ЦИРК ШАПИТО
опыт поэтического
киносценария
Под титры – дорога,
девчонка в машине,
за нею мгновенная
тень мотоцикла,
потом панорама: на
скучной равнине
цепочка фургонов
бродячего цирка.
На козлах фургона,
что движется первым,
курчавый гигант, всё
лицо в бородище;
однако глядит он
печально и нервно,
а по одеянию –
форменный нищий.
Затем высветляется
чрево фургона.
Там двое, сливаясь в
любовной утехе,
показаны крупно: она
отрешённо,
а он заливается в
радостном смехе.
За этим идёт монтажа
перебивка:
высокие своды
какого-то храма,
задумчивый пастор
(похоже, что кирха),
и снова фургоны –
опять панорама.
Потом городок,
представление скоро,
литавры оркестра,
как гул канонады.
Шатёр шапито, словно
своды собора.
Курчавый гигант
проверяет канаты.
Под купол взмывает
танцовщица в пачке
(она занималась
любовью в фургоне).
Он прячет смятенье,
а слёзы – тем паче,
а женщина смотрит
ещё отрешённей.
Подробности: ключ,
запирающий кирху;
джинсовое платье
девчонки в машине;
нарядные жители
движутся к цирку.
Арена. Курчавый
гигант посредине.
На тоненьком тросе
он движется кверху,
и вот начинается
номер опасный, –
не зря проходили
двойную проверку
канаты, крюки и
замок полиспаста.
В свободном паренье
легко и вольготно,
но смотрит наверх
немигающим взглядом,
как смотрит Мадонна
на небо Голгофы,
джинсовая девочка с
пастором рядом.
И смотрит
взволнованно чопорный пастор.
Погашены лампы.
Литавр канонада.
Неслышно снимает
замок с полиспаста
танцовщица в пачке у
заднего ряда.
Канат через щель
выползает со скрипом.
Взлетают
стремительно швы парусины.
Арена. Под горькое
пение скрипок
виденье распятого
Божьего сына.
Джинсовая девочка
мчится к арене,
вслепую отчаянно
выбросив руки.
И крупные кадры: она
на коленях
у тела, которое
корчится в муке.
Потом затемнение. В
гипсе, как в латах,
гигант на кровати.
Опущены шторы.
Молящийся пастор.
Коптящие лампы.
Шатёр шапито, словно
своды собора.
В ногах у больного,
свернувшись в калачик,
джинсовая девочка
дремлет вполглаза.
Внезапно – лужок, и
забитая кляча
жуёт и жуёт, доходя
до экстаза.
Нарядные лошади
мчатся по кругу,
танцовщица пляшет,
на лошади стоя.
Больной уже ходит,
держась за подругу,
и вот перед ним
помещенье пустое –
старинная зала, в
разводах, сырая,
где пол провалился и
стены дощаты.
Он песни поёт, на
гитаре играя,
а люди смеются – они
без пощады.
А он удивляется,
морщится, злится:
ведь зала была
совершенно пустая! –
и снова поёт, и
меняются лица,
светлея, смягчаясь и
словно бы тая.
Танцовщица кружится
в танце нездешнем
и, зубы сжимая,
ругает удачу.
Задумчивый пастор,
играя уздечкой,
ведёт за собою
забитую клячу.
Обшарпанный номер в
дешёвом отеле.
Скупые гардины,
висящие криво.
Ночник пирамидкой у
самой постели.
Девчонка уткнулась в
курчавую гриву.
Едва различимый
кларнета и лютни
обрывок
подслушанного разговора.
И спящему снится: на
площади людной
шатёр шапито, словно
своды собора.
Но площадь пуста.
Только ветер гоняет
обрывки газет и
куски серпантина.
Форейтор уверенно
правит конями,
на фоне луны
восседая картинно.
Листва облетела, и
дерево стынет,
на лужах кристаллы
морозного цинка.
Последние кадры: на
скучной равнине
цепочка фургонов
бродячего цирка...
Апрель 1980
