1.

Сюжет начинается в местности и безводной, и жаркой,
где выходцу из Европы очень непросто жить,
где повышена вероятность возникновенья пожара
и понижена вероятность его легко потушить, –
где-нибудь, скажем в Туркмении или в Узбекистане,
где климат диктуется близостью Красных и Чёрных Песков
и где аборигену мой герой представляться станет,
объясняя, откуда он родом и кто вообще таков.

Он курсант военизированной пожарной школы –
из Западной Белоруссии её занесла война,
и знающий сразу представит путь горестный и тяжёлый,
точку в конце которого ставит здесь тишина.

В конце сорок первого года освоился он на месте,
но о семье в оккупации не имел никаких вестей,
и только в сорок четвёртом пришли эти страшные вести:
погибли его родители, жена и трое детей.

Он мог бы остаться в Азии – устремленья теперь какие? –

но свят в МВД порядок, приказ – тем более свят.

Отличный пожарный инспектор получил предписанье в Киев:
идёт большое строительство, такой товар – нарасхват. 

2.

Инспектор пожарной охраны Ленинского района…

В районе четыре музея, три театра, три вуза.

Для одного инспектора – немаленькая обуза.

Единственное оружие – строгая буква закона.

Единственный транспорт – пресловутый «11-й маршрут»:
две ноги – две единицы – вышагивают километры.

И когда тебе явно льстят, и когда тебе явно врут,
нужно быть строгим и вежливым, и результаты заметны.

А особенно трудно, когда принимается дом:
не подпишешь акт – невыполнение плана;
послевоенное время – всё даётся с трудом,
и худо, ежели крайней будет пожарохрана.

Вырос дом на Крещатике, керамикой облицованный,
по верхнему этажу балконом весь окольцованный.

Ещё замечания в акте и начерно не исправлены,
а на Сталинскую премию документы уже направлены.

Инспектора вызвал начальник: - Давай подпиши по-быстрому,
не то попадём в конфликт сразу с тремя министрами.

- Но я не могу, поймите! – Не хочешь собственной волею –

подпишет новый инспектор, а ты мне не нужен более!

- Но это же незаконно!

                                 Слова ответные резкие:

- Ты мне не устанавливай свои законы еврейские!

Ваш актёр знаменитый тоже своё доказывал;
где он теперь находится, тебе никто не рассказывал?

…Китель висит в шкафу, на нём колодка медалей.

Разбираться в инстанциях попросту не захотели.

Добро ещё, после инфаркта хоть инвалидность дали –
трудится новый слесарь в инвалидной артели. 

3.

Сюжет подходит к финалу; осталось несколько фактов.

Герой отдыхает в Бердянске, уже после трёх инфарктов.

Скажем, вперёд забегая: пятый будет последним,
а пока что спокойно дышится нежарким вечером летним.

Он ходит по берегу моря, косточки разминает,
жизни своей эпизоды неспешно припоминает.

…В сорок восьмом он женился на вдове с пацанёнком;
тот не очень с ним ладил, пока ещё был ребёнком;
но, естественно, вырос и то же прошёл мученье:
кончил школу с медалью, решил продолжать ученье,
подал в киноинженерный – всё сделал вроде бы путно, –

ему отказали грубо из-за пятого пункта.

Он выстоял, не сломался, не изменился даже,
но юношеской душою припал к душе отстрадавшей,
а та в ответ распахнулась – было стремленье единым:
вчерашние отчим и пасынок стали отцом и сыном. 

4.

Жил человек неброский, невысокого роста,
знал русский и украинский, идиш, иврит и польский.

Были в его натуре честность и благородство –
то, что ценилось раньше и стало ненужным после.

Читал наизусть Мицкевича, имел золотые руки:
мог перекрасить квартиру, печь сложить, если нужно.

Когда припекало сердце, на миг застывал в испуге
и продолжал, что делал, не проявляя наружно.

Я называл его в шутку «наш многорукий Шива»,
а он в те нечастые случаи, когда казался весёлым,
выказывал чувство юмора аглицкого пошиба,
словно закончил Оксфорд, а не пожарную школу.

По дарованьям природным он мог бы стать инженером,
причём высокого ранга,

                                   может быть, даже учёным,
а был пожарным чиновником, слесарем, пусть и умелым, –
в общем, одним из многих, на свой шесток обречённым.

Так и хочется крикнуть: - Слава стране и строю,
ведшим нас на вершины и доводившим до гроба,
калечившим души и судьбы под железной стопою
вроде бы всех без разбора, но евреев – особо! 

5.

Оглядываюсь назад. За чередой туманов
смутно видится то, что вспоминать нет охоты.

Можно принять оценку, которую дал Тынянов:
какая бедная жизнь, какие старые счёты.

А какой она могла быть, жизнь в Советском Союзе
после страшной войны, после сталинского кошмара?

Смесь жестокой реальности и нелепых иллюзий,
смесь первобытной дикости и навязанного угара.

И потому в естественном возрастном тумане
есть вещи, что вспоминаются всех других неохотней,
и не уравнены списки обид и благодеяний,
и старые-старые счёты не сведены и сегодня.

…Вот на семейном снимке вижу я человека,
который достойно прожил ему отведённые годы,
который не добивался любою ценой успеха,
не ожидал поблажек ни от Бога, ни от природы,
который, зная немало, предпочитал молчанье,
был изысканно вежлив, и одевался просто,
и всею своей повадкой, обликом и речами
незримо давал уроки чести и благородства.