневно,
и есть занятье по душе,
а с милой рай и в шалаше –

с ним навсегда его царевна.

Как символ канувших времён
свой странный мир построил он –

какой-то каменно-миражный.

Господь, он верит, сохранит
его виденья и гранит,
и значит, жизнь была не зряшной.

Август 2014