с эпиграфами из Георгия Шенгели

Цикл стихотворений

1.

                      Он подневолен был бескровной,

                      Как бы асбестовой тоске.

Асбестовая ровная тоска,
сухая и уж точно, что бескровная…

Зачем её я называю «ровная»?

Не потому ли, что неглубока?

Глубокая, не ведая границ,
не может быть ни ровной, ни асбестовой –

в ней человек не жив, а терпит бедствие,
не видя неба и не слыша птиц.

Одно спасенье – написать стихи,
в которых невозможны изменения,
и даже если есть ещё сомнения,
нельзя коснуться ни одной строки.

2.

                    Скорбные шелесты трав

                    в мире бескрайних могил…

Северокрымская степь – просто сухая равнина:
если где колос, то пуст, если кустарник, то хил.

Дивный пейзаж не найти – это не та Украина:
скорбные шелесты трав в мире бескрайних могил.

Северокрымская степь – здесь не пасутся отары,
здесь не растят урожай, здесь воевали всегда.

Здесь разгоняли коней ляхи, хохлы и татары,
здесь проходила не та, значит, другая орда.

Северокрымская степь – это пространства такие,
где под корнями травы чаще всего солончак,
где под корнями травы кости коней и людские –

мёртвая память защит, мёртвая память атак.

Северокрымская степь – шли тут сарматы и готы,
греки и римляне шли, много потратили сил.

После над ней пронеслись неисчислимые годы…

Травы всё так же шуршат в мире молчащих могил. 

3.

                    Вчера мне снилась мёртвая вода…

Живой водой хоть раны окропить,
хоть душу защитить от беспорядка…

Но непонятно, где её купить:
заведомо окажется нехватка.

А мёртвая вода – зачем она?

Чтоб жизнь увидеть, словно поле боя?
Чтоб встала поперёк пути стена?

Чтоб канул труд, затраченный тобою?

Не соглашусь на это никогда!

Зачем копил я опыт и уменье?

Но вот приснилась мёртвая вода –

и целый день живу в недоуменье…

4.

                    Помысли мудро о вращении времён…

Как гребни волн в приливах и отливах,
приходят и уходят времена.

И века нет, как на знакомых нивах
опять идёт тотальная война.

Под жаром солнца, под свеченьем лунным
что изменилось на полях земли?

Как приходили скифы или гунны,
так и сегодня варвары пришли.

Чем измерять? Минутами? Веками?

Да будь ты хоть четырежды умён,
а остаётся развести руками,
подумав о вращении времён.

5.

                    Переждать бы вывихнутый час…

Наконец-то этот день угас.

Правду ль говорят, что время лечит?

Переждать бы вывихнутый час,
переспать его – и станет легче.

Глупая надежда всякий раз:
дескать, снова по путям знакомым –  

переждать бы вывихнутый час!

А за ним другой, и с переломом…

6.

                   Крутой бочонок деревенской браги,
                   Круги колбас и жернова сыров…

Когда бы в детстве я увидел фразу
«круги колбас и жернова сыров»,

наверно, я бы и не понял сразу:

весь мир вокруг был беден и суров.

Сейчас легко в невежестве признаться –

у тех времён особые права.

А брагу я распробовал в тринадцать,
с неё потом болела голова.

И брага находилась не в бочонке,
а просто в оцинкованном ведре,
но речь тут не о грешнике-ребёнке,
а о ему дарованном добре.

Тогда мальчишку приняла на лето
семья из украинского села –

голодного болезненного шкета
она на пропитание взяла.

А стол семейный выглядел не густо,
поскольку всё давалось нелегко:
картошечка обычно и капуста,
а мне ещё и козье молоко.

А в подполе – лишь с огурцами бочка,
да той же бульбы несколько мешков,
да солнечного лука два веночка –
и никаких кругов и жерновов!..

7. ТАРУТИНО, 1953

                    Уютный выбеленный домик
                    В уютном южном городке…

Воспоминание бездонно, а было всё накоротке:
уютный выбеленный домик в уютном южном городке.

Я в нём провёл почти всё лето вдали от зимней суеты
и не просил судьбу поэта стереть случайные черты. 

Они и не были случайны – их долгий срок не изменил, –

на самом на краю Украйны, где главный город – Измаил.

Была там комнатка с топчаном, хоть крохотная, но моя,
и в настроении печальном она́ лишь видела меня.

Я в ней просиживал украдкой, чтобы совсем не впасть во мрак,
то над укромною тетрадкой, то – много чаще – просто так.

А для других живущих в доме я молод был, я весел был,
не помышлял о лучшей доле, и есть любил, и спать любил.

И спал, случалось, до полудня на том уютном топчане,
и были праздниками в будни сны, приходившие ко мне,

и, словно школьные уроки, я их старался повторять,
и ночью снившиеся строки с утра записывал в тетрадь.

Так зарождался шаг за шагом мой многолетний стиль ночной,
в котором ручка и бумага в ночи дежурили со мной.

И слов неясное томленье нередко доставалось им,
и было честным удивленье моим прозрениям ночным.

8.

                    Отрадно воду пью из ветхого ковша…

Когда маячит путь, когда чего-то ищем,
и не понять, к чему склоняется душа,
в прохладной тишине случайного жилища
отрадно воду пить из ветхого ковша.

Её особый вкус оценится мгновенно –

ведь он из детских лет, из первозданных ниш.

Откуда же вода? Из родника, наверно,
иначе этот вкус никак не объяснишь.

Не сразу и поймёшь – лишь холодок по коже, –

что ты не просто шёл – тебя вела Рука,
и вот случился дом, а в нём старинный ковшик,
а в ковшике вода – вода из родника!

Он не был на пути – он взялся ниоткуда;
сомнениям своим дать волю не спеши.

Рискни на склоне лет опять поверить в чудо,
в звучанье родника и в ветхие ковши.

9.

                    И медленно плывёт свинцовый зной…

Вековое уменье земное
не родится единственным днём –

не перечить свинцовому зною,
а спокойно расслабиться в нём.

Нам, приезжим, оно не даётся
даже и при старанье – никак,
а родившимся здесь удаётся
ничего не свершать впопыхах.

Поживёшь и намаешься вдосталь,

ибо тянет в знакомую высь.

Но однажды поймёшь: это просто,

только вовремя остановись.

Было всяко – и трудно, и больно,
и терпел пораженья в борьбе.

Но однажды скажи: мне довольно, –

и почувствуешь: зной – по тебе.

10.

                    В моей руке – далёкие века…

Груз не тяжёл, а ноша нелегка,
и я клонюсь под нею не для вида:
в моей руке – далёкие века,
и это песнопения Давида.

Не зная их, я жил и не тужил,
и вот открылась даль совсем иная.

Я их на русский лад переложил,
еврейский лад, увы, не сохраняя.

Есть утешенье сердцу и уму,
но нет напева даже на подходе,
и это не удастся никому
с таким несоответствием просодий.

А я и не пытался никогда,
пять лет стараясь днями и ночами:
другая почва, воздух и вода,
а стало быть, другое и звучанье.

Но то, что я донёс из дальних лет,
из общечеловеческого детства, –

псалмы Давида. Пусть напева нет –

они мерцают, ежели вглядеться.

Май 2022