1.

Этот поезд отходит в одиннадцать двадцать четыре,

а московское время одиннадцать двадцать сейчас.

За четыре минуты ничто не изменится в мире,

если только изъять из него неприкаянных нас.

Ты стоишь на перроне, а я виновато в вагоне,

но за мной и тобой не отыщешь и тени вины, –

это попросту жизнь приучила нас к ритму погони

и к тому, что на время и мы расставаться должны.

Да и вправду пустяк – их сиятельство Служба велела

на неделю всего, – так о чём же кручина твоя?

По движению губ я пытаюсь читать неумело;

впрочем, что мне слова? – всё глаза говорят не тая.

Отправляется поезд. Прости мне, пожалуйста, это –

многолюдный перрон и немую дорогу сюда...

В милосердных прорывах густого библейского света

одиноко, и грустно, и счастливо как никогда.

2.

Я есть – я был... Смятение тая,

всё вслушиваюсь в это сочетание

мгновенья от рождения до таянья

с немыслимой длиной небытия.

Короткий звук – и снова тишина:

слова столкнулись, ничего серьёзного...

А жизнь моя не породила отзвука,

как слабый крик над бездною без дна.

3.

Что проку подгонять: копай быстрее! –

могила ведь, не сад, не огород!..

По всей России заросли пырея,

и жесткий дёрн лопата не берёт.

Наточен заступ, не  иссякли силы,

а всё-таки копается с трудом.

По всей России отчие могилы,

и только не понять, где отчий дом.

Нам снова в этом праве отказали –

жить на земле, жалея и любя.

По всей России дёрн перед глазами:

родных, надежды и самих себя

мы только-то и знаем, что хороним –

вот снова гроб выносят из дверей,

и вся Россия взглядом посторонним

глядит на яму, заступ и пырей.

4.

Звучит мелодия, прозрачная, как сизый дым костра,

неуловимая, как звон ключа в овраге,

и я внимаю ей и знаю – это жизнь, моя сестра,

тревожит снова и зовёт меня к бумаге.

Какая малость – на земле, где пашут землю по весне,

возводят стены городов и шьют одежду,

услышать звук – невнятный звук –

                                          в почти окончившемся сне

и с ним связать свою последнюю надежду.

Невнятный звук, тревожный звук, возникший из небытия,

в котором нас давным-давно уже сломали...

И вот на правой чаше жизнь вся несуразная моя,

на левой – листик с торопливыми словами.

Качнутся чаши раз-другой; две огненные полосы

застынут в небе завтра, если не сегодня,

и с ужасом увижу я: уравновешены весы

тяжёлым словом откровения Господня.

Апрель 1987