венок сонетов

                                           В.

1.

Весёлых птиц восторженный трезвон

озвучил поутру Пушкиногорье.

Задуматься меня заставил он

о мудрости, о счастье и о горе.

Ведь ночью били молнии в упор,

казалось, вся земля лежит во прахе,

истерзанная, и ночные страхи

во мне так остро живы до сих пор!

А перед тем вода была стоячей,

был жар ночной... В какой же миг удачи

почудилась свобода? Не тогда,

когда хлестала дикая вода,

когда, как тубы, пели водостоки, –

а  перед  тем, как вылиться в восторге!..

2.

...А перед тем, как вылиться в восторге

от солнца, неба, водяной пурги,

по озеру мы мчимся на моторке,

и сзади разбегаются круги.

Перед рассветом тонкий слой тумана,

и небо уподоблено холсту,

и это обещает красоту

серьёзную, без нимбов и обмана.

Но только нужен живописный гений,

которому достаточно мгновений,

чтоб то запечатлелось на холсте,

над чем годами бьёмся мы в тщете.

Быть может, это он, творец высокий, –

луч розовый, возникший на востоке?

3.

Луч розовый, возникший на востоке,

младенцем-несмышлёнышем глядит.

Он не приветлив, но и не сердит,

мир для него ни добрый, ни жестокий.

Не знает луч в рассветные часы,

что означают на небе июля

две аспидно-свинцовых полосы,

которые восток перечеркнули.

Не знает луч, что в полдень будет бой,

что тушу тучи он пронзит собой,

что будет день значительный и длинный,

и будет луч ложиться на долины

и, угасая, вспоминать, что он

ютился между двух графитных зон...

4.

Ютился между двух графитных зон

смятенный дух мой, полный отрешенья,

как после корабельного крушенья

на островке убогий Робинзон.

Десятилетье кануло в пучину;

попробуй-ка на дне сыскать причину –

дурная течь, подводная скала

иль мина там поставлена была?

И виделось в графитно-чёрном цвете

и прошлое, и будущее мне,

и не было прибежища на свете

душе моей – покуда в тишине

не вырвали меня из этой муки

шероховато-лиственные звуки...

5.

Шероховато-лиственные звуки,

чернильная загадочная мгла...

Соединились жаркие тела,

сплелись ещё неопытные руки.

До дна, до дна! Слиянье быстротечно!

Познанье тайны. Тайна – бесконечна.

Ещё слиянье! Может, в нём ответ?

Ответа, к счастью, не было и нет.

И вновь в одном едином естестве

соединенье наших душ и плоти,

и кажется: минута или две –

и сердце остановится на взлёте!

Последний затихающий удар.

Короткий сон. Потом – в окне пожар.

6.

Короткий сон, потом в окне пожар,

и розовыми стали наши лица.

Земной рассветный выспавшийся шар

глядит в твои глаза не наглядится.

Я тихо встану, подойду к окну,

его в пожар восхода распахну,

и вырвется наружу языками

всей ночью не погашенное пламя.

Два пламени сольются на ветру,

этаж охватят и взовьются выше,

в огне весь дом от цоколя до крыши!..

При виде двух пожаров поутру

испуганно взлетят по всей округе

антенные раскинутые руки.

7.

...Антенные раскинутые руки

на крышах, словно символы разлуки,

в посёлке том видны издалека

над бесконечным маревом песка.

Лежит посёлок. С трёх сторон пустыня,

с четвёртой – каменистые холмы.

Он летом раскалён, зимою стынет,

его законы строги и прямы.

Когда-то мне придётся умирать,

как всем на свете умирать придётся.

В посёлке этом для меня найдётся

последний стол, последняя кровать,

и тени узловатые чинар

лилово упадут на тротуар...

8.

Лилово упадут на тротуар

косые тени ближнего квартала,

и это значит, что пора настала

задуматься, пока ещё не стар.

Пока ещё года не на пределе,

настал черёд задуматься о деле –

о деле, предназначенном тебе

в характере, в таланте и в судьбе.

Оно одно – не масти и не страсти –

даёт существованью полноту,

а иначе переступить черту

обыденности – не у нас во власти:

отшельникам наскучит созерцать,

юродивым наскучит прорицать.

9.

Юродивым наскучит прорицать,

коль станут прорицания сбываться:

им лучше бы мечтами оставаться

и звёздами загадочно мерцать.

А если и сбываться, то случайно,

чтоб оставалась голубая тайна.

Юродивый без тайны – шарлатан,

имеющий приёмную и план.

Есть прелесть неосознанная в том,

когда бедняга вековечный Гриша,

помахивая маленьким кнутом,

к тебе подходит ближе, ближе, ближе

и начинает камушки бросать,

бубенчиками бедными бряцать...

10.

Бубенчиками бедными бряцать

не так легко, как может показаться,

и если не виолончель Казальса,

то стоит ли огульно отрицать?

Наверное, в невыносимых снах

иным артистам снятся постоянно

двухсветный зал, портреты на стенах,

могучая акустика органа.

Но вот рассвет на озере Кучане,

и нарушает сонное молчанье

прозрачная жалейка пастуха,

как отзвук гениального стиха.

Ручьи беззвучны, мостики горбаты,

и птицы светом и теплом объяты...

11.

И птицы, светом и теплом объяты,

уходят в высь, где воздух еле жив;

и рыбы проползают перекаты,

трепещущие жабры обнажив;

и зверь сквозь бурелом и ветробой

на всём бегу отчаянно проходит, –

заложено во всей живой природе

стремление подняться над собой.

А те, кому Господь назначил пенье,

должны иметь и голос, и терпенье;

коллизия, как Библия, стара:

они, начавши поиски с утра,

в погоне за единственным легато

менять напевы станут до заката.

12.

Менять напевы станут до заката

лесные дудки – серебро и медь.

Они живут, конечно, небогато,

зато поют и не могли б не петь.

Лесные птахи – капли хрусталя,

валторны, дудки, флейты и фаготы,

святые предсказатели погоды!

Становится обыденной земля,

какой-то сиротливой и пустой

без вашей партитуры непростой,

без вашего оркестра и солистов,

без трелей, щебета и пересвистов.

Вы музыка, светлей которой нет...

А что же я на переломе лет?

13.

А что же я? На переломе лет

не верю до сих пор, что я – поэт,

что дал мне Бог старинное искусство

слиянья мысли, музыки и чувства.

Беру я ежедневные слова,

дежурные, слова на всякий случай,

рассматриваю в зеркале созвучий

и добавляю каплю колдовства:

я нахожу им всем по двойнику,

ни времени, ни страсти не жалею, –

и наполняет каждую строку

лесной оркестрик музыкой своею.

А капля колдовская – не секрет:

я чувствую твоё тепло и свет.

14.

Я чувствую твоё тепло и свет...

Хотелось бы, чтоб это длилось вечно,

но смертны мы, а время быстротечно,

и вся забота, чтоб остался след –

не памятник, не лавровый венок,

а несколько скупых рассветных строк

о маете, о тропках глухоманных

и о родных руках твоих туманных.

Хотелось бы, чтоб трудные стихи,

как птичьи песни, просто прозвучали,

чтоб стали мы свободны и легки

в конце пути, как и в его начале.

Не будет нас, но вечно будет он –

весёлых птиц восторженный трезвон.

МАГИСТРАЛ

Весёлых птиц восторженный трезвон,

а перед тем, как вылиться в восторге,

луч розовый, возникший на востоке,

ютился между двух графитных зон.

Шероховато-лиственные звуки,

короткий сон, потом в окне пожар,

антенные раскинутые руки

лилово упадут на тротуар.

Юродивым наскучит прорицать,

бубенчиками бедными бряцать,

и птицы, светом и теплом объяты,

менять напевы станут до заката.

А что же я? На переломе лет

я чувствую твоё тепло и свет.