Улица, где я живу, скорей похожа на двор:
всего-то восемь домов и нет сквозного проезда.

Рядом шумит магистраль, а здесь укромное место –
можно сесть на скамью и тихо вести разговор.

Правда, сесть на скамью не вдохновляет жара,
хотя скамейка стоит в тени акации старой.

Но та акация выглядит, словно путник усталый:
пыльна её листва, в морщинах её кора.

Старые и усталые – такой же вид у домов:
более полувека со времени их воздвиженья.

И жильцы в основном тех же годов рожденья,
и каждый автомобиль уже далеко не нов.

Я вижу – идёт старушка в лавку к зеленщику,
берёт огурцы, помидоры, пучок укропа, картошку
и, внезапно подумав, что просчиталась немножко,
испуганными пальцами шарит по кошельку.

Но всё в порядке. Она снова вернётся сюда,
где добрые воспоминания её окружают роем:
вроде б недавно двор только что был застроен,
и были красивы дома, и она была молода…

Июнь 2013

Несколько дней пролетели впустую:
безрезультатными были дела;
даже проблему совсем уж простую
не удавалось убрать со стола.

Ну, ничего, сам себя утешаю,
были препятствия и подлинней.

Длится планида – она ведь большая.

Что там потеряно – несколько дней?

Это случалось уже не однажды.

Что тут поделать? Лишь машешь рукой…

И неудачи шептали мне: наш ты;
не притворяйся, что ты не такой.

Десятилетия самообмана
в поисках смысла и древних корней.

Мало содеяно. Много тумана.

Жизнь пролетела, как несколько дней.

Июль 2013

Ежели года идут во мраке,
как прожить их, не теряя чести?

Бог молчит, но оставляет знаки –
надо только вовремя прочесть их.

А понять их – дело непростое,
тут не нужен хитрый или ловкий.

Только если я чего-то стою,
знаки поддаются расшифровке.

Это значит, Бог меня приметил,
а за что – Он не даёт отчёта,
но со мной останется на свете
для Него существенное что-то.

В этом я уверен не настолько, –
я живу, то радуясь, то мучась,
и стараюсь пронести достойно
свыше уготованную участь.

Июль 2013

На крыше соседнего дома празднуют день рожденья.

Крыша, естественно, плоская; построены огражденья,

Стоят столы с угощеньем, каждый берёт, что хочет,
и восточная музыка на всю округу грохочет.

Десять домов, не менее, втянуты в это действо:
хотим не хотим, а празднуем, и никуда не деться.

Длится веселье с размахом – с полудня до поздней ночи,
и восточная музыка на всю округу грохочет.

Уже наступила суббота, людям отдых положен,
людям покой положен, только вряд ли возможен:
кто-то на крыше поёт, кто-то на крыше хохочет,
и восточная музыка на всю округу грохочет.

Горят субботние свечи в одной из квартир округи.

Старик, родившийся в Польше, бессильно выпростал руки.

Ему веселье на крыше бессонную ночь пророчит,
а восточная музыка на всю округу грохочет.

Смотрит старик на свечи и размышляет устало:
было много печали, радости было мало,
а то, что бессонная память в снах моих воскрешает,
пусть уж любая музыка безжалостно заглушает!..

Июль 2013

Это ж надо так случиться – семечку упасть
там, где днём и ночью дует ветер-людоед,
и ростку простейший выбор – или зря пропасть,
или вырасти, но только изогнув скелет.

А земля вполне пригодна, чтобы в ней расти,
и в количестве щадящем солнце и вода,
и проходят по соседству торные пути,
и желанье жить на свете – право, не беда.

И росточек поднял к небу первые листки,
над землёй клонясь пугливо и стелясь по ней.

Он быть мог прямым и стройным, как и все ростки,
но тогда ему лежать бы вовсе без корней.

Вот и деревце у шляха – тонкий первоцвет:
полустоя, полулёжа знай себе растёт.

Ветер гнёт, но к небу тянет лучезарный свет;
кто в итоге пересилит – этот или тот?

Вот с большой зелёной кроной дерево стоит,
но она, как пряди дыбом, космы на ушах,
и у дерева настолько необычный вид,
что идущие по шляху замедляют шаг.

И, прикрыв лицо от ветра, кто-то скажет так:

– Трудно двигаться, и пылью забивает рот.

А гляди-ка – и, похоже, это добрый знак –
на таком ветру жестоком дерево растёт!..

Август 2013

Вышел и́з дому. Молча стою перед домом –
форматирую память заботами дня.

И опять отправляюсь маршрутом знакомым,
где ничто удивить не сумеет меня.

Мимо мощных деревьев и кустиков хилых,
мимо скучных домов и зелёных оград…

На дороге моей не осталось развилок,
можно только вперёд или только назад.

Ну, назад никогда развернуться не поздно,
эта участь нам всем изначально дана.

А вперёд – это как расположатся звёзды:
ночью будет одна ли хотя бы видна?

Днём дорога спокойна, а ночью – не очень;
если я не вернусь до закатных лучей,
не придётся ли мне пробираться на ощупь,
как случалось уже среди прежних ночей?

Не придётся ли снова, во тьме куролеся,
жалкой пяткой за пядью нащупывать пядь,
спотыкаться о камни, терять равновесье
и о стену внезапную лоб расшибать?

Но пора! Хоть и позднее, всё-таки утро –
воздух чистый, над ним небосвод голубой…

Поступаю, возможно, не очень-то мудро,
но зато и не совестно перед собой.

Сентябрь 2013

Не пытайся смотреть далеко,

двухголовая птица на гербе:
от шампанского марки «Клико»
до шампанского марки «Их штербе» –

это наш, человеческий путь,
а не твой, нарисовано-птичий.

В этом самая главная суть
многих наших с тобою различий.

Ты так долго не видела свет,
и с тобой обходились сурово –
отложили на семьдесят лет,
сняли с полки, привесили снова,
и опять на большую страну
ты глядишь, как ни в чём не бывало…

Я ж по-прежнему, как ни вздохну,
ощущаю, что воздуха мало.

Видно, так была сдавлена грудь
в школьном детстве и дальше, годами,
что вдыхали совсем по чуть-чуть

и, не зная о том, не страдали.

Нужно было отдаться годам,
пережить их страстей полыханье,
чтобы, с горечью перестрадав,
разобраться в проблемах дыханья.

Ныне тяжесть упала с груди,
воздух в лёгкие входит, бушуя,
но, двуглавая птица, не жди –
ничего у тебя не прошу я.

Не рассеялась прежняя мгла
над огромным простором уснувшим,
и твои вырезные крыла
ничего не меняют в минувшем.

Жизнь в другом ареале идёт,
и не то чтобы больно-пребольно,
и не то чтобы воздух не тот,
а дышать не выходит привольно.

Октябрь 2013

В.

Вдоль моря иду и вдыхаю его ароматы.

Вдоль моря иду, опираясь на древко лопаты:
лопата сломалась, и заступ в заплечном мешке,
а древко – в усталой, но всё же послушной руке.

Копал я песок, и сломалась моя штыковая.

Копал я песок, постепенно слегка уставая.

Была мне задача копать от зари до зари
без цели конкретной, а просто – копай и смотри.

Сначала встречались давнишнего дома предметы –
стаканы и ложки, ключи и порою монеты;
попался портфель и бумаги какие-то в нём –
края почернели, как будто задеты огнём.

Потом появились осколки керамики старой,
но к этому времени был я изрядно усталый.

На завтра находки свои потому отложил
и лёгким вином в перекуре себя освежил.

И вновь углубился в работе своей бесполезной,
и вот скрежетнула лопата по крышке железной.

Железного ящика ржавые вижу края,
нажал посильней – и сломалась лопата моя.

Могло ведь случиться, что я докопался до клада?

Но снова, как прежде, в планиде ни склада, ни лада:
пока возвращусь я сюда после смены лопат,
кому-то другому достанется найденный клад!

…Вдоль моря иду и внимаю прибойному пенью.

Копай, где придётся, хватило бы сил и терпенья.

Вина молодого в запасе посудины три.

На клад не надейся, а просто – копай и смотри.

Ноябрь 2013

СОСЕД

Яков Исаакович Гутман был инженер-электронщик.

Вся его жизнь укладывается буквально в несколько строчек:
работал в «почтовом ящике», ведущий, перспективный;
был холост; жил в однокомнатной квартире кооперативной;
любил смотреть телевизор, вечера проводил у экрана;
из-за сердечной болезни спать отправлялся рано.

Яков Исаакович Гутман был сосед по лестничной клетке,
но в доме наши контакты были довольно редки,
а в «почтовом ящике» я работал в другом отделе,
и мы, если встречались, говорили только о деле.

Общение стало плотней, когда сослуживцы узнали,
что подборка моих стихов прошла в популярном журнале.

Яков Исаакович Гутман стал приглашать соседа;
опять же из-за болезни недолгой бывала беседа –
тридцать минут или сорок, – но мы обсудить успевали
политику и стихи, нового фильма детали,
победу футбольной сборной или её пораженье,
и постепенно росло взаимное притяженье.

Яков Исаакович Гутман жил весьма бедновато:
тахта, телевизор, шкаф, что звался славянским когда-то,
в кухне шкафчик с посудой, стол и две табуретки,
маленький холодильник, на сковородке котлетки –
по шесть копеек за штуку готовые из магазина, –
в совмещённом санузле для бельишка корзина.

Яков Исаакович Гутман, в костюме темно-зеленом,
вечно в одном и том же, пыльном и залоснённом,
в стареньком пальтеце, которое вряд ли грело,
ходил слегка косолапя, неся тяжёлое тело,
но мог оценить изюминку хорошего анекдота
и радовался, что фото висит на доске почёта.

Яков Исаакович Гутман умер в монтажном зале
после второго инфаркта (первый – не распознали).

Близких родных не нашлось; дальние набежали,
нашли с десяток сберкнижек, что в разных местах лежали;
но поскольку из них никому не завещал он дар свой,
весьма солидная сумма отошла государству.

Яков Исаакович Гутман вспомнился без причины –
его большое лицо, где ни единой морщины,
маленькие глаза, улыбки самая малость…

От ламповой электроники уже ничего не осталось.

Не был он друг никому, не был отцом и мужем,
но ведь зачем-то и он бы Всевышнему нужен?..

Ноябрь 2013

ТАКАЯ ЛЮБОВЬ

Они полюбили друг друга сразу, с первого взгляда,

хотя обе их жизни дружно твердили: не надо!

Он был женат, двое детей, ласковая жена,
в полном порядке дом – так бы на все времена!

Она была замужем, двое детей, заботливый труженик-муж,
в полном порядке дом – искать перемен к чему ж?

Они полюбили друг друга сразу, с первого взгляда,

и понимали, конечно, что за этим придёт торнадо:
обрушатся семьи и судьбы, весь привычный уклад
у тех шестерых, из которых никто ведь не виноват!

И сразу возникнет вопрос, который не обойти:
как строить счастье двоих на несчастье шести?

Они полюбили друг друга сразу, с первого взгляда,

но с каждым идущим днём всё выше росла преграда.

Они иногда встречаются на рынке или в кино,
улыбаются издали, как будто им всё равно,
и расходятся восвояси, откуда пришли сюда,
зная – что-то утрачено, но живут они без стыда.

Ноябрь 2013

Ракушка застряла в расселине чёрной скалы,
которая бухту от ветра прикрыла собою, –

ракушка из тех, что наполнены шумом прибоя,
и как сувениры достойны спокойной хвалы.

Но эта ракушка не просто таила прибой:
когда начинался муссон или, скажем, сирокко
сюда добирался от жарких песков издалёка,
она откликалась пронзительно чистой трубой.

То пенье фанфар возникало в её глубине,
то рокот тромбона, то мягкое пенье гобоя,
то целую группу она заменяла собою –
с валторною сверху и с бас-геликоном на дне.

Всего-то ракушка, принявшая Божью печать,
пленённая в камне своею судьбою печальной!

Когда б её смыло тяжёлой волною случайной,
была бы свободной, но больше не стала б звучать.

Лежала б тогда под водой на придонном песке,
задумчиво глядя в пространство над ней голубое,
и в чьих-то руках откликалась бы шумом прибоя,
про влажный муссон вспоминая в недолгой тоске…

Декабрь 2013

ЩЕПКА

Рубили лес – и щепка отлетела
и залегла у просеки в сугроб.

А снег весной растаял, был потоп,
и щепки аскетическое тело
он смыл, и завертел, и утащил
в бурлящие свои водовороты,
и супротив бушующей природы
у щепки явно не хватало сил.

Потом поток разлился, и распался,

и на песчаной отмели иссяк,
и это был для щепки добрый знак –
к ней тут же потянулись чьи-то пальцы.
Она легла в корзинку старика,
он резчик был особенной свободы:
наборные столешницы, комоды
и шахматы – то всё его рука.

Среди даров уснувшей вновь стихии
кедровой древесине был он рад,
и вот негромкий шахматный парад:
король, и ферзь, и воины лихие…

Так случай лёг, и это всё о нём,
который властелин судьбы отдельной –
не всем дано быть мачтой корабельной,
кому-то – просто шахматным конём…

Декабрь 2013