ЛАЗАРЬ

поэма

1.

Сумка на плече – вещичек мало –
и билет в горсти:
отправленье с Курского вокзала
в полночь без пяти.

Этот поезд мне знаком, пожалуй,
два десятка лет;
тьма командировок набежала
на такой билет.

Осенью, зимой, весной и летом
жди, когда пошлют
в этот лёгкий и тяжёлый, в этот
некрутой маршрут.

… О погоде разговор недолгий,
ибо время спать,
и про две в купе пустые полки –
эка благодать!

Мой сосед и явно соплеменник
достаёт коньяк:
- Я пристрастен, и не жалко денег:

«Греми» - это знак!
Примем за знакомство, глядя в полночь
на огни Москвы?

- Я – Наум. – Я – Лазарь Соломоныч,
лекарь из Литвы.

Можно просто Лазарь; я постарше,
но не в этом суть –
ведь важна не протяжённость стажа,
а какой был путь
и какой на нём служили музе,
чтоб подняться в рост, –
для таких, как вы и я, в Союзе
он всегда непрост.

Тост за тостом и за словом слово,
славный разговор,
и ещё всего-то полвторого,
до шести простор!

Но не только говорим, однако,
про житьё-бытьё:
Лазарь мне читает Пастернака,
я ему – своё.

- А ещё? – Извольте, я не нищий,
вам отказу нет.

- Я не очень пьян, а вы, дружище,
истинный поэт.

Хоть и славно скромничать, но бросьте:
ваш полёт высок.

И давайте приходите в гости,
вот вам адресок.

Это у реки, жилище брата,
я всегда у них.

Брат с женою тоже будут рады,
ибо любят стих.

2.

Я пришёл, понятно, без звонка:
адрес был мне дан без телефона.

Лазарь мне: - Простите старика,
всё смешалось в доме у Арона.

Лазарь ходит в угол из угла,
взгляд отводит, мрачен и растерян.

Говорит: - Нелепые дела,
я попался, словно сивый мерин.

Будет нам, увы, не до стихов,
и, поверьте, это не капризы.

Я ведь здесь по вызову верхов

для особо важной экспертизы.

Я профессор, доктор меднаук,
завотделом в местной психбольнице.

Выдали приказ внезапно, вдруг,
и труда не дали объясниться.

Двое в штатском встретили меня,
но видна военная основа.

Вежливо традицию храня,
про ночную выпивку – ни слова.

Сразу к делу: так-то вот и так,
пересказ уложится в минуту.

Дескать, никогда не дремлет враг,
по земле Советской сея смуту.

Здесь, мол, академик из Москвы,
знаменитый больше, чем иные,
но болезнь коснулась головы -
явно у него шизофрения.

Пусть не «явно», только «может быть» -
надо же несчастью приключиться!

Вы должны диагноз подтвердить,
чтоб умолкли эти, за границей.

Можно сделать благородный жест –
отказать; но знают даже дети:
это значит – на науке крест
и на месте в университете.

Я полдня потом проговорил –
умница, спокоен и отважен.

Он как физик чудо сотворил,
а при том нисколечко не важен!

Выказал заботу обо мне –
понимает эту передрягу.

Он здоров заведомо, вполне,
но ведь нужно написать бумагу!

Знает всё, что сделали с Литвой,
знает, как у нас живут евреи.

Но учёный сделал выбор свой,
мне же предстоит, и чем скорее…

3.

На почтамте в Вильнюсе, в телефонном зале
ожидал я вызова для звонка в Москву.

Точно в час назначенный мне в окне сказали:
через час, не менее, я звонить смогу.

Осень, дождь на улице, небо без просвета…

Что ж, брести в гостиницу и назад опять?

Посижу под крышею; жаль, что книги нету,
а в тиши без чтения очень тянет спать.

Телефонный справочник я листал вполглаза,
ибо глаз соскальзывал в зала полутьму.

И внезапно вспомнился мой попутчик Лазарь:
если номер выплывет – позвоню ему!

Вот его фамилия – целая страница,
но на всю фамилию имя лишь одно.

Позвоню я Лазарю – то-то удивится:
ночь двухлетней давности канула давно.

Позвонил назавтра я. В трубке женский голос.

Я назвался. Пауза. Долгая. Потом
отчуждённость в голосе как бы раскололась:
- Вы могли бы вечером посетить наш дом?

Я не стал расспрашивать – понял, что не надо.

Я приехал вечером. Помутился свет -
я смиренно выслушал: кладбища ограда
отделила Лазаря от земных сует.

Мне вдова поведала скорбно и устало,
стройная красавица с белой головой:
за четыре месяца Лазаря не стало,
год почти до этого был он сам не свой.

- Но о вас говаривал, словно о собрате,
имя и фамилию называл не раз:
если, мол, когда-нибудь встретится в печати –

разыщи, пожалуйста, передай рассказ.

…Был коньяк изысканный редкого разлива,
ночь в купе припомнилась ясно, как вчера.

Помянули Лазаря стопкой молчаливой,

чаю-кофе выпили, и домой пора.

Все слова утешные – больше для порядку.

Ехал из Лаздиная прямо на вокзал,

увозя обычную школьную тетрадку:
не рассказ, а исповедь – так бы я назвал.

4.

«Не думал никогда, что буду, словно агнец,
с покорностью идти, куда укажет кнут.

Я подписал вердикт – я подтвердил диагноз,
и физику теперь покоя не дадут.

Заботу и уход врачей советской школы
получит он сполна, как требует закон:
таблетки по утрам, по вечерам уколы,
недели две пройдёт – и он уже не он.

Снежневского труды, хорошая аптека,
усиленный надзор – такой триумвират
возвысится над ним: я предал человека,
который верил мне, который был мне рад!

Но я и знать не знал, как тяжела расплата
за то, что сотворил за красною чертой:
я предал сам себя – ведь клятва Гиппократа
была в моей судьбе звук не совсем пустой.

Я предал дочь свою, которой девятнадцать,
которая, как я, решила стать врачом.

А я ей показал, что нечего стесняться –

когда хранишь себя, то совесть нипочём.

Хоть тридцать лет прошло, я помню чётко-чётко
заснеженный январь, метельный, ледяной.

Когда кляли врачей, литовская девчонка
пришла ко мне в подвал, чтоб быть всегда со мной.

Она пришла ко мне, она не убоялась,

а ведь сулились ей скитания и боль.

Я подписал вердикт, и вот с плаката палец
направлен на меня: ты предал и любовь!

Я подписал вердикт, и нечего, виляя,
оправдывать себя – мол, карты так легли.

Я предал мать с отцом, погибших в Шяуляе,
но бывших до конца свободными людьми.

Свободными людьми… А что она, свобода?

Как может видеть свет слепой подземный крот?
Но ежели Исход – история народа,
то вывод лишь один: я предал свой народ».

5.

Презентация была в городской библиотеке –

для людей немолодых есть какие-то утехи.

Всем давно за пятьдесят, да и автор – не мальчишка:
весь, без пропуска, седой, а всего вторая книжка.

Я узнал её лицо, находясь ещё на сцене –

зал, понятно, небольшой, возвышенье в две ступени.

Подошла ко мне потом: - Лабас вакарас! Я рада! –

Тот же лёгкий, стройный стан, синь внимательного взгляда.

- Как вы тут?

                   – Как все вокруг, если речь не делать длинной.

Десять лет уже почти, как покинули Лаздинай.

Дочь и муж её – врачи, я воспитываю внучек.

Ну, а как живёте вы, бывший Лазаря попутчик?

- Книга, премия, успех – не иначе, Божья милость;
но поверьте, что в душе ничего не изменилось:
та же строгость на пути, чтобы жить всегда по чести,
та же вечная мольба, чтобы быть с любимой вместе.

Да, две встречи на пути, а теперь случилась третья.

Как вчера, а ведь прошло чуть не два десятилетья!

Что с тетрадью делать мне – я не знал; вопрос остался.

Но однажды повстречал диссидента и страдальца.

Я тетрадь отдал ему – бунтарю, певцу, поэту;
полагаю, там важней, чтобы люди знали это.

Сам он много претерпел по психушкам и по зонам;
всё собрать в одних руках показалось мне резонным.

Но певец попел и сник – хвори, бедствия, усталость.

Я не знаю до сих пор, что потом с тетрадью сталось.

Есть окольные следы – пусть не валко и не шатко,
говорят они о том, что прочитана тетрадка.

Я в Сети нашёл статью из научного журнала
о врачах, вершивших суд; оказалось их немало.

Видно, думали они – их дела в забвенье канут;
длинный перечень в статье – Лазарь в нём не упомянут.

- Мир ему в земле Литвы, там и памятник поставлен:
просто чёрная плита и на чёрном – белый камень.

Всякий раз, как шла туда, я несла к его подножью
мысль о том, какой ценой снизошло прощенье Божье.

…Презентация была в городской библиотеке,
только речь не о стихах, речь сейчас о человек,
об Исходе и о том, как дорога многолика,
если были мы рабы – все от мала до велика.

Апрель 2008