Маленькая поэма

Свидетель-очевидец врать не станет:
случилось это в Южном Казахстане,
когда почти что полных три квартала
комиссия в бараке заседала.

Кончалась ликвидация Гулага;
рассматривалась всякая бумага,
и приходилось на ходу итожить –
хранить в архиве или уничтожить?
А по соседству тягой печь гудела:
бумагу жечь – обычнейшее дело!

Анкеты, папки с личными делами
шли быстро. Но порой в бумажном хламе
случался островок недоуменья,
и нужно было приложить уменье
чтоб разобраться так или иначе,
что это – ценность или бред собачий,
поскольку несуразного немало
в себе хранили адские завалы.

В том заведенье всем жилось несладко,
но не было немецкого порядка.

И вот коробка, где дела со склада,
и тут вникать особенно не надо.
Амбарных книг, наверное, с десяток,
увязка старых нитяных перчаток,
конторские обшарпанные счёты –
и вдруг тетради, и в тетрадях ноты
Концерта для рояля и оркестра:
однако время выбрано и место
для сочиненья музыки высокой!
Вот след судьбы, нелепой и жестокой…

По счастью, за столом нашёлся кто-то,
сказавший: – Мы не знаем, что за ноты.

Послать в архив? Там будут лишь пылиться.

Пошлём в консерваторию, в столицу,
пускай посмотрят беспристрастным глазом.

Жаль одного – что автор не указан.

И как он умудрился, неизвестно,
в отсутствие рояля и оркестра!

Но нам нельзя зависеть от изысков –
ни времени у нас, ни полных списков.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И вот десятилетье миновало.

Афиша симфонического зала.

В программе главный питерский маэстро
с Концертом для рояля и оркестра,

солист уже прославился в Брюсселе.

Дотошные с вопросами насели
у этой притягательной афиши:
– Кто композитор? Почему не пишут?
И тут же слухи: – Хоть и против правил,

сам Шостакович партитуру правил!

– Нет-нет, не так – он из давнишних наших,
бежал, а славу за кордоном нажил.

– А что ж не называют? – А досада:
он там про нас писал, чего не надо.

Теперь жалеет, выпросил премьеру…

– Оно конечно – ври, но знай же меру!

– А я слыхал, что в лагерях Гулага
тот композитор сгинул, бедолага,
а знающих людей не успокоишь.

– Понятно – потому и Шостакович…

…И вот финал, и шквал рукоплесканий,
цветы и вспышки – фото для изданий.

Солист и дирижер, творцы явленья,
устало принимают поздравленья.

А публика у выхода толпится,
и у людей восторженные лица.

Ценители спускаются с галёрки,
их восхищенья всё ещё не смолкли,
и как-то чужероден в этом гаме
седой старик с железными зубами.

Он может наизусть с любого места
Концерта для рояля и оркестра
его напеть – но в том не видит прока.

Отпущен по болезни раньше срока,
скитался, побирался и лечился,
безвестностью своей не огорчился –
сломался и работал где попало:
стремленье к созиданью в нём пропало.

Не ожидая ни похвал, ни выгод,
он молча направляется на выход.

Январь 2013