СТИХОТВОРЕНИЯ 2014-2016 г.г.,

не вошедшие в сборник "Избранное", т.2

 

2014 г.

 

 

*   *   *

 

На песках и на холмах покатых
 вырос город, нашу жизнь итожа.

Лайла, рхов, панас и бейт-меркахат*)
в нём, понятно, существуют тоже,
и нетрудно в час вечерней грусти
отыскать такое сочетанье,
и печаль, конечно, не отпустит,
если к ней приходишь с этой данью.

 

Но наутро – солнце спозаранок,
всё в цветах и в зелени привольной,
и негоже вспоминать о ранах,
ежели от них уже не больно.

Два десятилетья – срок немалый:
город постепенно вырос втрое,
выгнав к морю новые кварталы,
старые заметно обустроив.

 

Жизнь сложилась, как бы ни судачить,
и в основе – главные скрижали,
а былые поводы для плача
в памяти всплывают миражами
и уходят, вымолив прощенье,
по дороге, изначально мрачной…

Вот такое вышло упрощенье
жизни сложной и неоднозначной.

 

Январь 2014

 

---------------------------------------------

*) Ночь, улица, фонарь, аптека (иврит)

 

 

НОЧНОЙ ДОЖДЬ

 

В.

 

Монотонный шум дороги,
монотонный шум дождя –
вот акустики уроки:
звук, а образ – погодя.

 

Состоящий из повторов,
каждый миг он чуть иной –
то оттенками моторов,
то дырявый, то сплошной.

 

То слабее, то сильнее
бьёт в железо и в бетон,
в черепицу – и над нею
не смолкает лёгкий стон.

 

Не смотри в окно тревожно,
там дорога, дождь и мрак.

Согласись – по звуку можно
разобраться, что и как,
 

и представить двух прохожих
в дождевой полночный час,
двух прохожих, так похожих
на когда-то юных нас…

 

Январь 2014

 

 

ШАТРЫ

 

В.

 

Барханов монотонный ряд,
в тени под сорок, а без тени
впадает градусник в смятенье,
показывая пятьдесят.

Но, слава Богу, я в тени
шатра, разбитого в пустыне.

Дорога к полночи остынет,
и просто сутки растяни,
а днём поспишь, где распростёр

другой шатёр свою прохладу,
и снова ночью до упаду –
там, впереди, другой шатёр.

 

Так продвигаюсь день за днём
туда, за высохшее русло,
где высятся три пальмы грустных
и сохранился водоём,
где чуть поласковей жара,
чем до сих пор во всей округе,
и ты протягиваешь руки
у долгожданного шатра.

Я издали тебя зову,
вдруг осознав у двери тканой,
что всё во сне – шатры, барханы –
и только руки наяву.

 

Февраль 2014

 

  

*   *   *

 

Люк направлен от стрелки на стенке
в горизонты какой-то подземки –

он остался от стройки былой.

Я спускаюсь всё ниже и ниже,
чтоб укрыться в приснившейся нише
от грозы, что гремит над землёй.

 

Ливень льет, небосвод полыхает,
а меня в глубину увлекает
нелогичная фабула сна.

Эта ниша, где тихо и сухо,
где спокойно для зренья и слуха,
отчего-то мне очень нужна.

 

Спуск по скобам замедленно длится,
и надолго не выйдет укрыться –

нет со мной ни воды, ни еды.

Но упрямо карабкаюсь книзу,
к освещённому лампой карнизу,
на котором я вижу следы.

 

Кто-то шёл уже этой дорогой
строить собственный – пусть и убогий,
пусть нелепый, но собственный мир
вместо мира, что жив без исканья,
что толпою затоптан до камня
и залистан буквально до дыр.

 

Почему же и мне не решиться
на карниз освещённый спуститься,
но идти не по чьим-то следам,
а искать заповедную нишу
и однажды лишь выдохнуть: – Вижу!

Вот она – никому не отдам!

 

Февраль 2014

 

  

ДИПТИХ БЕЗ НАЗВАНИЯ

 

В.

 

1. 1977

 

В кабине полуторки пыль и жара,

Селхан за рулём неотрывно с утра,
и только одно мне твердит: – Потерпи! –
мы с ним заблудились в Голодной Степи.

 

Давно никаких указателей нет,
и некого спрашивать, чей это след:
налево, направо, вперёд ли, назад –

примет никаких. И подходит закат.

 

И с ним подступает угроза беды:
бензина довольно, да мало воды,
и негде укрыться от лютой жары,
и наше терпение лишь до поры.

 

И стало мне горько, что не доживу,
что вот не смогу возвратиться в Москву,
где я не успел осознать не спеша,
что мне повстречалась родная душа.

 

Отчётливо помню, что было потом:
дувалом охваченный глиняный дом,
и около дома у самой стены –

укромный колодец большой глубины.

 

И мягко придерживал во́рота бег
хозяин, коричневый старый узбек,
и нас одарил он и спас от нужды
ведёрком прозрачной холодной воды.

 

…Когда через час мы попали в село,
спросили, откуда спасенье пришло,
и странную речь услыхали в ответ:

– На том направлении жителей нет!

 

2. 2014

 

Хамсин разгулялся – за тридцать, поди,
а это ведь утро – жара впереди.

По кухне проходит придирчивый глаз:
и в кране вода, и в бутылках запас.

 

Устойчивость эта совсем неплоха,
но не помогает рожденью стиха.

Вибрация жизни скорее нужна –

почти не видна и почти не слышна,

а лишь ощущаема, словно намёк,
она порождает сцепление строк,
и только настройка на эту волну

даёт удивление и новизну.

 

А тут, как на грех, многодневный хамсин;
всё меньше и меньше становится сил
улавливать звуки, что с неба идут,
в которых молитва, и песня, и суд.

 

Из крана вода, из бутылок вода
способна помочь, но, увы, не всегда.

Болезни, и возраст, и зной, и дожди
работают вместе, и спуску не жди.

 

…В раздумьях таких, удручённый тоской
спускаюсь в обычный наш двор городской
и вижу внезапно у ближней стены
укромный колодец большой глубины.

 

Март 2014

 

 

*   *   *

 

Люди, страны, города, дома, деревья –

напрягись, давно минувшее увидь!..

Наша память – остановленное время,
каждый может целый пласт остановить.

 

Книги, фильмы, живописные творенья,
фотографии, пластинки давних лет…

Мы заходим в остановленное время,
удивляясь: что-то помним, что-то – нет.

 

Потому к воспоминаньям нет доверья,
мы живём, не всё прошедшее храня.

Наша память – восстановленное время
с коррективами сегодняшнего дня.

 

Вот оно и возвращается, серея,
и вершит своё над нами торжество.

Наша память – установленное время,
сообща установили мы его.

 

Мы не трудимся над памятью натужно,
разгребая то, что в ней погребено,
а послушно вспоминаем всё как нужно –

как в романах, на полотнах и в кино…

 

Март 2014

  

  

*   *   *

 

…когда над землёю бушует весна.

                           Булат Окуджава

 

Здесь над землёй не бушует весна,
ибо земля и зимою прогрета.

Кончились ливни – и сразу же лето
с той же печалью кусочного сна.

 

Спишь, просыпаешься; пройденный путь,
даром что длинный и скрытый за далью,
выплывет в памяти яркой деталью,

и не получится снова уснуть.

 

Мысли снуют муравьями в саду:
то возвращаются к ранним истокам,
то обращаются к поздним итогам –

я не подвёл их и не подведу, –

то, уползая с дороги в кювет,
тонут в завалах и сложностях быта…

Припоминается то, что забыто.
То, что под спудом, выходит на свет.

 

Так и промаешься час или два,
снова поспишь, но не более часа,
и в сновиденье к тебе постучатся
непостижимые сразу слова.

 

Словно мелодия ими дана –

музыка ритма и таинство звука, –

и начинается счастье и мука,
и над землёю бушует весна!..

 

Апрель 2014

 

 

*   *   *

 

Пришла пора увидеть равнодушно
питьё и снедь в обилии стола,
и я осознаю́, что это нужно
лишь для того, чтоб тишина была.

 

Пришла пора отринуть ненатужно
поездки в мир из дальнего угла:

такой уж возраст, при котором нужно,
чтобы подольше тишина была.

 

Само собой, что отдаваться скучно
пустым делам, которым нет числа.

Круг сузился? Не жалко: это нужно,

чтоб непрерывной тишина была,

чтобы обдумать строго, без помех,
всю жизнь свою – и смех её, и грех.

 

Апрель 2014

 

 

*   *   *

 

Это не мои придумки, каюсь,
не мои прозрения слепые:
повсеместно возрастает хаос,
то есть побеждает энтропия.

 

Лишь наука создаёт порядок:
дух науки жив не без наитий
и творит особый, с нами рядом,
мир теорий, формул и открытий.

 

Лишь искусство создаёт порядок:
дух искусства вовсе не бесплотен
и творит, в изысканных нарядах,
мир сонат, сонетов и полотен.

 

То есть энтропию превозмог
человек творящий – словно Бог.

 

Апрель 2014

 

 

СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ

 

Это Сара, Мейта, Аня и Абрам –

бабушка моя с сёстрами и братом.

Эпоха мешпуху разделила пополам;
тех, что уехали, отнесли к богатым.

 

На самом-то деле намучились и те:
у всех эмигрантов на это есть причины.

Но те, что не уехали, как жили в нищете,
так и остались нищими до самой кончины.

 

Забыли постепенно молитвы, язык,
еврейский образ жизни утратили попутно.

А приобрели державы грозный зык
и клеймо бессмертное пятого пункта.

 

Вот смотрю сегодня с бессильной тоской
на снимок пожелтевший, в пятнах и изломах,
и нежданно вижу загадочный покой
в ещё не старых лицах, так давно знакомых.

 

Забот предостаточно и горестей не счесть,
но они, похоже, владели секретом
жизнь принимать такою, какая она есть,
и лямку тянуть, и не роптать при этом.

 

Май 2014

 

  

*   *   *

 

Воспоминанья не подвластны нам:
приходят сами и уходят сами,
лишь успевай смотреть по сторонам
минутами, но вовсе не часами.

 

Картинки то во всю несутся прыть,
то проползают очередью редкой,
и невозможно в них ни дверь прикрыть,
ни передвинуть в кухне табуретку.

 

С рассвета просыпайся, ешь и пей,
ходи и езди, где необходимо,
но сделать что-то дельное успей,
пока реальность не промчалась мимо.

 

Потом, потом, в иной какой-то день
об этом дне тебе напомнит память.

Полутона увидишь, свет и тень,
но ничего уже нельзя исправить.

 

Май 2014

 

  

НЕОБХОДИМОСТЬ

 

Не говори, подбоченясь гордо,
что, мол, во власти твоей судьба:
необходимость возьмёт за горло,
а хватка – чувствуешь? – не слаба.

 

И станет в мире тихо и голо,
земля закачается под ногой.

Необходимость держит за горло,
легко вздохнуть бы разок-другой!

 

Ты можешь лишь усмехнуться горько,
былой владыка судьбы своей:

необходимость взяла за горло,
ты целиком подчинился ей.

 

Казалось в детстве под звуки горна,
что жизнь полна добра и любви…

Необходимость держит за горло –

как сумеешь, так и живи.
 

Июнь 2014

 

  

ИЗ ПРОШЛОГО

Триптих

 

1.

 

Толпа во сне устраивает гонку,
и слава Богу, что не наяву:

дают печёнку и дают сгущёнку,
и слух прошёл, что выбросят халву.

 

А дальше – перекличка и проверка,
какие на ладонях номера…

Всё это позади на четверть века,
а видишь ярко, словно бы вчера.

 

А хватит ли – источник напряженья:
ты стой и никому не порадей!..

И позади полвека униженья
от бесконечных тех очередей.

 

2.

 

Стол накрыт – пожалте веселиться
или есть, соседей веселя!

В памяти – госпиталя, больницы,
отчий дом и вновь госпиталя.

 

Всё бесплатно, зал на тридцать коек,
кто домой, а кто навек уйдёт…

Травят байки, и смешно до колик.

Жизнь, как бесконечный анекдот.

 

3.

 

Понял в каком-то классе я,
не в первом, но и не в пятом:
молчание – знак согласия
с чем-то, бедой чреватым.

 

Молча ты соглашаешься
со сказкой под видом были
и тем самым спасаешься,
чтобы тебя не били.

 

Плавно так двоемыслие
перерастёт в двоедушье.

Твоя в этой жизни миссия
скончается от удушья.

 

Но если придёт отчаянье –
решение золотое:

покинуть страну молчания
над вечною мерзлотою.

 

Август 2014

 

  

ВРЕМЯ И ПРОСТРАНСТВО

Триптих

 

В.

 1. ТЕАТР

 

Продолжает собираться поэтический дневник:
сжались время и пространство, тесновато стало в них.

 

Так легла сегодня карта, что живых реалий нет,
и в окрестности театра погружает Интернет.

 

В мире Чехова и Шварца до сих пор лакуны есть,
и нежданные богатства не востребованы здесь.

 

В мире Горина и Фриша, вроде бы доступном всем,
то от смеха едет крыша, то от сложности проблем.

 

В мире Горького и Пристли не подводится итог,
но зато в изгибы мысли погрузиться зритель смог.

 

Там случается актёру так раскрыться по уму,
что большому режиссёру прикасаться ни к чему –

 

ибо правда! Вслед за нею мы проходим этот путь
и выходим чуть умнее и раздумчивее чуть.

 

2. МУЗЫКА

 

Трудно слушать серьёзную музыку вечером –

накопилась усталость и давит на плечи нам,
а с утра ритуал ежедневных забот
отрешиться от них ну никак не даёт.

 

И пылятся на стойке бесценные записи,
вызывая порою подобие зависти
к тем, кому быть доступны могли бы они
без поправок на возраст и трудные дни.

 

Но и нам, полагаю, могли бы завидовать –

ведь себя и без дисков мы можем подпитывать:
поселилась любимая музыка в нас
как второй – уникальный – словарный запас.
 

3. ДОРОГИ

 

Изменение прежнего стиля:
все колёса бежать прекратили.

Ни автобусы, ни поезда
не везут нас уже никуда.

 

Я планирую путь аккуратно:
в ближний город – и сразу обратно,
а дороги в своём городке –

на своих на двоих, налегке.

 

Постепенно сменились границы,
сфера жизни в квартире хранится
с редким выпадом в виде луча
то до почты, а то до врача.

 

Я об этом ничуть не жалею
и менять ничего не желаю:
дни и ночи проводим вдвоём –

вся вселенная в доме моём.

 

Сентябрь 2014
 

 

*   *   *

 

Я сказал армянину: – Какой благородный коньяк!

Где такой продаётся, в каком ереванском подвале?

Армянин, улыбаясь, ответил мне коротко так:

– Для себя наливали!

 

Тридцать лет пролетело, а помню дословно ответ.

Нет в душе моей места насмешке, прямой укоризне,
потому что его освещает особенный свет –

философия жизни.

 

Сколько нас ни учили, что нужно трудиться для всех
и себя прилагать для решения общей задачи,
а в реальности дней лишь одно обещает успех:
для себя, не иначе.

 

Несомненно, другие примеры бывали и есть,
но ещё никому альтруизм не давался без боя.

Для себя – это значит: за деньги, за славу, за честь,
за согласье с собою.

 

Сентябрь 2014

 

 

*   *   *

 

Во мне расстилается степь, границ никаких не зная,
до края полная трав и всё же для взгляда сквозная.
Она полна ароматов, простора и тишины,
там редки резкие звуки, но далеко слышны.

 

Во мне поднимается к небу лес – огромная пуща,
где сказки, легенды и были соседствуют в тёмной гуще,

где водятся лоси и зубры, где дятлы сурово бьют,
где ягодный дух местами и смоляной уют.

 

Во мне накопился жар больших каменьев пустыни,
где все пейзажи в сиене, умбре или кармине,
где льётся и льётся с неба голубоватый зной
и солнечные тюльпаны густо цветут весной.

 

И вот над финальной частью личного манускрипта
во мне возникает крона мощного эвкалипта,
и все остальные виденья ослабевают под нею,
как бы отодвигаясь и немного тускнея…

 

Октябрь 2014

 

  

МУЗЕЙ

 

Кивер, мундир с аксельбантами,
шпаги неровный излом,
ржавые шпоры на бархате
и ордена под стеклом.

Он воевал за отечество,
был на плацу декабря…

Местный музей краеведческий
залом гордится не зря.

 

С выставкой века двадцатого

вышел музею облом:
два невеликих писателя –

весь небогатый улов.

Всплыли вещички немногие,
но для музея – не те:

Сгинули оба, убогие,
на поселенье в Инте.

 

Чем же войдёт в экспозицию
век замечательный наш?

Вряд ли музей сохранится там,
как и окрестный пейзаж.

Лишь промелькнёт на мгновение
этот, а может быть, тот –

чёрной травою забвения
весь городок зарастёт…

 

Октябрь 2014
 

 

*   *   *

 

Жестокий ураган обрушился на остров,
разрушил все дома, дороги и мосты.

От храма на горе остался только остов,
где жалкие следы недавней красоты.

 

Бессолнечные дни. Всё небо в тучах серых.

Обрывки проводов. Размытые поля…

Всем, кто сумел спастись в базальтовых пещерах,
придётся начинать воистину с нуля.

 

Есть дело мастерам – отстраивать жилища,

есть дело остальным – насущное решать:
кто топливо несёт, кто пропитанье ищет,
а кто-то начал храм хоть как-то воскрешать.

 

Конечно, материк пришлёт свою подмогу,
но начинать с нуля – немилосердный труд,
и как тут устоять, не обращаясь к Богу,
а даже путь наверх немилосердно крут.

 

В такие времена непросто быть счастливым,
но всё же хорошо, когда идут дела.

Затихший океан всех одарил отливом,
вода сошла с дорог и связи помогла.

 

Пологий берег пуст – все волны убежали,
и сон людей сморил в страданиях земных,
и на песке лежат две каменных скрижали,
и десять вечных строк написаны на них…

 

Октябрь 2014

 

  

ЮБИЛЕЙ

 

Дочка поэта-кавалериста,
меня туманно предупредив,
перенесла неожиданно быстро
ко мне его небольшой архив.

Это были три амбарных тетради –

две полных и заполненная на треть.

Она сказала мне: – Бога ради,
попробуйте честно их посмотреть.

Книгу хочу издать к юбилею:

столетие – повод, ещё какой!

А написать о нём не умею,

вот хорошо бы вашей рукой…

 

Поэт от ран и пьянства скончался
ещё до начала Большой войны.

О нём и тогда писали нечасто,
потом полстолетия тишины:

закономерно вышли из моды
тачанки, сабли и стремена.

А что в стихах стихия свободы –

не те для свободы шли времена.

Она была живому поэту
опасна очень – вот он и пил

(и в наше время опасность эта

не меньше, чем в годы, когда он был).

 

Я поделился таким раскладом,
как бы непрошенный дав совет:

– Издать эту книгу, конечно, надо,
но вновь молчанье будет в ответ.

А дочь сказала: – Такие страницы
готова изъять я все до одной;
его бы имени сохраниться,
и мне неважно, какой ценой.

Останутся циклы о Перекопе,
о Коктебеле, о лете в Крыму…

– Но это же будет Фет в сиропе!
Кривое зеркало вам к чему?

 

– К чему? Да время сейчас такое –

у людей изменился взгляд:
они не свободы хотят, а покоя,
красивой жизни они хотят!

А отцу бывать-то случалось всяким –

конечно, поэтом всегда и везде,
кавалеристом в лихой атаке
и обывателем в мирной среде.

Так что не вижу я в том убытка,
что сузим поле для всяких жал.

Попытка, как говорится, не пытка –

хоть этого в жизни он избежал…

 

И вышла книга, страниц на двести –

не много, не мало, а в самый раз;

с давно печатавшимися вместе
вошёл в неё и архивный запас.

Критика ей пропела осанну,
но не нашла подходящих слов,
чтоб сказать об отсутствии

                                   самых-самых,
как отпечатки пальцев, стихов.
У знавших возникло чувство боли,
не знавших пленил мотивчик простой,
а что моей касается роли –

я не участвовал в книге той.

 

Я прошёл, извинившись, мимо,
зная давно непреложный закон:
когда идёт сотворенье мифа,
несогласных вежливо просят вон.

В мифе живой человек каменеет
и застывает таким на века.

А частная правда – что делать с нею?

Она возвышенна, но горька.

Её существованье земное,
как и моё, короче, чем миг.

Она исчезнет вместе со мною,
и на земле останется миф.

 

Октябрь 2014

 

  

*   *   *

 

Какая-то заброшенная станция,
пустынная платформа в пол-огня.

Я выхожу с опаской – может статься,
что кто-то дожидается меня.

 

А впрочем, как могло прийти известие
в край ржавых рельсов и прогнивших шпал?

Ведь о предполагаемом приезде
я вовсе никому не сообщал!

 

Состав ушёл. Стою в перронном сумраке,
пытаясь разобраться, что к чему.

Есть адреса в моей дорожной сумке,
но как идти заведомо во тьму?

 

А станция действительно заброшена –

в строении разор и пустота.

А я озяб, да и во рту не крошки,
и что же, что знакомые места?

 

И вдруг приходит осознанье резкое,
дремавшее под спудом столько лет, –

что есть ещё движенье по железке,
а вне её уже и жизни нет.

 

И, значит, есть причина беспокоиться,
заглядывая в ночи торжество:
когда приходит следующий поезд
и будет ли стоянка у него?

 

Ноябрь 2014

 

  

*   *   *

 

Мы провожали друга на вокзале –

он уезжал за тридевять земель.

Нам было очень весело вначале:
по кругу фляжка, молодость, апрель!

И анекдоты вместо слов прощальных,
и хохот, и объятья впопыхах…

 

Нет ощущений более печальных,
чем пустота в оставшихся руках.

 

Мы возвращались молча и степенно,

на вид никто особо не страдал,
но горький звук прелюдии Шопена
из окон по пути сопровождал.

Осталась неразгаданная тайна,
как будто всё придётся повторить…

 

Лет через двадцать встретились случайно –

и не о чем нам было говорить.

 

Ноябрь 2014

 

 

КРУГ

 

Выбивал эти несколько слов на граните,
долго-долго затрачивал время дневное,
выбивал и беззвучно просил: – Сохраните
жалкий призрак того, что написано мною!
 

И по глине давил – обожжённые плитки
оставлял на хранение, веря в удачу;
и писал письмена на пергаментном свитке,
от жары и от сырости записи пряча.

 

А потом появился носитель бумажный,
с ним печать на машине и корочки с клеем, –

он, конечно, не вечный, но многотиражный,
и одно только плохо – хранить не умеем.

 

Есть, однако, надежда, что пусть не на полке,
а в пыли чердака или где-то в подвале
экземпляр обнаружат, и скажут потомки:

– Это именно то, что так долго искали!

 

Держишь книгу – и словно бы тянутся нити,
в круг единый сшивая всё время земное,
и оттуда моленье звучит: – Сохраните

жалкий призрак того, что написано мною!

 

Декабрь 2014

 

  

*   *   *

 

С глиной и камнем работает скульптор,
краски на холст живописец кладёт.

Пишущий тратится более скупо:
стопка бумаги и к ней переплёт.

 

Даже собрав на тираж из последних,
пишущий всё-таки выполнит план:
изданной книге не нужен посредник –

каждому собственный подлинник дан.

 

А композитору свойственна мука –

он не уйдёт от сомнений своих:
нет ничего эфемернее звука,

что создаётся стараньем других.

 

Есть звукозапись, но без вариантов,
да исполнитель и не повторит,
даже когда несомненно талантлив,
даже когда для совета открыт.

 

Музыка сыграна, музыка спета –

бездна нюансов, да что-то не так…

 Точность предельная – чтенье поэта:
голос, мелодия, пауза, знак.

 

Декабрь 2014

 

 

*   *   *

 

Поезд едет по высокой насыпи:
все картинки за окном – внизу.

Те, что сохранить хотел бы на зиму,
в путевые записи внесу,
ибо ненадёжна память зимняя,
не запишешь – будто не видал,
вот и назовёшь себя разинею:
сам ленился – сам и пострадал.

К памяти весенней не без робости
обращался, стоя у окна,
и такие получал подробности,
что иная даже не нужна.

Плотно сохранилась память летняя –

вся жива с утра до темноты,

и деталь, казалось бы, последняя,

поднимала целые пласты.

А в осенней памяти промоины,
многое туманно позади –

в той чересполосице, по-моему,
виноваты долгие дожди.

Поезд едет по высокой насыпи,
разглядеть окрестность мудрено,

и причины не назвать ненастьями –

белым снегом всё заметено!..

 

Декабрь 2014

 

 

*   *   *

 

Закатилось дневное светило,
не оставив луча про запас.

Ночь в дороге меня прихватила.

Тьма такая, хоть выколи глаз.

 

А дорога-то – попросту тропка
через древний заброшенный бор.

Потому я и двигаюсь робко,
что исчез для манёвра простор.

 

Две, по сути, возможности; это –

и о том запоздалая речь –

то ли ждать под сосной до рассвета,
то ль попробовать факел зажечь.

 

Но непросто и то, и другое
после дождика этого дня,
ибо долго не выдержать стоя,
и сомнительна прочность огня.

 

Ветка в иглах. На ощупь сухие.

Да и спичек довольно пока.

Первобытность полночной стихии
расцвела язычком огонька.

 

Вот поблизости ветка потолще,
тоже в хвое и тоже в сухой.

Огонёк, ненадёжный и тощий,
хоть не быстро, а стал неплохой.

 

Можно двигаться, под ноги глядя
и держась заповедной тропы –

никого здесь не будет в засаде
и, конечно, не будет толпы.

 

Чтоб хотя бы куда-то добраться
в этом странном и диком краю,
нужно очень всё время стараться,
освещая дорогу свою.

 

Может статься, что песенка спета
и что ждёт меня хвойный подстил.
Но сидеть, ожидая рассвета, –

я бы это себе не простил.

 

Декабрь 2014

 

 

2015 г.

БАВАРИЯ

 

                                             По Баварии хмельной…

                                                       Эдуард Багрицкий

 

Бавария – это пиво, ячмень золотоволосый,
хмель, который растёт, накручиваясь на тросы,
кружек янтарный плеск, поверху пена сплошная…

Бавария – это земля, трезвая и хмельная.

 

Бавария – это машины, БМВ и другие;
водители этих машин, трезвые и лихие,
по автобанам летят, встречный ветер сминая!

Бавария – это мощь, гордая и хмельная.

 

Бавария – это футбол, «Бавария» и другие,
единственный у меня повод для ностальгии,
когда на пике своём, ещё без громких фамилий,
киевские динамовцы «Баварию» разгромили.

 

Бавария – это память, а в памяти есть преграды:
Бавария – это Мюнхен, съезды, Олимпиада,
и если опять полыхнёт, честное слово, не знаю,
как себя поведёт трезвая и хмельная…

 

Январь 2014

 

*   *   *

Стала чуть горьковата вода,
и в вине чуть заметней горчинка,
и в застолье почти что всегда
в пирогах горьковата начинка.

 

А когда это всё началось?

Путь, казалось, и ровен, и светел.

Что-то вкривь, после этого вкось,
а исходного дня не заметил.

 

Там другие отмечены дни –
восхождения каждая веха.

А сейчас подтверждают они
иллюзорность любого успеха.

 

Ну, и что же, что вехи торчат?
Достижения – их не оспоришь,
но сегодня все чувства горчат,
с каждым днём ощутимее горечь.

 

Явно горечь, а не торжество.

Я не стал ни добрее, ни злее.

Вижу путь. Принимаю его.

И почти ни о чём не жалею.

 

Январь 2015

  

*   *   * 

Слово в ступе толку и толку,
в упражненья полезные веря.

Звук привычно летит к потолку,
разлетается в окна и двери.

 

Слово в ступе толочь мудрено;
я затем его грубо неволю,
чтобы стало помягче оно,
чтобы стало податливей, что ли.

 

Но поставишь его наперёд,
столь послушное гибкое слово,
а оно не звенит, не поёт,
даже не напряжётся сурово!

 

Я увяз в послушании том,
в каждом слове себя узнавая.

Напиши хоть страницу, хоть том,
а картина опять неживая.

 

А нужны тут иные слова,
что приходят незнамо откуда, –

те слова, что полны торжества
свиста, пения, звона и гуда.

 

Но зачем тогда ступа моя?

Чтоб уверенно и без подсказки
мог расслышать созвучие я
в нужном ритме и в нужной окраске.

 

Январь 2015

  

*   *   * 

В коротком сне лечу на дельтаплане
над полосой покинутой страны.

Внизу бушует солнечное пламя,
которым лес и город зажжены.

Безоблачное небо, полдень лета,
но почему-то руки словно лёд
и почему-то ощущаю это –

нехорошо закончится полёт.

В загадках поведенья дельтаплана,
признаться, я не очень искушён:
к подножию холма ему бы плавно,
но в гущу зданий устремился он.

И камнем вниз, и никуда не деться,
в глазах перевернулся окоём!..

 

Опять летаю, как в далёком детстве, –

ну, не смешно ли в возрасте моём?

 

Февраль 2015

 

  

*   *   *

 

Я на дальней планете когда-то явился на свет,
и большая война покорёжила детские годы.

В лампе был керосин, а в печи – камышовый брикет,
и катила река непонятные жёлтые воды.

 

Так давно это было, что трудно поверить сейчас;
где я нынче живу – совершенно иная планета.

А появится блажь – от любой ностальгии лечась,
прошлый век нахожу в заповедных местах Интернета.

 

Как стремительна жизнь – эстафета медлительных лет,
как тревожны разрывы в касании, зрении, слухе:
от телеги с волами до посланных к Марсу ракет
и от чёрной настенной тарелки до шарика в ухе!

 

Технологии мчатся, я вечно у них за спиной;
побеждают они, постоянно готовые к бою.

Всё стократно сменилось в течение жизни одной,
ну и что я теперь со своей единичною болью?

 

Я, как прежде, зависим от крыши, еды и тепла,
все суставы болят при любой перемене погоды,
и на дальней планете не всё догорело дотла,
и река неизменно несёт свои жёлтые воды…

 

Февраль 2015 

 

*   *   * 

Ливень буйствовал, в окна целясь,
и гремел, попадая в цель,
а потом перешёл на шелест
и смиренно выпал в капель –

и умолк, водяные смерчи
унося, и стали слышны
пять минут или даже меньше
оглушительной тишины. 

А потом защебечут птицы,
гул двора взойдёт, как всегда,
и незримо в пар превратится
с неба выпавшая вода.

Жарко-шумные выси эти
бессознательно ощутишь,
да и были ль они на свете,
столь короткие дождь и тишь? 

Верно, были – и вот растенья
воду пьют из грунта потом,
и цветущих ветвей сплетенье
нам рассказывает о том;
верно, были – недаром снова
я всё утро хожу смурной,
и во мне прорастает слово,
порождённое тишиной…

 

Март 2015

 

 

*   *   *

 

Снег по пути на Цфат – я не сошёл с ума:
на кронах кедров снег, на полотне дороги…

Израиль, а на вид – сибирская зима,
не верь глазам своим! – но документы строги.

 

Снег по пути на Цфат, машину занесло;
на снимке января пятнадцатого года
не только месяц есть, но даже и число,
когда пошла в разнос безумная погода.

 

Снег по пути на Цфат – в рутине перерыв,
но надобно успеть до сумерек белёсых:
ведь на асфальте лёд смирит любой порыв,
и выручат тебя лишь цепи на колёсах.

 

Снег по пути на Цфат; всё круче и трудней
шоссе ползёт наверх, загадками пугая.

Но это всё не цель, а лишь дорога к ней,
всё та же каждый день – и каждый день другая.

 

Март 2015

 

  

*   *   *

 

На антресолях – старые тетради;
их сохраняю сантиментов ради –

ведь каждая была как амулет,
меня оберегавший много лет.

 

В них было всё, написанное мною
за время протяжённое, сплошное,
когда мне путь был перекрыт в печать,
и надо было душу приучать

к тому, что если б не тетради эти,
меня бы вовсе не было на свете,
но каждая была как амулет,
мой на земле оберегавший след.

 

Нет, был бы я – но просто как живущий,
ходящий по земле и хлеб жующий,
то погружённый в быт, а то больной, –

но это был бы кто-нибудь иной.

 

А я бы так и жил в тетрадях этих,
своею сутью оставаясь в нетях,
но каждая была как амулет,
в сегодня сохранивший мой билет.

 

Тетради эти нынче полистайте –

все тексты в книгах или же на сайте,
и можно не беречь их, но пока
никак не поднимается рука…

 

Апрель 2015 

 

*   *   * 

Суд над собой – что может быть суровей?

Суд над собой – что может быть страшней?

Речь не о мышцах, о костях и крови –

речь о душе: что ты поделал с ней?

 

Припомни, как душа к тебе взывала,
а ты её, услышав этот глас,
не продавал – такого не бывало, –

но приумолкнуть заставлял не раз.

 

Она звала опять, но вполнакала,
хотя внутри топорщилась, как ёж,
и умолкала, то есть привыкала
и подчинялась – ведь живая всё ж!

 

Случалось, равнодушьем заслонялась
от близко возникающей беды;
случалось, перед наглостью склонялась
и делала трусливые ходы;

случалось, обленившись, усмиряла
своё стремленье расчищать бедлам;
случалось, несуразно воспаряла,
доверившись раздутым похвалам;

случалось, что в плену у празднословий
надолго застывала на пути…

Суд над собой – что может быть суровей?

Но вот и это довелось пройти –

 

была в душе припрятанная сила:
суд над собой – что может быть страшней?

Дай Бог, чтоб только времени хватило
пожить достойно на исходе дней…

 

Апрель 2015

 

 

ПАРОВОЗ

 

                                                                  В.

 

Я вышел с многолюдного вокзала,
где мы людей и грузы собираем,
по линии, которая связала
столицу с тёплым удалённым краем.

 

Неслись платформы пригородной зоны
и станций разномастные строенья,
и прибавлялись новые вагоны
на стыках трасс по мере продвиженья.

 

Почти всё время в гору шла дорога,
нужна была недюжинная сила,
но рельсы поднимались так полого,
что всё само собой происходило.

 

И я прошёл площадку перевала
на полпути, ну, может, чуть позднее,
и дальше спуск равнина замыкала
с проходом к морю, и дорога с нею.

 

Но это путь, и в нём законы строги:
есть расписанье, есть надзор устава.

Не замечал красот вокруг дороги –

смотрел вперёд прилежно и устало.

 

Меня к порядку совесть обязала,
и не по мне разболтанность и пьянка…

Под сводами приморского вокзала
теперь моя последняя стоянка.

 

Похоже на идиллию, не так ли?

Я вам скажу – мой взгляд почти реликтов:
для фильма плохо или для спектакля,
для жизни хорошо, что без конфликтов.

 

Вот и стою я нынче на приколе,
закрыта предпоследняя страница,
и нет во мне ни жалости, ни боли,
что рейс окончен и не повторится.

 

Апрель 2015
 

 

*   *   *

 

Как вода в песок, ушёл кураж –

вместо плотной ткани клочья ваты.

Как ни нажимай на карандаш,
все слова бледны и сероваты.

 

А бывало – словно бы разряд:
то с восторгом, то почти сурово
час, и два, и три часа подряд
ты искал единственное слово.

Нет клочка бумаги под рукой –

даже ночью ударяло током!..

 

А теперь – задумчивый покой,
возраст подведения итогов.

Можно обойтись без куража,
без высоковольтного разряда,
но зато видна любая ржа,
и стекла защитного не надо.

 

Полыхнуло – и душа слепа,
а прозренье – дело непростое,
и предельно честные слова
всё-таки чего-нибудь да стоят.

 

Апрель 2015

 

 

ВОСПОМИНАНИЕ О ТРАМВАЕ

 

Чтоб знал вагоновожатый, когда начинать движенье,
кондукторша два-три раза дёргала за верёвку.

А я, толпою зажатый почти до изнеможенья,
в самый конец площадки умел пробираться ловко.

 

Лицом в стекло упирался, укрывшись за чьей-то спиною,
и часто так удавалось проехаться без билета.

Особо хвастаться нечем, но тридцать копеек со мною, –

насобирав, на книги пускал я богатство это.

 

Так у меня появились повести Фраермана,
рассказы Эльмара Грина, фантастика Трублаини…

Вроде бы доброе дело вершилось путём обмана;
я тогда так не думал – так я думаю ныне.

 

Только глаза прикрою – трамвай проезжает мимо,
для его появленья всегда найдутся причины:
в жизни добро и зло часто неотделимы;
неотделимы – да, но всё-таки отличимы.

 

Я еду в старом вагоне; кондукторша как живая –

вижу в руке верёвку, слышу звонка бряцанье…

Если бы в жизни было всё просто, как в том трамвае,
мы могли бы по праву считать себя мудрецами.

 

Апрель 2015


 

*   *     *

 

Я не был слеп, но многого не видел;
меня Всевышний зреньем не обидел,
но я не знал, что надо бы острей:
не по делам любил и ненавидел,
а по картинкам лживых букварей.

 

Я не был глух, но многого не слышал,
когда по образцам стремился выше;
от этого кружилась голова –

я долго верил в яркие афиши
и в громко-бесполезные слова.

 

Я не был нем, но я молчал подолгу
и чувствовал себя сродни подонку –

что думалось, того не говорил, –

и поднимался, подчиняясь долгу,
по лестнице, где не было перил.

 

Мы все учились в школе выживанья,
в которой были классы выжиданья,
хамелеонства, лжи и пустоты,
с факультативом чинопочитанья,
эрзац-искусства и эрзац-мечты.

 

Уроки эти вышли из доверья;
казалось, что сейчас, по крайней мере,
мне с ними пересечься мудрено.

Но их следы я выгоняю в двери –

и вот те на: они летят в окно!..

 

Май 2015

 

  

*   *   *

 

Кому-то даётся век, кому-то – только полвека,
а в общем, пришёл, побыл, ушёл и как будто не был.

И только после ухода честно идёт проверка:
остался ли след на земле? – но она производится небом.

 

Кому-то талант, кому-то – скромная одарённость,
а в общем, и это обычно недоказуемо, что ли.

И той, и другой фортуной правит всесильный хронос,
и чаще мало признанья, а много труда и боли.

 

Кому-то хрупкость фарфора, кому-то прочность самшита,
но хорошо бы помнить, чью-то судьбу итожа,
что всё не так однозначно, и срок, на свете прожитый, –

это частичка вечности, крохотная, а всё же…

 

Май 2015 

 

 

*   *   *

 

В итоге двух ночей – всего одна строка,
а между ними день, пустой, как в ней цезура,
и собственной души суровая цензура
прицельно продолжать не даст наверняка.

 

Когда известна цель, ты не готов свернуть,
тебя не отвлекут дороги ответвленья –

не ради неких благ и даже не по лени,
а просто потому, что так устроен путь.

 

Весомей не тогда, когда зелёный свет,
а ежели идёшь беспечно и бесцельно:
находки хороши, а иногда бесценны –

подобных никогда на магистрали нет.

 

А если бурелом, распутица, обвал –

попробуй обойти или призвать удачу,
и выведет она, о прошлом не судача,
в то место, где никто ни разу не бывал.

 

Май 2015

 

 

*   *   *

 

Из горсти в горсть пересыпай песок,
пока не надоест забава эта –

извечное занятие поэта, –

а люди говорят: удел высок!

 

Да полноте, какая высота?

Сиди, пересыпай, пока в охотку,
в песке пытаясь выловить находку, –

забава монотонна и проста.

 

Пересыпай, пока не промелькнёт
цветная галька, или бог куриный,
или ракушка с радужной срединой, –

терпи подобный ежедневный гнёт.

 

Из горсти в горсть песок пересыпай,
не жалуясь на происки погоды.

Пускай проходят месяцы и годы –

сиди, пересыпай, не засыпай!

 

Конечно, быт свою накинет сеть:

беда немолодому и больному…

Песок песком, но никому иному
твою находку в нём не углядеть.

 

Май 2015

 

 

*   *   *

 

Молодая картошка со сливочным маслом, с укропом,
с малосольной селёдкой и с пивом, почти на ходу –

если даже ещё и ещё колесить по европам,
вряд ли что-то вкуснее такого набора найду.

 

Заурядный киоск в заурядном, но прибранном сквере,
два-три столика рядом, где пьют и едят не спеша…

Простоте безоглядной и лёгкой свободе не веря,
замирает привычная к сотням запретов душа.

 

Нет нажима нигде и тем более нет превосходства
в магазине, в трамвае ли, в городе после дождя
на замедленных трассах… Лишь коп двухметрового роста
нам бросался в глаза, на вокзале порядок блюдя.

 

Обустроенный быт в оптимально налаженной жизни.

Завтра всё, что вчера, но с добавкой каких-то щедрот.

Всё, что нужно, получишь – ты только по адресу свистни,
и не взыщет никто и тем более не отберёт.

 

В этом доме покой можно черпать большими горстями;
зачерпнули и мы и спасибо сказали ему.

Лет пятнадцать назад в этом доме мы были гостями;
нынче гости другие – меняют порядок в дому.

 

Дом построен давно и стоит, потихоньку ветшая;
с надлежащим ремонтом ещё триста лет простоит.

Но в покоях его прорастает реальность чужая –

если нынче невидима, значит, ещё предстоит.

 

Май 2015

 

  

ЛИНИЯ ЖИЗНИ

 

Винодел переехал сюда из Армении,
где на местном вине свой талант огранил.

Чистокровный еврей, он и здесь, тем не менее,
и повадки, и даже акцент сохранил.

 

Поселился в мошаве вблизи виноградника,
приглашению местных ценителей рад,
осмотрелся-обвыкся и стал аккуратненько
потихоньку воспитывать свой виноград.

 

Ну, а то, что осталось в Армении, в Грузии,
там на месте решили изъять поскорей –

не затем, что сорта эти были союзные,
а затем, что создатель их – беглый еврей.

 

Он ничем не владел там – и ви́на, и дом его
были общими: так полагалось тогда;
потому не заметил ущелья бездонного,
куда ухнуло всё – и труды, и года.

 

Каково это было совсем уж не юному –

пятьдесят за спиной и без малого пять?

Ну, а он, не теряя задора и юмора,
жирно точку поставил – и начал опять.

 

Четверть века. Сомнения, и поражения,
и бессонные ночи – об этом никто…

И совсем поседел. Но его достижения –

золотые медали в Белле́ и в Бордо.

 

Мировое признание – дело хорошее
и незряшной судьбы отличительный знак.

Но опять и опять он срывается в прошлое
и старается в горьких, мучительных снах

торопясь возводить огражденье бетонное
в днях, когда он ещё и не начал седеть,
чтоб закрыть у дороги ущелье бездонное –

то, которое он не сумел разглядеть.

 

Июнь 2015

 

  

*   *   *

 

Позвонил под вечер давний друг,
жаловался и просил совета,
говорил, что ощущенье это
появилось у него не вдруг –

ощущенье в жизни тупика,
окончанья долгого похода,

словно кем-то свалена колода
на пути, прямом наверняка.

 

Получалось, не его вина,
а какой-то силы непонятной,
и придётся двигать на попятный,
и моим советам грош цена…

Да и как могу я дать совет,
если сам в такой же передряге?

Если кто-то заплутал во мраке,
может ли он вывести на свет?

 

Вот и говорю ему: – Постой!

Удручён ты жизнью тупиковой.

Но ведь это тоже опыт новый
и, всего скорее, не пустой.

А когда колода на пути,
это неприятность, но не боле;
можно по своей и Божьей воле
перепрыгнуть или обойти.

 

Впрочем, это я не говорил –

лишь себе подумал в назиданье,
потому что вехи созиданья
достижимы при размахе крыл.

А когда их не поднять уже,
то поди попробуй, перепрыгни.

Нет, мой милый, ты тогда привыкни
жить на самом нижнем этаже.

 

Но и здесь – ну, ладно, не мечту
и не клич возвышенного дара –

просто шанс достичь неординара,
если постараюсь, обрету.

Сам себя в ловушку заманю –

и до тупика очередного!

 

А для друга подберётся слово:
утром я ему перезвоню…

 

Июнь 2015 

 

*   *   * 

Плоскогубцы, кусачки, напильник,
два ключа, две отвёртки, паяльник…

На столах, неминуемо пыльных,
двадцать шесть операций финальных.

И с волнением ждут испытанья
ежедневные десять изделий,
а к изделиям блоки питанья
по соседству на стенде гудели.

 

Это я вспоминаю начало
девяносто четвёртого года.

А снаружи природа звучала –

дождь, гроза, бушевала природа!

Уставал я в работе бездонно,
спал в автобусе напропалую,
спал потом и за ужином дома,
и любимую на ночь целуя.

 

В шесть утра, кроме рани субботней,
вновь с колёс я рассматривал небо.

Никогда ещё не был свободней,
никогда я счастливее не был!

Потому что все месяцы эти,
мне открывшие главные грани,
только сам за себя был в ответе,
за уменье своё и старанье.

 

Мироздание было простое
у того, кто всё начал сначала:
если я хоть чего-нибудь стою,
значит, должен дойти до финала,
чтобы стало наглядно понятно,
что мираж, именуемый «лира»,
существует вполне адекватно
в глубине матерьяльного мира.

 

Июнь 2015 

 

*   *   * 

Пошли две дороги врозь по своему разумению:
так вот и не довелось нам поехать в Армению.

 

А хотелось давно в издалека прекрасную –

смотрели о ней кино, книги читали разные,

со страстью шли по пятам шага и взгляда дерзкого
людей, побывавших там, – Битова, Карабчиевского,

читали с чувством вины Матевосяна повести –

герои тихи, скромны, а жить старались по совести…

 

И всё это запеклось в ослепительные мгновения!

А в реальности не пришлось в тебе побывать, Армения.

 

Остался букет вина и юмора уникального,
осталась в душе вина – подобие мха наскального…

 

Июнь 2015

 

 

*   *   * 

                                                      В.

 

Когда уже сильно за семьдесят
и сил, словно слёз у кота,
когда собеседники сердятся,
что вот и беседа не та,
когда маета бестолковая
приходит на смену мечте,
попробуй хоть что-нибудь новое
создать на бумажном листе.

Когда мы и гнуты, и биты мы
не раз и, конечно, не два,
и всё, кроме смерти, испытано,
какие такие слова,
весенние или осенние,
способны собраться строкой
и вызвать в душе потрясение,
и в ней же наладить покой?

Но если такое случается
хотя бы два раза в году,
то, может, подобное таинство
и завтра я тоже найду,
и, значит, за мною останется
неяркий, но собственный след,
и, значит, по праву достанется
высокое имя «поэт».

 

Июль 2015

 

 

ПОСЛЕДНИЙ ПАРОХОД

 

Последний рейс от устья до истока,
пока стоит высокая вода,
а там решенье жёстко и жестоко:
покой и тишина сухого дока,
и, страшно молвить, это – навсегда.

 

Полно людей от носа и до юта:
снимают, пишут – ведь последний рейс!

А у меня отдельная каюта,
достаточно пространства и уюта,
к тому же есть особый интерес.

 

Направлен интерес на капитана –

не каждый день последний пароход!

Он очень юн, и это тоже странно,
и вот я наблюдаю непрестанно,
что чувствует и как себя ведёт.

 

И вижу: он работает без лени
и знает навигацию на пять,
но, давши пароходу направленье,
по трапу он сойдёт без сожаленья –

что о корыте списанном страдать?

 

Газетный клан – чего он всполошился,
не чувствуя приемлемых границ?

Но как бы капитан ни петушился,
пейзаж окрестный всё-таки лишился
гудка над ним и лопотанья плиц…

 

Июль 2015

 

  

*   *   * 

                                                      В.

 

Вспоминается время далёкое
с населёнными густо квартирами.

Жизнь была непростая, нелёгкая,
но с понятными ориентирами:
зданья строят руки умелые,
знанья ладят люди учёные;
это значит, что белое – белое,
это значит, что чёрное – чёрное.

 

Пролетели годы недолгие,
начались квартиры отдельные
со своими книжными полками,
где стояли трактаты дельные.

То счастливые, то удручённые,
мы миры открывали целые:
превращалось белое в чёрное,
превращалось чёрное в белое.

 

Становились глаза широкими,
открывалось, какие мы бедные,
и пошли мы теми дорогами,
что вели в миры многоцветные.

Неуместны шаги попятные
на земле, наполненной тайнами,
и ориентиры понятные,
словно льдинки на солнце, таяли.

 

Дни идут и подводят к выходу
в мир, откуда нет возвращения.

Жили мы, не искали выгоды,
а искали предназначение.

И заботы наши не ложные,
и одежды наши отстираны,
и живём в круговерти сложностей
со своими ориентирами.

 

Июль 2015

 

  

*     *     *

 

Я вдвое старше своего отца.

Он в тридцать девять сгинул под Смоленском,
и на мемориале деревенском
есть имя, но, понятно, нет лица.

Он был красив спокойной красотой
на снимке перед самою войною,
чуть припорошен ранней сединою,
облагорожен ранней полнотой.

Он был портной, умел костюмы шить
и даже фраки – был однажды случай! –

а лучший был или не самый лучший –

не в этом суть: ему бы просто жить,
на Ро́шешунэ есть гефи́лте фиш,
и пить кагор, и петь, как штейт а бу́хер,
не разбираясь, что такое Букер
и кто такие Борхес или Фриш.

Я прожил вдвое больше, чем отец,
читал, писал, довольно много знаю,
но мысль меня преследует сквозная,
что не случись такой его конец,
он жил бы жизнью ясной и простой,
как тысячи портных живут на свете,
а я не сочинял бы строки эти,
не маялся бы странной маетой…

 

19 августа 2015

 

 

ДЕНЬ 

                                                                 В.

 

Завтра опять проснусь между шестью и семью –

дольше спать не умею, даже если устал.

Из нас двоих состоящую маленькую семью
постараюсь не потревожить, тихо на ноги встав.

 

И начнётся рутина, длящаяся года:
принять натощак таблетку, выпить чашку воды,
как будто эта спокойно выпитая вода
вымоет прочь из памяти ночных кошмаров следы.

 

А ночные кошмары случаются потому,
что происходят стрессы, болезни и пустяки,
которые днём достаются сердцу или уму,
а ночью воспроизводятся логике вопреки.

 

Но всё же длится рутина – иду к своему столу,
сажусь, включаю компьютер, смотрю на цветной экран,
с помощью Интернета ищу иголку в стогу
и получаю по почте приветы из разных стран.

 

День входит в свои права. Шумен он или тих,
следует расписанью или со случаем в лад,
но нанижется к вечеру на стержень дней прожитых,
и, чтоб его оценить, придётся смотреть назад.

 

Оцениваю, пока память не послала его в завал:
сделал то-то и то-то, пусть даже вклад небольшой,
никого не обманывал, тем более не предавал
и любил свою единственную всей печальной душой.

 

Август 2015

 

 

*     *     *

 

Некогда бывшая в славе и в моде,
знавшая залов отзывчивых своды,
старая скрипка лежала в комоде
долгие годы.

 

Новое время. Сменились владельцы.

Снова играть – это проще простого:
скрипку настроить – не дело, а дельце,
скрипка готова!

 

Скрипка с надрывом поёт, со слезами,
час виртуозная музыка длится!

Новые люди в отзывчивом зале,
новые лица.

 

Хлопают вежливо, без увлеченья.

В сумке ключи и мобильник в кармане.

В лицах ни радости, ни огорченья,
ни пониманья.

 

И разошлись аккуратно и чинно.

За выступление скрипке заплатят
по договору – для скрипки причина
молча заплакать…

 

Август 2015

 

 

ХОРМЕЙСТЕР

 

                            В позабытой стороне,
                            В Заболоцкой волости…

                                          Из песни, услышанной в детстве

 

Он был на нашем фоне реликтом,
но, видно, так легла его карта:
Лев Николаевич Венедиктов,
хормейстер оперного театра,
вёл ещё хор Дворца пионеров.
Всегда при галстуке, чисто выбрит,
он приучал нас к таким манерам,
которые после ничто не выбьет.

Не тратил ни минуты из часа
и никогда не терял терпенья,
к нам, пацанам, на «вы» обращался,
но добивался чистого пенья.

А мне четырнадцать стукнуло в мае,
голос ломался, и пел я еле,
и он сказал: – Дорога прямая,
увы, не всегда приводит к цели.

Слух, – он сказал, – у вас отличный,
а голос, похоже, останется слабый.

Но если к музыке не безразличны,
будете петь – для себя хотя бы.

Я судьбы не трогаю вашей,
но если душа – певчая птица,
в Заболоцкой волости побывавший
рано ли, поздно, а возвратится.

Совсем недолго мы были вместе,
но в душе и нынче лёгким касаньем
Лев Николаевич, мой хормейстер,
с его загадочным предсказаньем…

 

Август 2015

 

 

*     *     *

 

Двое стоят у вагона на шумном вокзале.

Горькое что-то, наверно, друг другу сказали,
ибо дорожка слезы на щеке у неё,
а у него желваки заиграли под кожей…

Если ты даже совсем уж случайный прохожий,
это увидишь – и вспомнится что-то своё.

 

Видимо, им ничего не осталось иного,
как до отхода уже не промолвить ни слова –

тесно обнявшись и за спину глядя стоять.

После смотреть на пейзаж заоконный, не видя, –

это ему в несуразной ненужной обиде;
ей до рассвета не спать и негромко стонать.

 

В поезде мчащемся и в неподвижности дома
действо такое столь многим по сути знакомо,
что и не важно услышать, о чём разговор.

Ежели есть, например, чёрно-белое фото
или рисунок пером, сохранится охота
это припомнить как некий далёкий укор.

 

Были кому-то вагон, а кому-то квартира
местом отчаянья и сотрясения мира
и сокрушения нравственных первооснов.

Но проползли-пролетели и канули годы;
в памяти тихо и мирно живут эпизоды,
коим не надобно слёз и не надобно слов…

 

Сентябрь 2015

 

  

СТИХИЯ

Диптих

 

1.

 

Пыль на зубах, на ресницах, на окнах и крышах –

сыплется сверху, мельчайшим просеяна ситом.

Зелень газонная в клочьях и полосах рыжих,
на небе солнце пятном проступает размытым.

 

Липкая пыль оседает на фары и стёкла,
трудно водить, если улицы в плотном тумане,

и на дорогах гуденье моторов примолкло –

в эту ловушку лишь самых отпетых заманит.

 

Воздух желтеет и вновь превращается в бурый.

Трудно дышать, а уж если и бронхи плохие…

Что же нам делать с бушующей пыльною бурей?

Лишь притерпеться и ждать угасанья стихии.

 

Кто мы такие, чтоб мериться силой с природой?

Буря, тайфун – и сейчас же понятна граница.

И не гордиться нелепой и глупой свободой,
а приложить бы старанье, чтоб нам сохраниться…

 

2.

 

Эти дела не предсказаны вещими снами,
и футурологи их не предвидели вовсе –

это случилось и это случатся с нами,
словно погнулись какие-то важные оси.

 

Всё захлестнули немыслимой силы потоки;
где-то строительство, где-то идёт посевная –

эти потоки в своём безразличье жестоки,
всё на пути вымывая, ломая, сминая.

 

Эти дела не предсказаны вещими снами,
и футурологи их не добавили в сводки:
всё захлестнули немыслимой силы цунами,
и не спасут корабли, а тем более лодки.

 

Там, где мы были, заведомо больше не будем –

дикость и варварство всё на земле захлестнули.

Счастливы мудрые, путь освещавшие людям, –

те, что до этого вечным покоем уснули…

 

Сентябрь 2015 

 

  

МОЙ ГОРОД

 

Дворы проходные и тропки к реке потайные
я знал с малолетства; а позже прогулки ночные
добавили знаний о городе этом зелёном,
дарившем радушье своё молодым и влюблённым.

 

Но город был старый и жизнь в нём не очень понятна –

остались от прошлого многие тёмные пятна,
и скученный быт, и крутые подъёмы и спуски,
в морозные дни добавлявшие всем перегрузки.

 

И я размечтался, когда и силён был, и молод:
построю под небом такой же приветливый город,
но без перегрузок, без злобы и трудного быта,
где каждая дверь для пришедшего будет открыта.

 

Там юные жители будут от счастья хмельные,
совсем не опасны там будут дворы проходные,
а тёмные пятна как память погромам и войнам
останутся в городе только в музее достойном.

 

И вот пролетели полвека, и город построен,
и мне бы гордиться, а я огорчён и расстроен:

раздумчивый город, спокойный, удобный, красивый,
а в нём постоянно живущих – полсотни от силы…

 

Октябрь 2015

 

*     *     * 

 

Два слова в словаре стоят не близко,
но на клочке бумаги вдруг сошлись –

и между ними пробежала искра,
и оба слова от неё зажглись.

И два ещё, что оказались рядом, –

пусть не горят, но светятся они.

Запомни их своим вечерним взглядом
и в сон грядущий строчку затяни.

Пускай она тебя потом разбудит,
ты рифму к ней спросонок подберёшь –

и не уснёшь: она тревожить будет,
в тебе рождая потайную дрожь.

И в маете, счастливой, но непрочной,
отыщутся созвучные слова,
и ты опять поверишь этой ночью:
твоя удача всё ещё жива!

Но не всегда, не всё так ладно в строе,
когда строка стремится за строкой.

Вот слово обнаружится сырое,
а ты устал, и ты махнул рукой.

И вот звено единственное это
всю цепь под напряженьем разомкнёт,
и в ней не станет ни огня, ни света –

такой опустошительный исход…

 

Ноябрь 2015


*     *     *

 

Отец под Смоленском в могиле братской –

таков финал планиды солдатской,
а маму в Киеве я схоронил
среди других еврейских могил.

 

Но я не мог преклонить колени
к могилам дедова поколенья,
и кто помог бы в этой беде,
когда они неизвестно где?

 

И пил на поминках, ещё не зная,
что эта земля, по рожденью родная,
очень скоро станет чужой,
когда откроется мир большой.

 

Станет тогда мне всё едино –

что Россия, что Украина,
что в придачу Польши поля, 

и вся Земля – чужая земля,

кроме той у моря полоски,
где до сих пор слышны отголоски
псалмов, которые пел Давид,
и никого это не удивит.

 

Труден язык, трудна природа,
но свой я среди своего народа,
и в земле довольно моих корней
для места на ней – и для места в ней.

 

Декабрь 2015

 

*     *     *

Не жалуйся, что не хватает сил;
банальности не верь, что время лечит:
ведь если бы у мудрых ты спросил,
никто бы не сказал, что станет легче.

 

Ты выбрал путь, и не случаен он –

осознан и обдуман многократно,
и невозможно лучших ждать времён,
и невозможно повернуть обратно.

 

Придётся прорываться, и не раз,
сквозь тьму – она с годами только гуще, –

сквозь хаос мира, окруживший нас,
и хаос в нас самих – в душе живущий.

 

Какой бы кто тебе совет ни дал,
доверься только внутреннему долгу,
и там, где ты гармонию создал,
светлее станет, пусть и ненадолго.

 

Декабрь 2015 

 

*     *     *

                              Two roads diverged in a wood, and I —
                              I took the one less traveled by,
                              And that has made all the difference.

                                                Robert Frost, «The Road Not Taken»

 

Я выбрал дорогу из множества разных дорог,
прошёл её всю и подмёток на ней не берёг.

Конечно, не горе, тем более и не беда,
что я на дорогах других не оставил следа,
а только печаль, что года не удержишь в горсти,
что снова по этой уже никогда не пройти.

 

Ах, как бы я шёл и совсем по-другому глядел,
и не отвлекался бы для промежуточных дел!

Меня никуда не влекли бы ни челядь, ни знать,
я меньше бы спал и старался бы больше узнать.

Но только мечтанья на склоне судьбы ни к чему –

назад посмотрю и увижу исходную тьму.

 

Там снова дорога под небо выходит из тьмы,
загадкой своею тревожа сердца и умы,
и кто-то пойдёт, и потом, по прошествии лет,
наткнётся на мой небольшой, но отчётливый след,
и скажет: – Спасибо, что кто-то на этом пути
сюда дошагал – я попробую дальше пройти!..

 

Декабрь 2015 

 

ШОСТАКОВИЧ, 7-Я СИМФОНИЯ 

 

Оркестром в блокадном зале
дирижировал Карл Элиасберг.

Его музыканты знали:
ничего не делает наспех.

 

Привычен ряд репетиций,
чтоб точно пригнать детали,
чтоб руки его, как птицы,
в белом зале легко взлетали.

 

Но в городе лютый голод,
в зале четверть нужного света,
состав оркестра немолод…

Зачем он пошёл на это?

 

Тут вопросы не к месту –

не спрашивают солдата.

Его оружие – престо,
адажио, модерато –

 

должно быть всегда в порядке
и постоянно готово…

Да, на войне несладко,
да, на войне сурово,

и семикратно – в блокаде,
но птицы в зале взлетают,
и пришедшие музыки ради
молча слёзы глотают.

 

И лишь немногие знали –

а многим и знать не надо, –

что главная пассакалья
написана до блокады.

 

Декабрь 2015 

 

ИЗРАИЛЬСКАЯ ЗИМА

 

Только названия месяцев – зимние, а по сути
словно глухая осень где-нибудь под Москвой:
ливень без передыху льёт четвёртые сутки,
ни днём, ни ночью просвета не сыщешь над головой.

 

Плотно задраены трисы – на улицу не посмотришь,
да и что там увидишь, если стеной вода?

А кончился дождь – и солнце бьёт по глазам наотмашь,
привычный мир возвращая, цветной и яркий всегда.

 

Понятно, ни льда, ни снега, разве что где гористо,
и то не каждую зиму – однажды в несколько лет:
улицы Иерусалима побелит – и тает быстро,
в памяти оставляя только миражный след.

 

А на морском побережье льёт не переставая,
в молниях сине-белых весь небосвод ночной.

И утром вечная зелень заново оживает,
и голубое небо с облачной белизной…

 

Декабрь 2015 

 

БАЛЛАДА О СПАСЕНИИ 

 

По левой стороне дороги –
осенний лес багрово-рыжий.

По правой – монастырь убогий
с двускатной черепичной крышей.

И колокольный облик шаткий
даёт намёк: не быть ночлегу.

А по дороге две лошадки
везут корявую телегу.

 

Возница стар, немногословен,
привык зазря не торопиться.

Колёсной тряской путник сломлен –

в душистом сене славно спится!

Уснул чудак неосторожный,
но видно было, что нейдётся;

А вот случись патруль дорожный –

кому ответ держать придётся?

 

А вот и, лёгок на помине,
звук мотоцикла у границы;
проверка, стало быть, не минет…

«Везу племянника в больницу.

Похоже, тиф. В жару бедняга,
за всю дорогу не очнулся.

Теперь, должно, и я залягу…»

Патруль в испуге отшатнулся.

 

Возница выждал и телегу
подвёл к монастырю поближе:
готов содействовать побегу –

ведь парень явно из Парижа.

Там хуже, там повсюду швабы,
а здесь – лишь по большим дорогам.

В монастыре два дня хотя бы,
найти проводника – и с Богом!

 

…Пенсионер из Ашкелона,
бригадный генерал запаса,
припомнил, как во время оно
он ждал назначенного часа,
как вывезли его под вечер,
как ловко спрятали в канаву –

как чудом избежал он встречи
с Майданеком и Биркенау.

 

Потом, во времена Де Голля,
он вновь прошёл по тем дорогам;
со смесью радости и боли
гостил в монастыре убогом,
где и поведали солдату
былого памятные были –

тогда аббат пропал куда-то,
а у возницы дом спалили…

 

Декабрь 2015 

 

ЛАНЦЕЛОТ 

 

Он воин отважный и дерзкий,
он рыцарь в словах и на деле,
и тем отличается резко
от тех, что личины надели.

 

Его не увидеть в параде
и спину согнувшим в угоде –

он служит единственно правде,
единственно служит свободе.

 

Для жизни по этим законам
он собственный мир порождает
и в схватке с коварным Драконом
с трудом, но всегда побеждает.

 

Он ранен, он долго приходит
в себя, и весомы причины,
что власть между тем переходит
к таким, на которых личины.

 

Затянуты временем раны,

погашены временем страсти,
и мир несуразный и странный
у новой рождается власти.

 

Вновь правит не правый, а сильный,

пейзажем маня заоконным,
и дети в конце кинофильма
послушно бегут за Драконом…

 

Декабрь 2015 

 

 

2016 г.

 

ИГРА        

 

Я сыграю в такую игру: два нисколько не связанных слова
обнаружу совсем наугад – например, в словаре Ушакова, –

и попробую их увязать, произвольную цепь допуская,
если только удастся найти, если только возможна такая.

 

Например, это слово «корма» и к нему в сочетание «яшма».

Поначалу искомая цепь получается вовсе нестрашно:
скажем, старый плывёт пароход по реке многоводной и тихой,
с двух сторон многоярусный лес, берега поросли облепихой.

 

Люд простой – пассажиры его, всё трудяги, всё больше с мешками.

На носу есть немного кают, а все прочие – под облаками.

На корме, среди разных людей, едет женщина с ликом вчерашним,
и она выделяется тем, что на ней ожерелье из яшмы.

 

Муж-писатель его подарил в те поры́, как ещё женихался,
а откуда оно у него – расспросить не хватило нахальства.

Едет женщина к мужу сейчас, путь непрост, но не жалко усилий:
чудо выпало ей из чудес – два свидания в год разрешили.

 

Пароход погудит – и леса отвечают рассыпчатой трелью…

Красный, серый, зелёный цвета разбегаются по ожерелью.

И представить сейчас мудрено, что совсем в небольшом отдаленье
вперемешку лежат лагеря и с убогим жильём поселенья.

 

…А теперь я представлю себе, что какие-то дни пролетели:
возвращается тот пароход через две с половиной недели.

Повстречавшая разных людей – мало добрых и много нахальных, –

эта женщина вновь на корме, но уже без камней уникальных.

 

Муж статью получил за статью, что увидела свет за границей:

к покаянью призвали его, ну, а он и не думал виниться.

Вот и сделали в лагере всё, чтоб свидания их погорели;
офицеру охраны тогда им пришлось подарить ожерелье.

 

Вот и связана яшма с кормой словом «лагерь» и словом «охрана» –

получилась такая игра, что игрой и назвать её странно.

А что связи найти удалось, я себя похвалою не тешу:
быть в начале другим бы словам, а посредники были бы те же…

 

Январь 2016

 

  

ВОСПОМИНАНИЕ О КОКТЕБЕЛЕ

                                                  В.

 

Вдоль тропинки кизил и шиповник,
час всего – и две ёмкости полных,
если с доброй погодой в ладах,
если руки работали с толком, –

и теперь насыщаешься только
красотой, что дарит Кара-Даг.

 

Наш маршрут по дорогам проложен,
что когда-то освоил Волошин,
а потом ещё тысячи ног.

Но загадочна эта природа:
было сколько угодно народа –

ты сейчас на земле одинок.

 

В бухтах пусто, а море бездонно,
не воротишься без халцедона –

до сих пор берега им полны.

И наполнишься этим восходом,
этим воздухом, пахнущим йодом,
этой зыбкой дорожкой луны.

 

Оттого, что вокруг многолюдно,
в путь обратный с билетами трудно
и не густо у нас на столе.

Но поди ж ты – на час от жилища,
и безлюднее места не сыщешь:

двое нас на пустынной земле!..

 

Январь 2016

 

  

*     *     *

 

Февраль високосного года,
зима на словах и на деле –

как будто взбесилась природа:
то жарко, то ливень с неделю,
то холод, и снег на Хермоне,
и даже недолго в столице,
то пыльная буря в Димоне,
и Негев с неделю пылится, –
и всё это одновременно
на узкой земельной полоске,
которая столь неизменно
находится на перекрёстке
враждующих цивилизаций,
где в схватке века и народы,
где мелкими могут казаться
капризы февральской погоды,
где люди привыкли и к безднам,
и к тучам на их горизонте –

им нужен и «Купол железный»,
и просто обыденный зонтик…

 

Февраль 2016

 

 

*      *     *

 

                    Сад облетел от верхушек до самого низа…

                                                 Из стихотворения 1979 года

 

Опавшие листья когда-то рождали симфонию смут –

для жизни неюной сравнения были прозрачно-просты.

А здесь эту строчку про сад облетевший едва ли поймут:
здесь год напролёт и листва зеленеет, и кроны густы.

 

Меняется только сквозная расцветка ухоженных крон:
то белым – цветенье,

                        то жёлтым, то красным, то рыжим – плоды.

Бывает, конечно, что град эпизодом наносит урон,
бывает, конечно, что в годы иные не хватит воды.

 

Для жизни неюной и этих сравнений довольно вполне –

она никогда не бывает ни гладкой, ни очень прямой.

Но сад облетевший нерезко уже вспоминается мне,
и тешит сознанье, что я хоть под осень вернулся домой.

 

Март 2016

 

 

*     *     *

                                           В.

 

Купи себе в дорогу бутерброд
в каком-то утлом уголке вокзала
и в поезде задумайся устало,
куда тебя опять судьба ведёт.

 

Казалось бы, наездился уже,
натрясся, натаскался, насмотрелся,
а вот поди ж ты – снова стонут рельсы
на жизненно-дорожном вираже.

 

А проводник приносит крепкий чай;
ешь бутерброд и запивай неспешно
и самому себе скажи беспечно,
что ты дорогу выбрал невзначай,

что неизвестна длительность пути
и что в конце тебя никто не встретит…

Но можно опустить резоны эти
и в промежутке где-нибудь сойти –

 

внезапно, позабыв про все дела,
на полустанке, где зажёгся красный,
где женщина, которой нет прекрасней,
негромко скажет: – Я тебя ждала…

 

Март 2016

 

  

*     *     *

 

За окном через день то семнадцать, то тридцать четыре –

это наша весна, это март завершается в мире,

это значит, на западе плещет прохладное море,
а на юго-востоке – хамсин в аравийском просторе.

 

За окном через день то семнадцать, то тридцать четыре;
перепады весны наблюдаются даже в квартире:
утром зябко и влажно, а вечером жарко и душно,
и храбрись не храбрись, а себя ощущаешь недужно.

 

За окном через день то семнадцать, то тридцать четыре –

то легки мои ноги, то словно навешены гири,

то сильны мои руки, то сжать их почти невозможно,
то светло на душе, как в окне, то темно и тревожно.

 

Это наша весна, и немало терпения надо,
чтобы молча, без жалоб такие пройти перепады,
но одно хорошо – нет нужды обучаться сначала,
потому что терпеть вся прошедшая жизнь обучала.

 

Март 2016 

 

 

О ЛЮБВИ

 

                                                                В.

 

Понадобилась рифма на «любовь».

Естественно, отбросив «кровь» и «вновь»
и в памяти не откопав созвучия,
я перерыл словарь Зализняка;
и всё равно отставлена строка,
а ведь сперва казалось, что живучая.

 

В ней что-то изначально не сошлось
и дальше продолжалось вкривь и вкось,
пока не прекратил я вовсе поиска,
вообразив комичный оборот,
что я геолог и пошёл в поход
с приборчиком-искателем у пояса.

 

Так можно, скажем, отыскать руду,
но ежели я слово так найду,
увижу, что оно не подчиняется
желанию его поставить в строй,
да ведь и строй совсем ещё сырой,
когда стихотворенье начинается.

 

На заданную тему сочинять
и образами строки начинять,
владея технологией продуманно, –

оно больших не требует затрат,
а завершишь – и видишь результат:
что всё стихотворение придумано.

 

А вот когда совсем издалека
к тебе придёт невнятная тоска,
ведя слова какие-то случайные,
она потом покоя не даёт,
и движешься назад, а не вперёд –

в свои воспоминания печальные,

в немолодые тайники души, –
и рифмы, так легки и хороши,
одна к одной в соединенье просятся,
и о любви рождаются стихи,
загадочны, прозрачны и тихи,
а слово то совсем не произносится…

 

Апрель 2016

 

 

ТЕАТР

 

Какое устаревшее искусство –

стоять на сцене в мятом парике
и с бутафорской шпагою в руке
читать стихи про вспыхнувшее чувство!

Партнёрше в диалоге – сорок пять;
она играет юную принцессу,
что зрителям прибавит интересу:
захочет ли герой её обнять?

 

Не захотел, а лишь целует ручку;
и вот он за кулисами стоит
и гасит раздражение и стыд,
от режиссёра получая взбучку.

Конец антракта. Занавес открыт.

И юный князь, отвергнутый принцессой,
себя в соборе укрощает мессой
и никому отмщеньем не грозит.

 

Проходит время. Князь как победитель
с почётом приезжает во дворец,
и предлагает сразу же венец
ему с принцессой царственный родитель.

Князь и принцесса. Встреча во дворце.

За семь минут не сказано ни слова.

И выглядит правдиво и рисково
пустая пьеса в непустом конце.

 

Князь помудрел, а юная принцесса
тонка, прекрасна, вся – один порыв,
и смотрят, все проколы позабыв,
и зрители, и критики, и пресса.

Ни временны́х, ни авторских примет,
сюжетные ходы остались тенью,
но семь минут такого потрясенья,
что помнятся и через десять лет!..

 

Апрель 2016

 

 

*     *     *

 

Время застыло на циферблате,
что оказалось вовсе некстати
при бессоннице: трудно во тьме
выдерживать состоянье это,
не зная, сколько там до рассвета,
лишь мёртвые цифры держа в уме.

 

Впрочем, был и хороший признак –

что не появится некий призрак,
вещая нудно: «Время не ждёт!»

Застыло время на циферблате,
и вот лежу в одиночной палате,
а в ней утерян времени счёт.

 

Но стойте! Ежели я в больнице,
значит, это уж точно снится,
и никакой бессонницы нет!

Время во сне на табло застыло,
и это так меня ошеломило,
что и в яви оставило след.

 

Смотрю на часы с домашней кровати –

а время застыло на циферблате;
значит, всё это всё-таки явь?

Все цифры светятся не мигая –

значит, реальность уже другая,
попробуй ночью её исправь!

 

Время застыло так непреклонно!

Но чуть качается полка вагона –

значит, что-то ещё предстоит.

Не нужно мне особенных странствий;
надеюсь, вновь сгустится пространство,
раз поезд едет, а время стоит.

 

Время своё торопить не стану:
я не устал ещё и не устану
слушать слова и записывать их,
им отвечая посильной данью, –

и это лучшее оправданье
моих путей и стоянок моих.

 

Май 2016 

 

 

ВСЕГО ЛИШЬ ВЕК

 

Всего лишь век от патефона до горошины –

до микроплеера, что в ухе мне поёт
и всё, что создано плохого и хорошего,
он равнодушно и легко воссоздаёт.

 

Всего лишь век от входа поезда экранного
до фильма в цвете и в объёме звуковом,
и наши чувства ничего не видят странного,
что без экрана мы уже и не живём.

 

Всего лишь век от череды заводов Нобеля
для ширпотреба под названьем «динамит»,
а он уже куда опаснее Чернобыля –

по всей Земле безостановочно гремит.

 

Всего лишь век от первых пусков трубок с топливом
до марсохода и пролёта всех планет,
от миллионов, что в крови своей потоплены,
до миллионов, заселивших Интернет!..

 

Май 2016

 

  

*     *     *

 

Тот человек, владевший почти половиной планеты
и державший в страхе другую её половину,
в некий обычный день взял и ушёл со свету,
вызвав на всей планете срочных вестей лавину.

 

Это было событие, всемирное в самом деле,
но глубину перемен представляли тогда едва ли.

На одной половине скорбно гудки гудели,
на другой половине притишенно ликовали.

 

Время то проползало, то безудержно мчалось,
и того человека вторично похоронили.

А через сорок лет его держава скончалась,
оставив по всей планете мрачные пятна гнили.

 

В них сохраняется память безумного карнавала,
когда все в благостных масках, а в ладонях – кастеты.

Но только ведь эта плесень и раньше существовала,
ещё до того, как он узурпировал полпланеты.

 

А плесень весьма живуча и сохраняется в силе
там, где гибнет другая фауна или флора,
и если бы специалиста мы об этом спросили,
он бы сказал: уничтожить – только с помощью хлора.

 

Да и то, он сказал бы, стоило бы остаться
хотя бы какой-то полости, куда не хватило газа,

окажется достаточно трёх-четырёх мутаций –

и половина планеты вновь дойдёт до экстаза!..

 

Июнь 2016

 

  

*     *     *

 

Фотограф-мастер смог остановить
мгновение, одно из миллиона,
запечатлев язык хамелеона,
который просто превратился в нить
с миражной клейкой капелькой на ней,
поймавшей на лету живое что-то.

Тот снимок называется «Охота» –

нельзя короче и нельзя верней!

Но мысль, сначала смутна и слаба,
заполонила после, оглушая:

что, если надпись, тоже небольшая
и точная, годится тут – «Судьба»?..

 

Июнь 2016 

 

*     *     *

 

Словно чистого воздуха доза
в помещении душном и чадном,
Фантастический вальс Берлиоза
возникает в наплыве случайном.

 

Лёгкий-лёгкий полёт в ля-мажоре,
головы́ или зала круженье…

Только всё это кончится вскоре,
и останется лёгкое жженье.

 

Суета, добывание денег,
с разным людом общенье и споры,
и какое искусство заденет
безвоздушные эти просторы?

 

Но звучание старого вальса
душу полнит волнение старым,
говоря мне: собой оставайся
и не бойся казаться отсталым…

 

Июнь 2016 

 

*     *     *

 

Ежедневно в мире печатается немыслимое число газет,
круглосуточно мир наполняется телерадиопередачами,
со своих миллионов сайтов шлёт сообщения Интернет,
и сидит читатель\слушатель\зритель, удручённый и озадаченный.

 

На людей обрушивается вал справок, слухов и новостей –

как в нём не захлебнуться, как в нём разобраться им?

Если к этим источникам подойти без всяких затей,
их можно назвать средствами массовой дезинформации.

 

Возникает порочный круг: чтоб заполнить листы газет,
чтоб полнокровно жили компьютеры и телевизоры,
нужен непрерывный поток, а ежели его нет,
сгодятся любые сведения, даже если ещё не вызрели.

 

И можно себе представить сюжет, кафкианский вполне:
выходят пустые газеты, ниоткуда тексты не черпая,
и радиопередачи не ловятся ни на какой волне,
и телеэкраны выглядят, как пустые глазницы черепа.

 

Тогда в жизни цивилизации полный случится крах:
читатель\слушатель\зритель, особь как будто свободная,
утратив связи с реальностью, себя будет чувствовать, как
поднятая на поверхность рыба глубоководная…

 

Июнь 2016 

 

*     *     *

                                                                                 В.

 

Я проживаю в квартире на седьмом этаже.

В доме есть лифт, но тесный, старый и ненадёжный –

он едет меж этажами со скоростью осторожной:
пока поднимется снизу, кто моложе, сбежит уже.

 

Кто моложе, и вверх порой взлетает, как птица:
когда ты молод, неважно, вниз бежать или вверх.

Такой вопрос задаёт поживший уже человек,
и он же сперва подумает, а стоит ли торопиться.

 

Разница только в способе – на лифте или пешком:
всё тот же будет этаж, всё та же будет квартира,
и только это существенно в твоём постиженье мира –

в другом варианте окажешься в месте, совсем не таком.

 

Там будут рады твоим скорости и успеху
и вычислят этаж, куда ещё нужно взойти.

А в квартире, где я живу, тоже припомнят пути,
но скажут: новый подъём, честно сказать, не к спеху.

 

Июнь 2016 

 

*     *     *

 

Зяблик поёт и поёт, сидя на ветке орешника.

Ему, чтобы выдать трель, не нужно повода внешнего:
первая песня его приходит с восходом солнца,
а дальше в теченье дня поёт он, когда поётся.

 

Господь его обучил пенью простому и ясному,
и не завидует он парящему в небе ястребу.

У каждого свой удел, своё у каждого дело,
и важно в деле дойти до своего предела.

 

Зяблик поёт и поёт в кроне густого дерева
и не хочет менять сути напева древнего.

Зяблик поёт и поёт, сидя на срубе колодца,
и знает – паренье есть, покуда ему поётся.

 

Июнь 2016

ДЯДЯ  ИЗЯ

 

Дядя Изя был пьющим, и пил он крепко, по-русски,
в оправданье ссылаясь на нервные перегрузки.

Никогда не пьянел, только всё страшней улыбался,
а когда доходил до нормы, просто падал и отрубался.

 

Дядя Изя носил гимнастёрку защитного цвета,
а на ней портупею – это была примета,
вместе с галифе и хромовыми сапогами,
тех бойцов, что воюют с внутренними врагами.

 

Дядя Изя с тридцать седьмого до пятьдесят второго
очень старался, чтоб держава была здорова.

А в пятьдесят третьем, ещё до главной кончины,
его прогнали из органов, не объяснив причины.

 

Дядя Изя только недавно отметил полвека,
и тут несчастье обрушилось на человека.

Что сказать – и в самом деле несчастье;
пришлось вернуться к труду по столярной части.

 

Дядя Изя просох вопреки перегруженным нервам –

с циркулярками шутки плохи в цеху фанерном,
и, даже отмеченный грамотой за труд и старанье,
не пошёл с друзьями обмывать её в ресторане.

 

Дядя Изя был родственник и проживал по соседству,
у него на глазах протекло всё моё детство,
а в пятьдесят шестом, уже в обличье студента,
я стал невольным свидетелем особенного момента.

 

Дядя Изя пришёл побеседовать к бабушке Саре.

Оба они обладали звучными голосами,
и дядя Изя расспрашивал про время и про дорогу,
как ему лучше попасть на Подол, в синагогу.

 

Дядя Изя потом встретился мне лишь однажды.

Он выглядел, как в те годы выглядел почти каждый:
в серой одёжке, сутулый… И лоб напряжённо морща,
он что-то хотел рассказать – но мы постояли молча.

 

Июль 2016

 

  

ДЛИННАЯ ЖИЗНЬ

 

Спал на полу, на жалком тюфяке,
питался кое-как и где придётся,
уничтожал в себе иногородца –

был постоянно с томиком в руке.

 

Благодаря обилию невзгод,
он вырос, одолев засилье это,
в прекрасного и мощного поэта –

и тут случился сорок первый год.

 

Он воевал, был ранен тяжело,
женился на сестричке госпитальной,
был переполнен радостью витальной,
но это время быстро утекло.

 

Потом пошли гоненья на врачей.

Он поначалу думал: это снится,
а сам в конце концов попал в больницу
и, выйдя, понял, что опять ничей.

 

Давно усвоив, что судьба одна,
уже не думал о союзе прочном.

Когда казалось – всё в далёком прошлом,
дверь отворилась и вошла она.

 

Работал в школе. Жаждал тишины.
Перебивались на́ воду с окрошки.

Да иногда поскрёбывали кошки,
что вот на иждивенье у жены.

 

Не напечатав ни одной строки
за десять лет, а может быть, за двадцать,
он принял всё и был готов признаться,
что слишком долго верил в пустяки.

 

А не пустяк – призвание и честь,
любовь, и труд, и вера в благородство.

И ты, конечно, не такого роста,
каким слывёшь, а лишь какой ты есть.

 

Никто не проживает без прорех,
но до́лжно в некий час остановиться,
чтоб осозналась новая страница:
Бог сохраняет всё, но не у всех.

 

Июль 2016


 

ИЗ ШКОЛЬНЫХ ЛЕТ

Триптих

 

1.

 

Танцевали падеграс и падекатр,
иногда в кино ходили и в театр,
чаще бегали на пляж и на футбол
и ценили свой домашний скудный стол.

 

Пели песни, что по радио звучали
и «тарелку» никогда не выключали:
от неё к народу шла благая весть –

то, что было, то, что будет, то, что есть.

 

В каждом классе был портрет вождя Отчизны;
в нашем был «Великий светоч коммунизма»:
он стоял со взглядом в дальнем далеке
и с раскрытым томом Ленина в руке.

 

На портрете вождь моложе лет на двадцать,
только все давно отвыкли удивляться,
и неважно, в профиль или же анфас –

восхищение захлёстывало нас!

 

Разве может быть меж ним и нами сходство?

Люди-винтики – такое производство:
вот головка, вот нарезана резьба…

Но однажды призвала его судьба.

 

И пришло совсем неслыханное время,
так внезапно уравняв его со всеми.

Возводили всю постройку на века,
а другая жизнь была совсем близка…

 

2.

 

Сима Павловна Фридман, наш классный руководитель,
пришла совсем ещё юной к нам в забубённый класс,
где я, хоть круглый отличник, многих проказ предводитель,
и завучем, и директором наказан бывал не раз.

 

Сима Павловна, Симочка – так мы её называли –

с классом освоилась быстро, не потеряв лица.

А что происходит с нами, мы разбирались едва ли, –

годы спустя лишь немногие поняли до конца.

 

Мы её полюбили – не в нынешнем пошлом смысле,
навязанном кинофильмами, где много постельных сцен:
в то жестокое время такой даже не было мысли
у затюканных мальчиков среди облупленных стен.

 

Мы были плохо обуты, мы были плохо одеты,
дома нередко биты и всегда голодны,
и с укоризной партийной наших вождей портреты
сверху глядели с каждой для них пригодной стены.

 

Она же судьёй не стояла над каждой нашей ошибкой,
над закидоном каждым, свойственным детворе.

Она говорила с нами по-доброму и с улыбкой
в классе, и в коридоре, и на школьном дворе.

 

Сима Павловна Фридман дошла до выпуска с нами,
напутствовав мудрым советом счастье искать в семье,
и до сих приходит редкими школьными снами,
мне помогая выстоять на неуютной земле.

 

3.

 

Пятьдесят четвёртый год. Мы уже в десятом классе.

Скоро время подойдёт отправляться восвояси.

Но пока что лишь январь, мы другим событьям рады –

отмечает календарь триста лет великой Рады.

 

Только год прошёл всего, а уж многое забыто.

Говорят, на торжество в Киев едет царь Никита.

Говорят, свою игру он ведёт… Мели, Емеля!

Что-то, хлопцы, не к добру, не по делу осмелели!

 

Май пришёл; гуляй, перо, отделяя свет от тени!

Получаю «серебро», хоть безгрешно сочиненье.

Не жалейся никому, ибо жалоба невнятна…

А четвёрка почему? Потому что. Всем понятно.

 

Обойдусь без пошлых слёз, ибо память есть живая:
прошлым летом был курьёз – на ходу сигал с трамвая.

Столкновение с землёй. Мало крови, много боли.

За полезный опыт свой говорю спасибо школе.

 

Август 2016

 

 

*     *     *

 

Дом, где я жил, на речном берегу находился.

В нём родилась моя мама и я в нём родился,
вырос я в нём, возмужал и слегка постарел,
он меня выкормил, вырастил и обогрел.

 

Но постепенно приблизилось время седое,
что-то с жильём приключилось и что-то с водою:
стала вода непрозрачной и горькой на вкус,
дом зашатался – подгнил на фундаменте брус.

 

Ладно бы дом, а вот что мне поделать с рекою?

Эта забота бессрочно лишает покоя.

Мне́ что поделать и тем, кто сегодня со мной,
если тому обустройство державы виной?

 

Нам не по силам сменить обустройство державы,
да и не надобно этой сомнительной славы.

Дом починить – это можно, но тут же вопрос:
речка в соседстве – уж как бы бежать не пришлось.

 

Может быть, так: присмотреться к провинции дальней,
место найти поскромнее, пускай и печальней,
и попытаться продолжить свой жизненный путь
с чистой страницы, и просто спокойно вздохнуть.

 

Август 2016

 

  

*     *     *

 

Вот пейзаж бесконечно убогий,
подходящий для горестных стонов:
в тупике на железной дороге –

два десятка старинных вагонов.

 

В стороне от большой магистрали,
среди всякого хлама и гнили…

Их когда-то сюда перегнали,

а отправить на лом – позабыли.

 

Умирают они год от года
двадцать лет, а, возможно, и тридцать.

Иногда лишь, когда непогода,
к ним приходят бродяги – укрыться.

 

Соберутся, на скорую руку
накропают подобье жилища,

жизнь свою не считая за муку –

ходят-бродят, ведь что-то же ищут!

 

После дней на пустых перегонах
спят, отнюдь не мечтая о чуде,
в бесконечно ненужных вагонах
бесконечно ненужные люди…

 

Сентябрь 2016

 

 

*     *    *

 

Круизный лайнер «Александр Грин»

идёт по расписанию из Лисса.

С погодой не сложилось: ветер злится,
поверхность моря в завитках седин.

 

В прогнозе шторм. Тяжёлая волна
бьёт в борт не сильно, а скорей противно.

Но паруса вполне декоративны,
а дизель мощный – качка не страшна.

 

Шесть палуб развлеченьями полны:
рулетка, покер, бары и эстрада,
и никому тревожиться не надо
о приближенье штормовой волны.

 

Кого стошнит, хотя он и не пьян,
тот отлежится в тишине каютной.

Надёжный лайнер с точностью минутной
туристов переправит в Зурбаган.

 

Октябрь 2016

 

 

*      *     *

 

Всегда найдётся бритва или яд,
удавка, пуля или же взрывчатка –

явленье жизни призрачно и шатко,
её прикончить может всё подряд.

 

Тиран об этом знает лучше всех:
густая многослойная охрана
вокруг него, но поздно или рано
того, кто покушался, ждёт успех.

 

Тиран боится своего врача,
секретаря, гарсона, брадобрея
и с возрастом лишь выглядит добрее,
в покоях по-тигриному урча.

 

Любое в свите новое лицо
в нём вызывает приступ липкой дрожи,
но прежние угодливые рожи –

отнюдь не безопасное кольцо.

 

Любой из них клыкаст и ядовит
и явно не случаен в этой стае,
и с каждым днём опасность нарастает –

тирана не обманет внешний вид.

 

Он потому для них и полубог,
что ощутит беду в служебном раже
и, выпад сделав на секунду раньше,
перешагнёт лежащего у ног.

 

Октябрь 2016

 

 

*     *     *

 

Убогий старец в инвалидном кресле
поел овсянки и слегка вздремнул,

и сон его минувшее вернул,
где люди и события воскресли.

 

Увидел он себя кричащим что-то –

красив и молод, а вокруг народ:
в стране военный был переворот,
и он был во главе переворота.

 

И сорок лет потом борьба с врагами:
аресты, пытки, и, от власти пьян,
сметал преграды мощный ураган –

он был диктатор в этом урагане.

 

Сперва всё ощущалось, как коррида,
затем тупой рутины торжество.

И это было только для того,
чтоб превратиться в старца-инвалида?!

 

Он жив ещё, ухоженный умело,
но те, что прославлять его должны,
уже молчат, а жители страны
припомнят, сплюнув, и вернутся к делу.

 

Ноябрь 2016

 

  

СТАРИННАЯ ЛЕГЕНДА

 

                                                                В.

 

Женщина и мужчина повстречались однажды
в жарком краю, в дороге на фоне снежных вершин.

Он еле-еле шёл, изнемогая от жажды,
она от ручья несла наполненный ею кувшин.

 

Похоже, ему вот-вот совсем уж худо пришлось бы,
в любую минуту мог в сознании быть обвал.

Она его напоила, не дожидаясь просьбы,
он потом благодарно руки её целовал.

 

Чудотворной была чистая та водица:
она человека спасла, жажду не прекратив.

И две дороги сошлись, чтобы больше не расходиться,
два гармоничных начала сплелись в единый мотив.

 

Полвека прожили вместе женщина и мужчина,
полвека длилось заботы и нежности торжество,

и он полвека пил из наполненного кувшина,
и за эти полвека не иссякла жажда его.

 

Ноябрь 2016

 

 

*     *     *

 

                                                     В.

 

В темноте чуть краснели угли
припогашенного костра.

Я снимал в городишке угол,
проводя вот так вечера,

молча память в тиши листая
или глядя в ночь без затей…

Шла моя колея пустая
по угодьям трёх областей,
и в любом населённом пункте,
где я мог бы тогда осесть,
я б не ведал, что со мной будет,
как и то, что со мною есть.

Городок был выбран случайно,
хоть о нём я и раньше знал,
потому что был связан с тайной
протекавший рядом канал.

По каналу шли теплоходы,
а по рельсам шли поезда,

только транспортные заботы
не касались меня тогда.

Люди могут назвать причудой,
что застрял я в такой глуши,
но ведь вырвался я оттуда,
где не ценится боль души!

Я глядел на углей свеченье,
слушал поздние звуки дня
и во всём находил леченье
от пустот, сковавших меня.

И поверил с рассветным солнцем
обещанию городка,
что к щеке моей прикоснётся
чья-то ласковая рука.

И промолвил голос певучий,
что с другим ни одним не схож:
«Нужно попросту верить в случай –

он приходит, когда не ждёшь…»

Декабрь 2016

 

*     *     *

 

Непонятная грань – счёт секунд прокричим ли, прошепчем, –

год, в котором живём, вдруг становится годом прошедшим.

Переход не заметишь, не глядя на стрелки часов:
время движется дальше, и дверь не закрыть на засов.

 

Время движется дальше, а мы обновляем расчёты
календарного плана, бюджета, объёма работы.

В первый день января просыпайся хоть в раннюю рань,
переход незаметен – опять непонятная грань!

 

Время движется дальше. Хоть паспорт укромно хранится,
но в графу возрастную приходит скачком единица.

Ты глядишь в зеркала в подтвержденье природных проказ –

ты скачком постарел! – а оно незаметно для глаз.

 

Время движется дальше, визжа полуночным трамваем,
и на милость природы смиренно мы так уповаем,
что однажды пройдёт незаметно и тот поворот,
о котором известно, что он в тишину от забот…

 

Декабрь 2016

 

ПРАКТИКА

 

Сусанна Христофоровна Стамболи
была в детдоме главным педагогом
и очень подходила к этой роли,
по должности узнавшая о многом.

О многом знала, знала, но молчала
о том, что детям принесло бы боли,
и всех вокруг к молчанью приучала

Сусанна Христофоровна Стамболи.

 

А мы, студенты местного педвуза,
в том детском доме были практиканты.

Мы не считали практику обузой,
а дети нас любили за таланты:
мы знали игры, радио и фото,
и занимались музыкой и спортом,
и даже не стеснялись анекдота
для тех, кто был особенно упёртым.

 

А дети в массе были не сиротки,
а брошены родителями-пьянью
и теми, кто упрятан за решётку, –

и это всё взывало к пониманью.

Но иногда незнанье нас пугало,
недоуменье собственное, что ли,
и тут нам деликатно помогала
Сусанна Христофоровна Стамболи.

 

На сто процентов не могу ручаться,
что мы её усвоили уроки.

Но суть не в том, что редко или часто
события бывали к нам жестоки.

Нет, мы о полной правде не мечтали,
о полной справедливости тем боле,
зато всегда молчать предпочитали
о том, что людям принесло бы боли.

 

Декабрь 2016