вверх | назад
|
НАЧАЛО ДОРОГИ цикл стихотворений 1. Часовня над Соротью, Савкина горка, и коршун роняет перо... Осталась вдали ежедневная гонка, да вот незадача – капризна погодка: то вёдро, то с верхом ведро. Дождь в крышу часовни стучит неторопко, равняя мгновенье и век, и нити дождинок рисуются робко, и каждая нить, как заветная тропка, мой взгляд подымает наверх. Здесь купол небесный так тих и воздушен, и так миротворна вода, и каждая нить узелочком потуже связует мою обнажённую душу с людьми, что ушли навсегда. И все эти нити продеты в иголки сосны, под которой стою... Часовня над Соротью, Савкина горка, зачем вы сегодня так остро и горько встревожили душу мою?! 2. В МИХАЙЛОВСКОМ Подъем не крут и спуск не крут, и в лёгкий дождь идти нетрудно. Заросший ряской старый пруд в тени сияет изумрудно. Белеет арочный мосток. Молчат столетние деревья. Остановившийся поток. Остановившееся время. И ворот вроде бы не туг, и ясной мысли нет помехи, но сердца следующий стук случится в следующем веке. 3. СМЕРТЬ ОСИПА АБРАМОВИЧА ГАННИБАЛА Пронеслись мимо окон пьяные кони... Юрий Тынянов, «Пушкин» Тёмный лик Богородицы на иконе смотрит мимо – свои одолели заботы. Пролетели за окнами пьяные кони – от овса на вине, а верней – от свободы. А в глубоких креслах, обитых тиком, всё прислушивается к собачьему вою их владелец, оплывший и тёмноликий, перед смертью своею давший им волю. Перед смерть своею последней муки не успел осознать и не устрашился, что вот было ему виденье о внуке, а сказать о том никому не решился... 4. ПСКОВ Вся в тумане река Великая, вся в тумане река Пскова. Из тумана приходят тихие неразгаданные слова. Монотонно перекликаются чьи-то бледные голоса – то ли молятся, то ли каются в предрассветные полчаса, словно время по кругу движется над одной и другой рекой – день какой на кресты нанижется, год какой или век какой? Чьи томленья навек впечатаны в этот воздух, совсем седой? Но безгласны шатры дощатые над водою и под водой: им, должно быть, молиться не о чем, да и каяться нет нужды... За собором круг пламенеющий подымается из воды. 5. Вот вершина холма полукругом, и внезапно над ней – купола, и тропинка, взбегавшая круто, дальше – в небо! – меня повела. Под осиновым лемехом главы осторожно плывут в облаках, озирая луга и дубравы и минувшего горестный прах. А тропинка всё вьется и вьется, и в душе, улетевшей в зенит, тонко-тонко – вот-вот оборвётся – припоздалое счастье звенит... 6. ГРОЗА Ночь грозой озарена: вспышки – чёрные провалы – гром – густая тишина – тишины как не бывало! И постигнуть не дано эти бешеные ритмы: режут чёрное сукно фиолетовые бритвы! Электрический разряд нарождается от лезвий, и кипящий водопад застывает на железе, и слепящие волчки заливают светом зданья, и сознанья тайники, и подвалы подсознанья! И, бросаясь в гром и в дождь, ибо нечего пугаться, потрясённо узнаёшь о припрятанных богатствах, и когда хоть часть извлечь удается ночью мудрой, светом пахнущая речь прорезается под утро. 7. "БОРИС ГОДУНОВ", СОЧИНЕНИЕ А.С.ПУШКИНА Почти с порога прыгнул в кресло – прыжок весёлый, озорной! – и тут же прошлое воскресло и снова встало за спиной. Перо, бумага – всё готово, но ожидает, медля, он одно-единственное слово – необходимый камертон. Уже конец работы близок, и выйдет, правды не тая, история царя Бориса на переломе бытия. Судьба царя судьба народа, оттуда к собственной судьбе, – но вот не прозвучала нота, и нет гармонии в себе. Он снова слушает и снова речь Пимена и гул молвы и как бы взором Годунова державу видит из Москвы. По грязи мужики босые, лучинный свет, голодный вой... Необозримая Россия, тяжёл венец над головой! Попробуй сдвинь такую глыбу, пройди сквозь тёмные дубы, – царь Иоанн сперва на дыбу, потом уж кто-то – на дыбы. Ещё недавно был Малюта, и снисхожденья не проси, а воля чуть – и тут же смута, большая смута на Руси! Твердят приспешники: останься и твердо властвуй – твой черёд. Но все монархи – самозванцы, когда безмолвствует народ. И потому близка расплата в одной из множества личин. Народ безмолвствует – вот правда и вот причина из причин! Сдвигаются царя колени в последний каменный поклон, и смотрит в страхе русский гений на то, что к жизни вызвал он. 8. Туман заполнил впадины земли, прохлада надвигается сырая, и кажется – там не холмы вдали, а водоёмы без конца и края. Как будто труд волшебных добрых рук – озёра, острова и гладь залива, и кажется – все счастливы вокруг, и тихо всё, и, значит, справедливо. И сладко спит соседнее село, по озеру плывущее куда-то... Да мало что привидеться могло в неверном свете позднего заката!.. 9. СНОВА НА САВКИНОЙ ГОРКЕ Щёлкнуло жёстко перо о перо, в листьях распалось росы серебро, вздрогнуло дерева тело, и через крону его напролом, воздух кося воронёным крылом, мощная птица взлетела. Длилось всё это немного секунд – вот уже облако крылья секут, вот уже в небе полоска!.. Верно, оттуда, где нынче она, наша земля закруглённой видна, а не обыденно плоской. Смотрит в лицо мне спокойный закат, снова часовню лучи золотят, Сороть в привычном тумане. Видимо, к Богу тут ближе стою, раз непутёвую душу мою снова парение манит. Молча щекой прикасаюсь к сосне: я на излёте, и даже во сне дальнее небо не снится. Но так призывно звенит в голове в миг, когда мягко скользит по траве тень улетающей птицы!.. 10. Здесь осенью, наверно, бездорожье и не пробиться этою тропой, а нынче вечер пахнет спелой рожью и скошенной привяленной травой, и солнце село к завтрашней погоде в лесную прорезь новым пятаком... Так что с того, что лето на исходе? Пускай тебе не плачется тайком. Ещё земля спокойна и согрета, и мир в душе, и не наскучил дом, ещё до бездорожья – бабье лето: авось, и тропку твердую найдём и зашагаем под осенним небом, а не найдём – и хляби не впервой. ...Как пахнет вечер! – испечённым хлебом, горячей пылью, горькою травой. 11. Всё те же тропки да пригорки, всё те же избы да дворы, – незнаменитая Луговка, незнаменитые Бугры. Над вами те же ходят тучи и громыхает ближний гром. Вы и не хуже, и не лучше в соседстве редкостном своем. Вы не сложнее и не проще, с людьми и временем в ладу. Пускай михайловские рощи сегодня больше на виду, пускай мы знаем: там начало, – но велика земля вокруг: не эхо песни отзвучалой, а собственный негромкий звук. 12. МЕТЕЛЬ на музыку Исаака Шварца В глазах цветные кольца, и звуки колокольца лучатся тусклым светом под санною дугой. Над белою долиной летит мотив полынный, в котором запах лета мешается с пургой. Летит мотив просторный, не белый и не чёрный, под небом бледно-серым, прижавшимся к земле. И слыша голос чуда, на время позабуду о том, что это Север в сегодняшней зиме. В сугробах утопая, кибитка удалая летит от моря Чёрна до Сороти-реки, и в рощах у околиц валдайский колоколец вздыхает обречённо в предчувствии тоски. Глазам от снега больно – глядит седок невольный, задумавшись, как будто и я ему знаком. Зеркальны наши лица, пока не растворится метельная кибитка с печальным седоком... 13. ДОРОГА Валерию Гаврилину Между чёрными елями в черном бору для дороги своей я начало беру: от куста можжевельника близ родника начинается тропка – упруга, мягка. Но не год, не десяток, а множество лет нужно мне, чтобы из лесу выйти на свет, и нужны не века мне, а сотни веков, чтобы вырвать себя из дремучих оков. И приходит минута – обычна, скупа, – выбегает из мрака на волю тропа; только там, где тропинок сливается вязь, молодого просёлка бездонная грязь. И проносятся снова века, словно дни; я иду, выдирая из грязи ступни, и в какой-то момент – не запомнился он – я обыденно как-то вхожу на бетон. Вот и снова дорога на множество лет – я в добротном костюме, при паре штиблет, и поклажу свою не в котомке несу, – но уже и шоссе перешло в полосу, и на плитах бетонных отметин ряды: это стёртой резины чернеют следы. И опять пролетят не года, а века, чтобы над полосой приподняться слегка. Да – однажды и это даруется мне: я взлечу не спеша, как в замедленном сне, и, начавший свой путь в беспросветном лесу, пуповину дороги оставлю внизу. Но и там, на земле, но и здесь, в облаках, вековечная боль в узловатых ногах, – потому и вернусь я к истоку дорог, сердобольный, как Бог, и свободный, как Бог. 14. Как будто посреди земного круга, и купол неба точно надо мной... Тень облака бежит за тенью звука и тень мою обходит стороной. Седые дерева сошлись на вече, звенит упруго вековая тень. Здесь вечны облака и звуки вечны, а я – пришелец на короткий день. Да что там день! – на миг, на четверть мига: лишь тенью приобщения маня, не для меня земли открыта книга и музыка звучит не для меня. И оттого невыносима мука, что только тень дороги напрямик, и тень моя бежит за тенью звука, чтобы коснуться вечности – на миг. 1981 – 1984
|