БАВАРИЯ 

                                             По Баварии хмельной…

                                                       Эдуард Багрицкий

Бавария – это пиво, ячмень золотоволосый,
хмель, который растёт, накручиваясь на тросы,
кружек янтарный плеск, поверху пена сплошная…

Бавария – это земля, трезвая и хмельная.

Бавария – это машины, БМВ и другие;
водители этих машин, трезвые и лихие,
по автобанам летят, встречный ветер сминая!

Бавария – это мощь, гордая и хмельная.

Бавария – это футбол, «Бавария» и другие,
единственный у меня повод для ностальгии,
когда на пике своём, ещё без громких фамилий,
киевские динамовцы «Баварию» разгромили.

Бавария – это память, а в памяти есть преграды:
Бавария – это Мюнхен, съезды, Олимпиада,
и если опять полыхнёт, честное слово, не знаю,
как себя поведёт трезвая и хмельная…

Январь 2014

*   *   *

Стала чуть горьковата вода,
и в вине чуть заметней горчинка,
и в застолье почти что всегда
в пирогах горьковата начинка.

А когда это всё началось?

Путь, казалось, и ровен, и светел.

Что-то вкривь, после этого вкось,
а исходного дня не заметил.

Там другие отмечены дни –
восхождения каждая веха.

А сейчас подтверждают они
иллюзорность любого успеха.

Ну, и что же, что вехи торчат?
Достижения – их не оспоришь,
но сегодня все чувства горчат,
с каждым днём ощутимее горечь.

Явно горечь, а не торжество.

Я не стал ни добрее, ни злее.

Вижу путь. Принимаю его.

И почти ни о чём не жалею.

Январь 2015

*   *   * 

В коротком сне лечу на дельтаплане
над полосой покинутой страны.

Внизу бушует солнечное пламя,
которым лес и город зажжены.

Безоблачное небо, полдень лета,
но почему-то руки словно лёд
и почему-то ощущаю это –

нехорошо закончится полёт.

В загадках поведенья дельтаплана,
признаться, я не очень искушён:
к подножию холма ему бы плавно,
но в гущу зданий устремился он.

И камнем вниз, и никуда не деться,
в глазах перевернулся окоём!..

Опять летаю, как в далёком детстве, –

ну, не смешно ли в возрасте моём?

Февраль 2015

*   *   *

Я на дальней планете когда-то явился на свет,
и большая война покорёжила детские годы.

В лампе был керосин, а в печи – камышовый брикет,
и катила река непонятные жёлтые воды.

Так давно это было, что трудно поверить сейчас;
где я нынче живу – совершенно иная планета.

А появится блажь – от любой ностальгии лечась,
прошлый век нахожу в заповедных местах Интернета.

Как стремительна жизнь – эстафета медлительных лет,
как тревожны разрывы в касании, зрении, слухе:
от телеги с волами до посланных к Марсу ракет
и от чёрной настенной тарелки до шарика в ухе!

Технологии мчатся, я вечно у них за спиной;
побеждают они, постоянно готовые к бою.

Всё стократно сменилось в течение жизни одной,
ну и что я теперь со своей единичною болью?

Я, как прежде, зависим от крыши, еды и тепла,
все суставы болят при любой перемене погоды,
и на дальней планете не всё догорело дотла,
и река неизменно несёт свои жёлтые воды…

Февраль 2015 

*   *   *

Снег по пути на Цфат – я не сошёл с ума:
на кронах кедров снег, на полотне дороги…

Израиль, а на вид – сибирская зима,
не верь глазам своим! – но документы строги.

Снег по пути на Цфат, машину занесло;
на снимке января пятнадцатого года
не только месяц есть, но даже и число,
когда пошла в разнос безумная погода.

Снег по пути на Цфат – в рутине перерыв,
но надобно успеть до сумерек белёсых:
ведь на асфальте лёд смирит любой порыв,
и выручат тебя лишь цепи на колёсах.

Снег по пути на Цфат; всё круче и трудней
шоссе ползёт наверх, загадками пугая.

Но это всё не цель, а лишь дорога к ней,
всё та же каждый день – и каждый день другая.

Март 2015 

*   *   *

На антресолях – старые тетради;
их сохраняю сантиментов ради –

ведь каждая была как амулет,
меня оберегавший много лет.

В них было всё, написанное мною
за время протяжённое, сплошное,
когда мне путь был перекрыт в печать,
и надо было душу приучать

к тому, что если б не тетради эти,
меня бы вовсе не было на свете,
но каждая была как амулет,
мой на земле оберегавший след.

Нет, был бы я – но просто как живущий,
ходящий по земле и хлеб жующий,
то погружённый в быт, а то больной, –

но это был бы кто-нибудь иной.

А я бы так и жил в тетрадях этих,
своею сутью оставаясь в нетях,
но каждая была как амулет,
в сегодня сохранивший мой билет.

Тетради эти нынче полистайте –

все тексты в книгах или же на сайте,
и можно не беречь их, но пока
никак не поднимается рука…

Апрель 2015 

ПАРОВОЗ 

                                                 В.

Я вышел с многолюдного вокзала,
где мы людей и грузы собираем,
по линии, которая связала
столицу с тёплым удалённым краем.

Неслись платформы пригородной зоны
и станций разномастные строенья,
и прибавлялись новые вагоны
на стыках трасс по мере продвиженья.

Почти всё время в гору шла дорога,
нужна была недюжинная сила,
но рельсы поднимались так полого,
что всё само собой происходило.

И я прошёл площадку перевала
на полпути, ну, может, чуть позднее,
и дальше спуск равнина замыкала
с проходом к морю, и дорога с нею.

Но это путь, и в нём законы строги:
есть расписанье, есть надзор устава.

Не замечал красот вокруг дороги –

смотрел вперёд прилежно и устало.

Меня к порядку совесть обязала,
и не по мне разболтанность и пьянка…

Под сводами приморского вокзала
теперь моя последняя стоянка.

Похоже на идиллию, не так ли?

Я вам скажу – мой взгляд почти реликтов:
для фильма плохо или для спектакля,
для жизни хорошо, что без конфликтов.

Вот и стою я нынче на приколе,
закрыта предпоследняя страница,
и нет во мне ни жалости, ни боли,
что рейс окончен и не повторится.

Апрель 2015
 

ВОСПОМИНАНИЕ О ТРАМВАЕ

Чтоб знал вагоновожатый, когда начинать движенье,
кондукторша два-три раза дёргала за верёвку.

А я, толпою зажатый почти до изнеможенья,
в самый конец площадки умел пробираться ловко.

Лицом в стекло упирался, укрывшись за чьей-то спиною,
и часто так удавалось проехаться без билета.

Особо хвастаться нечем, но тридцать копеек со мною, –

насобирав, на книги пускал я богатство это.

Так у меня появились повести Фраермана,
рассказы Эльмара Грина, фантастика Трублаини…

Вроде бы доброе дело вершилось путём обмана;
я тогда так не думал – так я думаю ныне.

Только глаза прикрою – трамвай проезжает мимо,
для его появленья всегда найдутся причины:
в жизни добро и зло часто неотделимы;
неотделимы – да, но всё-таки отличимы.

Я еду в старом вагоне; кондукторша как живая –

вижу в руке верёвку, слышу звонка бряцанье…

Если бы в жизни было всё просто, как в том трамвае,
мы могли бы по праву считать себя мудрецами.

Апрель 2015

*   *   *

Я не был слеп, но многого не видел;
меня Всевышний зреньем не обидел,
но я не знал, что надо бы острей:
не по делам любил и ненавидел,
а по картинкам лживых букварей.

Я не был глух, но многого не слышал,
когда по образцам стремился выше;
от этого кружилась голова –

я долго верил в яркие афиши
и в громко-бесполезные слова.

Я не был нем, но я молчал подолгу
и чувствовал себя сродни подонку –

что думалось, того не говорил, –

и поднимался, подчиняясь долгу,
по лестнице, где не было перил.

Мы все учились в школе выживанья,
в которой были классы выжиданья,
хамелеонства, лжи и пустоты,
с факультативом чинопочитанья,
эрзац-искусства и эрзац-мечты.

Уроки эти вышли из доверья;
казалось, что сейчас, по крайней мере,
мне с ними пересечься мудрено.

Но их следы я выгоняю в двери –

и вот те на: они летят в окно!..

Май 2015

*   *   *

Кому-то даётся век, кому-то – только полвека,
а в общем, пришёл, побыл, ушёл и как будто не был.

И только после ухода честно идёт проверка:
остался ли след на земле? – но она производится небом.

Кому-то талант, кому-то – скромная одарённость,
а в общем, и это обычно недоказуемо, что ли.

И той, и другой фортуной правит всесильный хронос,
и чаще мало признанья, а много труда и боли.

Кому-то хрупкость фарфора, кому-то прочность самшита,
но хорошо бы помнить, чью-то судьбу итожа,
что всё не так однозначно, и срок, на свете прожитый, –

это частичка вечности, крохотная, а всё же…

Май 2015  

*   *   *

Из горсти в горсть пересыпай песок,
пока не надоест забава эта –

извечное занятие поэта, –

а люди говорят: удел высок!

Да полноте, какая высота?

Сиди, пересыпай, пока в охотку,
в песке пытаясь выловить находку, –

забава монотонна и проста.

Пересыпай, пока не промелькнёт
цветная галька, или бог куриный,
или ракушка с радужной срединой, –

терпи подобный ежедневный гнёт.

Из горсти в горсть песок пересыпай,
не жалуясь на происки погоды.

Пускай проходят месяцы и годы –

сиди, пересыпай, не засыпай!

Конечно, быт свою накинет сеть:

беда немолодому и больному…

Песок песком, но никому иному
твою находку в нём не углядеть.

Май 2015

*   *   *

Молодая картошка со сливочным маслом, с укропом,
с малосольной селёдкой и с пивом, почти на ходу –

если даже ещё и ещё колесить по европам,
вряд ли что-то вкуснее такого набора найду.

Заурядный киоск в заурядном, но прибранном сквере,
два-три столика рядом, где пьют и едят не спеша…

Простоте безоглядной и лёгкой свободе не веря,
замирает привычная к сотням запретов душа.

Нет нажима нигде и тем более нет превосходства
в магазине, в трамвае ли, в городе после дождя
на замедленных трассах… Лишь коп двухметрового роста
нам бросался в глаза, на вокзале порядок блюдя.

Обустроенный быт в оптимально налаженной жизни.

Завтра всё, что вчера, но с добавкой каких-то щедрот.

Всё, что нужно, получишь – ты только по адресу свистни,
и не взыщет никто и тем более не отберёт.

В этом доме покой можно черпать большими горстями;
зачерпнули и мы и спасибо сказали ему.

Лет пятнадцать назад в этом доме мы были гостями;
нынче гости другие – меняют порядок в дому.

Дом построен давно и стоит, потихоньку ветшая;
с надлежащим ремонтом ещё триста лет простоит.

Но в покоях его прорастает реальность чужая –

если нынче невидима, значит, ещё предстоит.

Май 2015

ЛИНИЯ ЖИЗНИ

Винодел переехал сюда из Армении,
где на местном вине свой талант огранил.

Чистокровный еврей, он и здесь, тем не менее,
и повадки, и даже акцент сохранил.

Поселился в мошаве вблизи виноградника,
приглашению местных ценителей рад,
осмотрелся-обвыкся и стал аккуратненько
потихоньку воспитывать свой виноград.

Ну, а то, что осталось в Армении, в Грузии,
там на месте решили изъять поскорей –

не затем, что сорта эти были союзные,
а затем, что создатель их – беглый еврей.

Он ничем не владел там – и ви́на, и дом его
были общими: так полагалось тогда;
потому не заметил ущелья бездонного,
куда ухнуло всё – и труды, и года.

Каково это было совсем уж не юному –

пятьдесят за спиной и без малого пять?

Ну, а он, не теряя задора и юмора,
жирно точку поставил – и начал опять.

Четверть века. Сомнения, и поражения,
и бессонные ночи – об этом никто…

И совсем поседел. Но его достижения –

золотые медали в Белле́ и в Бордо.

Мировое признание – дело хорошее
и незряшной судьбы отличительный знак.

Но опять и опять он срывается в прошлое
и старается в горьких, мучительных снах

торопясь возводить огражденье бетонное
в днях, когда он ещё и не начал седеть,
чтоб закрыть у дороги ущелье бездонное –

то, которое он не сумел разглядеть.

Июнь 2015

*   *   *

Позвонил под вечер давний друг,
жаловался и просил совета,
говорил, что ощущенье это
появилось у него не вдруг –

ощущенье в жизни тупика,
окончанья долгого похода,

словно кем-то свалена колода
на пути, прямом наверняка.

Получалось, не его вина,
а какой-то силы непонятной,
и придётся двигать на попятный,
и моим советам грош цена…

Да и как могу я дать совет,
если сам в такой же передряге?

Если кто-то заплутал во мраке,
может ли он вывести на свет?

Вот и говорю ему: – Постой!

Удручён ты жизнью тупиковой.

Но ведь это тоже опыт новый
и, всего скорее, не пустой.

А когда колода на пути,
это неприятность, но не боле;
можно по своей и Божьей воле
перепрыгнуть или обойти.

Впрочем, это я не говорил –

лишь себе подумал в назиданье,
потому что вехи созиданья
достижимы при размахе крыл.

А когда их не поднять уже,
то поди попробуй, перепрыгни.

Нет, мой милый, ты тогда привыкни
жить на самом нижнем этаже.

Но и здесь – ну, ладно, не мечту
и не клич возвышенного дара –

просто шанс достичь неординара,
если постараюсь, обрету.

Сам себя в ловушку заманю –

и до тупика очередного!

А для друга подберётся слово:
утром я ему перезвоню…

Июнь 2015 

*   *   * 

Плоскогубцы, кусачки, напильник,
два ключа, две отвёртки, паяльник…

На столах, неминуемо пыльных,
двадцать шесть операций финальных.

И с волнением ждут испытанья
ежедневные десять изделий,
а к изделиям блоки питанья
по соседству на стенде гудели.

Это я вспоминаю начало
девяносто четвёртого года.

А снаружи природа звучала –

дождь, гроза, бушевала природа!

Уставал я в работе бездонно,
спал в автобусе напропалую,
спал потом и за ужином дома,
и любимую на ночь целуя.

В шесть утра, кроме рани субботней,
вновь с колёс я рассматривал небо.

Никогда ещё не был свободней,
никогда я счастливее не был!

Потому что все месяцы эти,
мне открывшие главные грани,
только сам за себя был в ответе,
за уменье своё и старанье.

Мироздание было простое
у того, кто всё начал сначала:
если я хоть чего-нибудь стою,
значит, должен дойти до финала,
чтобы стало наглядно понятно,
что мираж, именуемый «лира»,
существует вполне адекватно
в глубине матерьяльного мира.

Июнь 2015 

*   *   * 

Пошли две дороги врозь по своему разумению:
так вот и не довелось нам поехать в Армению.

А хотелось давно в издалека прекрасную –

смотрели о ней кино, книги читали разные,

со страстью шли по пятам шага и взгляда дерзкого
людей, побывавших там, – Битова, Карабчиевского,

читали с чувством вины Матевосяна повести –

герои тихи, скромны, а жить старались по совести…

И всё это запеклось в ослепительные мгновения!

А в реальности не пришлось в тебе побывать, Армения.

Остался букет вина и юмора уникального,
осталась в душе вина – подобие мха наскального…

Июнь 2015 

ПОСЛЕДНИЙ ПАРОХОД

Последний рейс от устья до истока,
пока стоит высокая вода,
а там решенье жёстко и жестоко:
покой и тишина сухого дока,
и, страшно молвить, это – навсегда.

Полно людей от носа и до юта:
снимают, пишут – ведь последний рейс!

А у меня отдельная каюта,
достаточно пространства и уюта,
к тому же есть особый интерес.

Направлен интерес на капитана –

не каждый день последний пароход!

Он очень юн, и это тоже странно,
и вот я наблюдаю непрестанно,
что чувствует и как себя ведёт.

И вижу: он работает без лени
и знает навигацию на пять,
но, давши пароходу направленье,
по трапу он сойдёт без сожаленья –

что о корыте списанном страдать?

Газетный клан – чего он всполошился,
не чувствуя приемлемых границ?

Но как бы капитан ни петушился,
пейзаж окрестный всё-таки лишился
гудка над ним и лопотанья плиц…

Июль 2015

*   *   * 

                                          В.

Вспоминается время далёкое
с населёнными густо квартирами.

Жизнь была непростая, нелёгкая,
но с понятными ориентирами:
зданья строят руки умелые,
знанья ладят люди учёные;
это значит, что белое – белое,
это значит, что чёрное – чёрное.

Пролетели годы недолгие,
начались квартиры отдельные
со своими книжными полками,
где стояли трактаты дельные.

То счастливые, то удручённые,
мы миры открывали целые:
превращалось белое в чёрное,
превращалось чёрное в белое.

Становились глаза широкими,
открывалось, какие мы бедные,
и пошли мы теми дорогами,
что вели в миры многоцветные.

Неуместны шаги попятные
на земле, наполненной тайнами,
и ориентиры понятные,
словно льдинки на солнце, таяли.

Дни идут и подводят к выходу
в мир, откуда нет возвращения.

Жили мы, не искали выгоды,
а искали предназначение.

И заботы наши не ложные,
и одежды наши отстираны,
и живём в круговерти сложностей
со своими ориентирами.

Июль 2015

*     *     *

Я вдвое старше своего отца.

Он в тридцать девять сгинул под Смоленском,
и на мемориале деревенском
есть имя, но, понятно, нет лица.

Он был красив спокойной красотой
на снимке перед самою войною,
чуть припорошен ранней сединою,
облагорожен ранней полнотой.

Он был портной, умел костюмы шить
и даже фраки – был однажды случай! –

а лучший был или не самый лучший –

не в этом суть: ему бы просто жить,
на Ро́шешунэ есть гефи́лте фиш,
и пить кагор, и петь, как штейт а бу́хер,
не разбираясь, что такое Букер
и кто такие Борхес или Фриш.

Я прожил вдвое больше, чем отец,
читал, писал, довольно много знаю,
но мысль меня преследует сквозная,
что не случись такой его конец,
он жил бы жизнью ясной и простой,
как тысячи портных живут на свете,
а я не сочинял бы строки эти,
не маялся бы странной маетой…

19 августа 2015 

*     *     *

Некогда бывшая в славе и в моде,
знавшая залов отзывчивых своды,
старая скрипка лежала в комоде
долгие годы.

Новое время. Сменились владельцы.

Снова играть – это проще простого:
скрипку настроить – не дело, а дельце,
скрипка готова!

Скрипка с надрывом поёт, со слезами,
час виртуозная музыка длится!

Новые люди в отзывчивом зале,
новые лица.

Хлопают вежливо, без увлеченья.

В сумке ключи и мобильник в кармане.

В лицах ни радости, ни огорченья,
ни пониманья.

И разошлись аккуратно и чинно.

За выступление скрипке заплатят
по договору – для скрипки причина
молча заплакать…

Август 2015

ХОРМЕЙСТЕР

                В позабытой стороне,
                В Заболоцкой волости…

                      Из песни, услышанной в детстве

Он был на нашем фоне реликтом,
но, видно, так легла его карта:
Лев Николаевич Венедиктов,
хормейстер оперного театра,
вёл ещё хор Дворца пионеров.
Всегда при галстуке, чисто выбрит,
он приучал нас к таким манерам,
которые после ничто не выбьет.

Не тратил ни минуты из часа
и никогда не терял терпенья,
к нам, пацанам, на «вы» обращался,
но добивался чистого пенья.

А мне четырнадцать стукнуло в мае,
голос ломался, и пел я еле,
и он сказал: – Дорога прямая,
увы, не всегда приводит к цели.

Слух, – он сказал, – у вас отличный,
а голос, похоже, останется слабый.

Но если к музыке не безразличны,
будете петь – для себя хотя бы.

Я судьбы не трогаю вашей,
но если душа – певчая птица,
в Заболоцкой волости побывавший
рано ли, поздно, а возвратится.

Совсем недолго мы были вместе,
но в душе и нынче лёгким касаньем
Лев Николаевич, мой хормейстер,
с его загадочным предсказаньем…

Август 2015

*     *     *

Двое стоят у вагона на шумном вокзале.

Горькое что-то, наверно, друг другу сказали,
ибо дорожка слезы на щеке у неё,
а у него желваки заиграли под кожей…

Если ты даже совсем уж случайный прохожий,
это увидишь – и вспомнится что-то своё.

Видимо, им ничего не осталось иного,
как до отхода уже не промолвить ни слова –

тесно обнявшись и за спину глядя стоять.

После смотреть на пейзаж заоконный, не видя, –

это ему в несуразной ненужной обиде;
ей до рассвета не спать и негромко стонать.

В поезде мчащемся и в неподвижности дома
действо такое столь многим по сути знакомо,
что и не важно услышать, о чём разговор.

Ежели есть, например, чёрно-белое фото
или рисунок пером, сохранится охота
это припомнить как некий далёкий укор.

Были кому-то вагон, а кому-то квартира
местом отчаянья и сотрясения мира
и сокрушения нравственных первооснов.

Но проползли-пролетели и канули годы;
в памяти тихо и мирно живут эпизоды,
коим не надобно слёз и не надобно слов…

Сентябрь 2015

СТИХИЯ

Диптих

1.

Пыль на зубах, на ресницах, на окнах и крышах –

сыплется сверху, мельчайшим просеяна ситом.

Зелень газонная в клочьях и полосах рыжих,
на небе солнце пятном проступает размытым.

Липкая пыль оседает на фары и стёкла,
трудно водить, если улицы в плотном тумане,

и на дорогах гуденье моторов примолкло –

в эту ловушку лишь самых отпетых заманит.

Воздух желтеет и вновь превращается в бурый.

Трудно дышать, а уж если и бронхи плохие…

Что же нам делать с бушующей пыльною бурей?

Лишь притерпеться и ждать угасанья стихии.

Кто мы такие, чтоб мериться силой с природой?

Буря, тайфун – и сейчас же понятна граница.

И не гордиться нелепой и глупой свободой,
а приложить бы старанье, чтоб нам сохраниться…

2.

Эти дела не предсказаны вещими снами,
и футурологи их не предвидели вовсе –

это случилось и это случатся с нами,
словно погнулись какие-то важные оси.

Всё захлестнули немыслимой силы потоки;
где-то строительство, где-то идёт посевная –

эти потоки в своём безразличье жестоки,
всё на пути вымывая, ломая, сминая.

Эти дела не предсказаны вещими снами,
и футурологи их не добавили в сводки:
всё захлестнули немыслимой силы цунами,
и не спасут корабли, а тем более лодки.

Там, где мы были, заведомо больше не будем –

дикость и варварство всё на земле захлестнули.

Счастливы мудрые, путь освещавшие людям, –

те, что до этого вечным покоем уснули…

Сентябрь 2015 

МОЙ ГОРОД

Дворы проходные и тропки к реке потайные
я знал с малолетства; а позже прогулки ночные
добавили знаний о городе этом зелёном,
дарившем радушье своё молодым и влюблённым.

Но город был старый и жизнь в нём не очень понятна –

остались от прошлого многие тёмные пятна,
и скученный быт, и крутые подъёмы и спуски,
в морозные дни добавлявшие всем перегрузки.

И я размечтался, когда и силён был, и молод:
построю под небом такой же приветливый город,
но без перегрузок, без злобы и трудного быта,
где каждая дверь для пришедшего будет открыта.

Там юные жители будут от счастья хмельные,
совсем не опасны там будут дворы проходные,
а тёмные пятна как память погромам и войнам
останутся в городе только в музее достойном.

И вот пролетели полвека, и город построен,
и мне бы гордиться, а я огорчён и расстроен:

раздумчивый город, спокойный, удобный, красивый,
а в нём постоянно живущих – полсотни от силы…

Октябрь 2015

*     *     * 

Два слова в словаре стоят не близко,
но на клочке бумаги вдруг сошлись –

и между ними пробежала искра,
и оба слова от неё зажглись.

И два ещё, что оказались рядом, –

пусть не горят, но светятся они.

Запомни их своим вечерним взглядом
и в сон грядущий строчку затяни.

Пускай она тебя потом разбудит,
ты рифму к ней спросонок подберёшь –

и не уснёшь: она тревожить будет,
в тебе рождая потайную дрожь.

И в маете, счастливой, но непрочной,
отыщутся созвучные слова,
и ты опять поверишь этой ночью:
твоя удача всё ещё жива!

Но не всегда, не всё так ладно в строе,
когда строка стремится за строкой.

Вот слово обнаружится сырое,
а ты устал, и ты махнул рукой.

И вот звено единственное это
всю цепь под напряженьем разомкнёт,
и в ней не станет ни огня, ни света –

такой опустошительный исход…

Ноябрь 2015

*     *     *

Отец под Смоленском в могиле братской –

таков финал планиды солдатской,
а маму в Киеве я схоронил
среди других еврейских могил.

Но я не мог преклонить колени
к могилам дедова поколенья,
и кто помог бы в этой беде,
когда они неизвестно где?

И пил на поминках, ещё не зная,
что эта земля, по рожденью родная,
очень скоро станет чужой,
когда откроется мир большой.

Станет тогда мне всё едино –

что Россия, что Украина,
что в придачу Польши поля, 

и вся Земля – чужая земля,

кроме той у моря полоски,
где до сих пор слышны отголоски
псалмов, которые пел Давид,
и никого это не удивит.

Труден язык, трудна природа,
но свой я среди своего народа,
и в земле довольно моих корней
для места на ней – и для места в ней.

Декабрь 2015

*     *     *

                      Two roads diverged in a wood, and I —
                      I took the one less traveled by,
                      And that has made all the difference.

                           Robert Frost, «The Road Not Taken»

Я выбрал дорогу из множества разных дорог,
прошёл её всю и подмёток на ней не берёг.

Конечно, не горе, тем более и не беда,
что я на дорогах других не оставил следа,
а только печаль, что года не удержишь в горсти,
что снова по этой уже никогда не пройти.

Ах, как бы я шёл и совсем по-другому глядел,
и не отвлекался бы для промежуточных дел!

Меня никуда не влекли бы ни челядь, ни знать,
я меньше бы спал и старался бы больше узнать.

Но только мечтанья на склоне судьбы ни к чему –

назад посмотрю и увижу исходную тьму.

Там снова дорога под небо выходит из тьмы,
загадкой своею тревожа сердца и умы,
и кто-то пойдёт, и потом, по прошествии лет,
наткнётся на мой небольшой, но отчётливый след,
и скажет: – Спасибо, что кто-то на этом пути
сюда дошагал – я попробую дальше пройти!..

Декабрь 2015 

ШОСТАКОВИЧ, 7-Я СИМФОНИЯ 

Оркестром в блокадном зале
дирижировал Карл Элиасберг.

Его музыканты знали:
ничего не делает наспех.

Привычен ряд репетиций,
чтоб точно пригнать детали,
чтоб руки его, как птицы,
в белом зале легко взлетали.

Но в городе лютый голод,
в зале четверть нужного света,
состав оркестра немолод…

Зачем он пошёл на это?

Тут вопросы не к месту –

не спрашивают солдата.

Его оружие – престо,
адажио, модерато –

должно быть всегда в порядке
и постоянно готово…

Да, на войне несладко,
да, на войне сурово,

и семикратно – в блокаде,
но птицы в зале взлетают,
и пришедшие музыки ради
молча слёзы глотают.

И лишь немногие знали –

а многим и знать не надо, –

что главная пассакалья
написана до блокады.

Декабрь 2015 

ИЗРАИЛЬСКАЯ ЗИМА

Только названия месяцев – зимние, а по сути
словно глухая осень где-нибудь под Москвой:
ливень без передыху льёт четвёртые сутки,
ни днём, ни ночью просвета не сыщешь над головой.

Плотно задраены трисы – на улицу не посмотришь,
да и что там увидишь, если стеной вода?

А кончился дождь – и солнце бьёт по глазам наотмашь,
привычный мир возвращая, цветной и яркий всегда.

Понятно, ни льда, ни снега, разве что где гористо,
и то не каждую зиму – однажды в несколько лет:
улицы Иерусалима побелит – и тает быстро,
в памяти оставляя только миражный след.

А на морском побережье льёт не переставая,
в молниях сине-белых весь небосвод ночной.

И утром вечная зелень заново оживает,
и голубое небо с облачной белизной…

Декабрь 2015 

ЛАНЦЕЛОТ 

Он воин отважный и дерзкий,
он рыцарь в словах и на деле,
и тем отличается резко
от тех, что личины надели.

Его не увидеть в параде
и спину согнувшим в угоде –

он служит единственно правде,
единственно служит свободе.

Для жизни по этим законам
он собственный мир порождает
и в схватке с коварным Драконом
с трудом, но всегда побеждает.

Он ранен, он долго приходит
в себя, и весомы причины,
что власть между тем переходит
к таким, на которых личины.

Затянуты временем раны,

погашены временем страсти,
и мир несуразный и странный
у новой рождается власти.

Вновь правит не правый, а сильный,

пейзажем маня заоконным,
и дети в конце кинофильма
послушно бегут за Драконом…

Декабрь 2015 

ИГРА        

Я сыграю в такую игру: два нисколько не связанных слова
обнаружу совсем наугад – например, в словаре Ушакова, –

и попробую их увязать, произвольную цепь допуская,
если только удастся найти, если только возможна такая.

Например, это слово «корма» и к нему в сочетание «яшма».

Поначалу искомая цепь получается вовсе нестрашно:
скажем, старый плывёт пароход по реке многоводной и тихой,
с двух сторон многоярусный лес, берега поросли облепихой.

Люд простой – пассажиры его, всё трудяги, всё больше с мешками.

На носу есть немного кают, а все прочие – под облаками.

На корме, среди разных людей, едет женщина с ликом вчерашним,
и она выделяется тем, что на ней ожерелье из яшмы.

Муж-писатель его подарил в те поры́, как ещё женихался,
а откуда оно у него – расспросить не хватило нахальства.

Едет женщина к мужу сейчас, путь непрост, но не жалко усилий:
чудо выпало ей из чудес – два свидания в год разрешили.

Пароход погудит – и леса отвечают рассыпчатой трелью…

Красный, серый, зелёный цвета разбегаются по ожерелью.

И представить сейчас мудрено, что совсем в небольшом отдаленье
вперемешку лежат лагеря и с убогим жильём поселенья.

…А теперь я представлю себе, что какие-то дни пролетели:
возвращается тот пароход через две с половиной недели.

Повстречавшая разных людей – мало добрых и много нахальных, –

эта женщина вновь на корме, но уже без камней уникальных.

Муж статью получил за статью, что увидела свет за границей:

к покаянью призвали его, ну, а он и не думал виниться.

Вот и сделали в лагере всё, чтоб свидания их погорели;
офицеру охраны тогда им пришлось подарить ожерелье.

Вот и связана яшма с кормой словом «лагерь» и словом «охрана» –

получилась такая игра, что игрой и назвать её странно.

А что связи найти удалось, я себя похвалою не тешу:
быть в начале другим бы словам, а посредники были бы те же…

Январь 2016

ВОСПОМИНАНИЕ О КОКТЕБЕЛЕ

                                                  В.

Вдоль тропинки кизил и шиповник,
час всего – и две ёмкости полных,
если с доброй погодой в ладах,
если руки работали с толком, –

и теперь насыщаешься только
красотой, что дарит Кара-Даг.

Наш маршрут по дорогам проложен,
что когда-то освоил Волошин,
а потом ещё тысячи ног.

Но загадочна эта природа:
было сколько угодно народа –

ты сейчас на земле одинок.

В бухтах пусто, а море бездонно,
не воротишься без халцедона –

до сих пор берега им полны.

И наполнишься этим восходом,
этим воздухом, пахнущим йодом,
этой зыбкой дорожкой луны.

Оттого, что вокруг многолюдно,
в путь обратный с билетами трудно
и не густо у нас на столе.

Но поди ж ты – на час от жилища,
и безлюднее места не сыщешь:

двое нас на пустынной земле!..

Январь 2016

*     *     *

Февраль високосного года,
зима на словах и на деле –

как будто взбесилась природа:
то жарко, то ливень с неделю,
то холод, и снег на Хермоне,
и даже недолго в столице,
то пыльная буря в Димоне,
и Негев с неделю пылится, –
и всё это одновременно
на узкой земельной полоске,
которая столь неизменно
находится на перекрёстке
враждующих цивилизаций,
где в схватке века и народы,
где мелкими могут казаться
капризы февральской погоды,
где люди привыкли и к безднам,
и к тучам на их горизонте –

им нужен и «Купол железный»,
и просто обыденный зонтик…

Февраль 2016

*     *     * 

                    Сад облетел от верхушек до самого низа…

                                                 Из стихотворения 1979 года

Опавшие листья когда-то рождали симфонию смут –

для жизни неюной сравнения были прозрачно-просты.

А здесь эту строчку про сад облетевший едва ли поймут:
здесь год напролёт и листва зеленеет, и кроны густы.

Меняется только сквозная расцветка ухоженных крон:
то белым – цветенье,

                        то жёлтым, то красным, то рыжим – плоды.

Бывает, конечно, что град эпизодом наносит урон,
бывает, конечно, что в годы иные не хватит воды.

Для жизни неюной и этих сравнений довольно вполне –

она никогда не бывает ни гладкой, ни очень прямой.

Но сад облетевший нерезко уже вспоминается мне,
и тешит сознанье, что я хоть под осень вернулся домой.

Март 2016

*     *     *

                                           В.

Купи себе в дорогу бутерброд
в каком-то утлом уголке вокзала
и в поезде задумайся устало,
куда тебя опять судьба ведёт.

Казалось бы, наездился уже,
натрясся, натаскался, насмотрелся,
а вот поди ж ты – снова стонут рельсы
на жизненно-дорожном вираже.

А проводник приносит крепкий чай;
ешь бутерброд и запивай неспешно
и самому себе скажи беспечно,
что ты дорогу выбрал невзначай,

что неизвестна длительность пути
и что в конце тебя никто не встретит…

Но можно опустить резоны эти
и в промежутке где-нибудь сойти –

внезапно, позабыв про все дела,
на полустанке, где зажёгся красный,
где женщина, которой нет прекрасней,
негромко скажет: – Я тебя ждала…

Март 2016

*     *     *

За окном через день то семнадцать, то тридцать четыре –

это наша весна, это март завершается в мире,

это значит, на западе плещет прохладное море,
а на юго-востоке – хамсин в аравийском просторе.

За окном через день то семнадцать, то тридцать четыре;
перепады весны наблюдаются даже в квартире:
утром зябко и влажно, а вечером жарко и душно,
и храбрись не храбрись, а себя ощущаешь недужно.

За окном через день то семнадцать, то тридцать четыре –

то легки мои ноги, то словно навешены гири,

то сильны мои руки, то сжать их почти невозможно,
то светло на душе, как в окне, то темно и тревожно.

Это наша весна, и немало терпения надо,
чтобы молча, без жалоб такие пройти перепады,
но одно хорошо – нет нужды обучаться сначала,
потому что терпеть вся прошедшая жизнь обучала.

Март 2016 

О ЛЮБВИ

                                                  В.

Понадобилась рифма на «любовь».

Естественно, отбросив «кровь» и «вновь»
и в памяти не откопав созвучия,
я перерыл словарь Зализняка;
и всё равно отставлена строка,
а ведь сперва казалось, что живучая.

В ней что-то изначально не сошлось
и дальше продолжалось вкривь и вкось,
пока не прекратил я вовсе поиска,
вообразив комичный оборот,
что я геолог и пошёл в поход
с приборчиком-искателем у пояса.

Так можно, скажем, отыскать руду,
но ежели я слово так найду,
увижу, что оно не подчиняется
желанию его поставить в строй,
да ведь и строй совсем ещё сырой,
когда стихотворенье начинается.

На заданную тему сочинять
и образами строки начинять,
владея технологией продуманно, –

оно больших не требует затрат,
а завершишь – и видишь результат:
что всё стихотворение придумано.

А вот когда совсем издалека
к тебе придёт невнятная тоска,
ведя слова какие-то случайные,
она потом покоя не даёт,
и движешься назад, а не вперёд –

в свои воспоминания печальные,

в немолодые тайники души, –
и рифмы, так легки и хороши,
одна к одной в соединенье просятся,
и о любви рождаются стихи,
загадочны, прозрачны и тихи,
а слово то совсем не произносится…

Апрель 2016

ТЕАТР

Какое устаревшее искусство –

стоять на сцене в мятом парике
и с бутафорской шпагою в руке
читать стихи про вспыхнувшее чувство!

Партнёрше в диалоге – сорок пять;
она играет юную принцессу,
что зрителям прибавит интересу:
захочет ли герой её обнять?

Не захотел, а лишь целует ручку;
и вот он за кулисами стоит
и гасит раздражение и стыд,
от режиссёра получая взбучку.

Конец антракта. Занавес открыт.

И юный князь, отвергнутый принцессой,
себя в соборе укрощает мессой
и никому отмщеньем не грозит.

Проходит время. Князь как победитель
с почётом приезжает во дворец,
и предлагает сразу же венец
ему с принцессой царственный родитель.

Князь и принцесса. Встреча во дворце.

За семь минут не сказано ни слова.

И выглядит правдиво и рисково
пустая пьеса в непустом конце.

Князь помудрел, а юная принцесса
тонка, прекрасна, вся – один порыв,
и смотрят, все проколы позабыв,
и зрители, и критики, и пресса.

Ни временны́х, ни авторских примет,
сюжетные ходы остались тенью,
но семь минут такого потрясенья,
что помнятся и через десять лет!..

Апрель 2016 

*     *     *

Тот человек, владевший почти половиной планеты
и державший в страхе другую её половину,
в некий обычный день взял и ушёл со свету,
вызвав на всей планете срочных вестей лавину.

Это было событие, всемирное в самом деле,
но глубину перемен представляли тогда едва ли.

На одной половине скорбно гудки гудели,
на другой половине притишенно ликовали.

Время то проползало, то безудержно мчалось,
и того человека вторично похоронили.

А через сорок лет его держава скончалась,
оставив по всей планете мрачные пятна гнили.

В них сохраняется память безумного карнавала,
когда все в благостных масках, а в ладонях – кастеты.

Но только ведь эта плесень и раньше существовала,
ещё до того, как он узурпировал полпланеты.

А плесень весьма живуча и сохраняется в силе
там, где гибнет другая фауна или флора,
и если бы специалиста мы об этом спросили,
он бы сказал: уничтожить – только с помощью хлора.

Да и то, он сказал бы, стоило бы остаться
хотя бы какой-то полости, куда не хватило газа,

окажется достаточно трёх-четырёх мутаций –

и половина планеты вновь дойдёт до экстаза!..

Июнь 2016

*     *     *

Фотограф-мастер смог остановить
мгновение, одно из миллиона,
запечатлев язык хамелеона,
который просто превратился в нить
с миражной клейкой капелькой на ней,
поймавшей на лету живое что-то.

Тот снимок называется «Охота» –

нельзя короче и нельзя верней!

Но мысль, сначала смутна и слаба,
заполонила после, оглушая:

что, если надпись, тоже небольшая
и точная, годится тут – «Судьба»?..

Июнь 2016 

*     *     *

Словно чистого воздуха доза
в помещении душном и чадном,
Фантастический вальс Берлиоза
возникает в наплыве случайном.

Лёгкий-лёгкий полёт в ля-мажоре,
головы́ или зала круженье…

Только всё это кончится вскоре,
и останется лёгкое жженье.

Суета, добывание денег,
с разным людом общенье и споры,
и какое искусство заденет
безвоздушные эти просторы?

Но звучание старого вальса
душу полнит волнение старым,
говоря мне: собой оставайся
и не бойся казаться отсталым…

Июнь 2016 

*     *     *

Ежедневно в мире печатается немыслимое число газет,
круглосуточно мир наполняется телерадиопередачами,
со своих миллионов сайтов шлёт сообщения Интернет,
и сидит читатель\слушатель\зритель, удручённый и озадаченный.

На людей обрушивается вал справок, слухов и новостей –

как в нём не захлебнуться, как в нём разобраться им?

Если к этим источникам подойти без всяких затей,
их можно назвать средствами массовой дезинформации.

Возникает порочный круг: чтоб заполнить листы газет,
чтоб полнокровно жили компьютеры и телевизоры,
нужен непрерывный поток, а ежели его нет,
сгодятся любые сведения, даже если ещё не вызрели.

И можно себе представить сюжет, кафкианский вполне:
выходят пустые газеты, ниоткуда тексты не черпая,
и радиопередачи не ловятся ни на какой волне,
и телеэкраны выглядят, как пустые глазницы черепа.

Тогда в жизни цивилизации полный случится крах:
читатель\слушатель\зритель, особь как будто свободная,
утратив связи с реальностью, себя будет чувствовать, как
поднятая на поверхность рыба глубоководная…

Июнь 2016 

*     *     *

                                                             В.

Я проживаю в квартире на седьмом этаже.

В доме есть лифт, но тесный, старый и ненадёжный –

он едет меж этажами со скоростью осторожной:
пока поднимется снизу, кто моложе, сбежит уже.

Кто моложе, и вверх порой взлетает, как птица:
когда ты молод, неважно, вниз бежать или вверх.

Такой вопрос задаёт поживший уже человек,
и он же сперва подумает, а стоит ли торопиться.

Разница только в способе – на лифте или пешком:
всё тот же будет этаж, всё та же будет квартира,
и только это существенно в твоём постиженье мира –

в другом варианте окажешься в месте, совсем не таком.

Там будут рады твоим скорости и успеху
и вычислят этаж, куда ещё нужно взойти.

А в квартире, где я живу, тоже припомнят пути,
но скажут: новый подъём, честно сказать, не к спеху.

Июнь 2016 

*     *     *

Зяблик поёт и поёт, сидя на ветке орешника.

Ему, чтобы выдать трель, не нужно повода внешнего:
первая песня его приходит с восходом солнца,
а дальше в теченье дня поёт он, когда поётся.

Господь его обучил пенью простому и ясному,
и не завидует он парящему в небе ястребу.

У каждого свой удел, своё у каждого дело,
и важно в деле дойти до своего предела.

Зяблик поёт и поёт в кроне густого дерева
и не хочет менять сути напева древнего.

Зяблик поёт и поёт, сидя на срубе колодца,
и знает – паренье есть, покуда ему поётся.

Июнь 2016

ДЯДЯ  ИЗЯ

Дядя Изя был пьющим, и пил он крепко, по-русски,
в оправданье ссылаясь на нервные перегрузки.

Никогда не пьянел, только всё страшней улыбался,
а когда доходил до нормы, просто падал и отрубался.

Дядя Изя носил гимнастёрку защитного цвета,
а на ней портупею – это была примета,
вместе с галифе и хромовыми сапогами,
тех бойцов, что воюют с внутренними врагами.

Дядя Изя с тридцать седьмого до пятьдесят второго
очень старался, чтоб держава была здорова.

А в пятьдесят третьем, ещё до главной кончины,
его прогнали из органов, не объяснив причины.

Дядя Изя только недавно отметил полвека,
и тут несчастье обрушилось на человека.

Что сказать – и в самом деле несчастье;
пришлось вернуться к труду по столярной части.

Дядя Изя просох вопреки перегруженным нервам –

с циркулярками шутки плохи в цеху фанерном,
и, даже отмеченный грамотой за труд и старанье,
не пошёл с друзьями обмывать её в ресторане.

Дядя Изя был родственник и проживал по соседству,
у него на глазах протекло всё моё детство,
а в пятьдесят шестом, уже в обличье студента,
я стал невольным свидетелем особенного момента.

Дядя Изя пришёл побеседовать к бабушке Саре.

Оба они обладали звучными голосами,
и дядя Изя расспрашивал про время и про дорогу,
как ему лучше попасть на Подол, в синагогу.

Дядя Изя потом встретился мне лишь однажды.

Он выглядел, как в те годы выглядел почти каждый:
в серой одёжке, сутулый… И лоб напряжённо морща,
он что-то хотел рассказать – но мы постояли молча.

Июль 2016

ДЛИННАЯ ЖИЗНЬ

Спал на полу, на жалком тюфяке,
питался кое-как и где придётся,
уничтожал в себе иногородца –

был постоянно с томиком в руке.

Благодаря обилию невзгод,
он вырос, одолев засилье это,
в прекрасного и мощного поэта –

и тут случился сорок первый год.

Он воевал, был ранен тяжело,
женился на сестричке госпитальной,
был переполнен радостью витальной,
но это время быстро утекло.

Потом пошли гоненья на врачей.

Он поначалу думал: это снится,
а сам в конце концов попал в больницу
и, выйдя, понял, что опять ничей.

Давно усвоив, что судьба одна,
уже не думал о союзе прочном.

Когда казалось – всё в далёком прошлом,
дверь отворилась и вошла она.

Работал в школе. Жаждал тишины.
Перебивались на́ воду с окрошки.

Да иногда поскрёбывали кошки,
что вот на иждивенье у жены.

Не напечатав ни одной строки
за десять лет, а может быть, за двадцать,
он принял всё и был готов признаться,
что слишком долго верил в пустяки.

А не пустяк – призвание и честь,
любовь, и труд, и вера в благородство.

И ты, конечно, не такого роста,
каким слывёшь, а лишь какой ты есть.

Никто не проживает без прорех,
но до́лжно в некий час остановиться,
чтоб осозналась новая страница:
Бог сохраняет всё, но не у всех.

Июль 2016

ИЗ ШКОЛЬНЫХ ЛЕТ

Триптих

1.

Танцевали падеграс и падекатр,
иногда в кино ходили и в театр,
чаще бегали на пляж и на футбол
и ценили свой домашний скудный стол.

Пели песни, что по радио звучали
и «тарелку» никогда не выключали:
от неё к народу шла благая весть –

то, что было, то, что будет, то, что есть.

В каждом классе был портрет вождя Отчизны;
в нашем был «Великий светоч коммунизма»:
он стоял со взглядом в дальнем далеке
и с раскрытым томом Ленина в руке.

На портрете вождь моложе лет на двадцать,
только все давно отвыкли удивляться,
и неважно, в профиль или же анфас –

восхищение захлёстывало нас!

Разве может быть меж ним и нами сходство?

Люди-винтики – такое производство:
вот головка, вот нарезана резьба…

Но однажды призвала его судьба.

И пришло совсем неслыханное время,
так внезапно уравняв его со всеми.

Возводили всю постройку на века,
а другая жизнь была совсем близка…

2.

Сима Павловна Фридман, наш классный руководитель,
пришла совсем ещё юной к нам в забубённый класс,
где я, хоть круглый отличник, многих проказ предводитель,
и завучем, и директором наказан бывал не раз.

Сима Павловна, Симочка – так мы её называли –

с классом освоилась быстро, не потеряв лица.

А что происходит с нами, мы разбирались едва ли, –

годы спустя лишь немногие поняли до конца.

Мы её полюбили – не в нынешнем пошлом смысле,
навязанном кинофильмами, где много постельных сцен:
в то жестокое время такой даже не было мысли
у затюканных мальчиков среди облупленных стен.

Мы были плохо обуты, мы были плохо одеты,
дома нередко биты и всегда голодны,
и с укоризной партийной наших вождей портреты
сверху глядели с каждой для них пригодной стены.

Она же судьёй не стояла над каждой нашей ошибкой,
над закидоном каждым, свойственным детворе.

Она говорила с нами по-доброму и с улыбкой
в классе, и в коридоре, и на школьном дворе.

Сима Павловна Фридман дошла до выпуска с нами,
напутствовав мудрым советом счастье искать в семье,
и до сих приходит редкими школьными снами,
мне помогая выстоять на неуютной земле.

3.

Пятьдесят четвёртый год. Мы уже в десятом классе.

Скоро время подойдёт отправляться восвояси.

Но пока что лишь январь, мы другим событьям рады –

отмечает календарь триста лет великой Рады.

Только год прошёл всего, а уж многое забыто.

Говорят, на торжество в Киев едет царь Никита.

Говорят, свою игру он ведёт… Мели, Емеля!

Что-то, хлопцы, не к добру, не по делу осмелели!

Май пришёл; гуляй, перо, отделяя свет от тени!

Получаю «серебро», хоть безгрешно сочиненье.

Не жалейся никому, ибо жалоба невнятна…

А четвёрка почему? Потому что. Всем понятно.

Обойдусь без пошлых слёз, ибо память есть живая:
прошлым летом был курьёз – на ходу сигал с трамвая.

Столкновение с землёй. Мало крови, много боли.

За полезный опыт свой говорю спасибо школе.

Август 2016

*     *     *

Дом, где я жил, на речном берегу находился.

В нём родилась моя мама и я в нём родился,
вырос я в нём, возмужал и слегка постарел,
он меня выкормил, вырастил и обогрел.

Но постепенно приблизилось время седое,
что-то с жильём приключилось и что-то с водою:
стала вода непрозрачной и горькой на вкус,
дом зашатался – подгнил на фундаменте брус.

Ладно бы дом, а вот что мне поделать с рекою?

Эта забота бессрочно лишает покоя.

Мне́ что поделать и тем, кто сегодня со мной,
если тому обустройство державы виной?

Нам не по силам сменить обустройство державы,
да и не надобно этой сомнительной славы.

Дом починить – это можно, но тут же вопрос:
речка в соседстве – уж как бы бежать не пришлось.

Может быть, так: присмотреться к провинции дальней,
место найти поскромнее, пускай и печальней,
и попытаться продолжить свой жизненный путь
с чистой страницы, и просто спокойно вздохнуть.

Август 2016

*     *     *

Вот пейзаж бесконечно убогий,
подходящий для горестных стонов:
в тупике на железной дороге –

два десятка старинных вагонов.

В стороне от большой магистрали,
среди всякого хлама и гнили…

Их когда-то сюда перегнали,

а отправить на лом – позабыли.

Умирают они год от года
двадцать лет, а, возможно, и тридцать.

Иногда лишь, когда непогода,
к ним приходят бродяги – укрыться.

Соберутся, на скорую руку
накропают подобье жилища,

жизнь свою не считая за муку –

ходят-бродят, ведь что-то же ищут!

После дней на пустых перегонах
спят, отнюдь не мечтая о чуде,
в бесконечно ненужных вагонах
бесконечно ненужные люди…

Сентябрь 2016

*     *    *

Круизный лайнер «Александр Грин»

идёт по расписанию из Лисса.

С погодой не сложилось: ветер злится,
поверхность моря в завитках седин.

В прогнозе шторм. Тяжёлая волна
бьёт в борт не сильно, а скорей противно.

Но паруса вполне декоративны,
а дизель мощный – качка не страшна.

Шесть палуб развлеченьями полны:
рулетка, покер, бары и эстрада,
и никому тревожиться не надо
о приближенье штормовой волны.

Кого стошнит, хотя он и не пьян,
тот отлежится в тишине каютной.

Надёжный лайнер с точностью минутной
туристов переправит в Зурбаган.

Октябрь 2016

*      *     *

Всегда найдётся бритва или яд,
удавка, пуля или же взрывчатка –

явленье жизни призрачно и шатко,
её прикончить может всё подряд.

Тиран об этом знает лучше всех:
густая многослойная охрана
вокруг него, но поздно или рано
того, кто покушался, ждёт успех.

Тиран боится своего врача,
секретаря, гарсона, брадобрея
и с возрастом лишь выглядит добрее,
в покоях по-тигриному урча.

Любое в свите новое лицо
в нём вызывает приступ липкой дрожи,
но прежние угодливые рожи –

отнюдь не безопасное кольцо.

Любой из них клыкаст и ядовит
и явно не случаен в этой стае,
и с каждым днём опасность нарастает –

тирана не обманет внешний вид.

Он потому для них и полубог,
что ощутит беду в служебном раже
и, выпад сделав на секунду раньше,
перешагнёт лежащего у ног.

Октябрь 2016

*     *     *

Убогий старец в инвалидном кресле
поел овсянки и слегка вздремнул,

и сон его минувшее вернул,
где люди и события воскресли.

Увидел он себя кричащим что-то –

красив и молод, а вокруг народ:
в стране военный был переворот,
и он был во главе переворота.

И сорок лет потом борьба с врагами:
аресты, пытки, и, от власти пьян,
сметал преграды мощный ураган –

он был диктатор в этом урагане.

Сперва всё ощущалось, как коррида,
затем тупой рутины торжество.

И это было только для того,
чтоб превратиться в старца-инвалида?!

Он жив ещё, ухоженный умело,
но те, что прославлять его должны,
уже молчат, а жители страны
припомнят, сплюнув, и вернутся к делу.

Ноябрь 2016

СТАРИННАЯ ЛЕГЕНДА 

                                                                В.

Женщина и мужчина повстречались однажды
в жарком краю, в дороге на фоне снежных вершин.

Он еле-еле шёл, изнемогая от жажды,
она от ручья несла наполненный ею кувшин.

Похоже, ему вот-вот совсем уж худо пришлось бы,
в любую минуту мог в сознании быть обвал.

Она его напоила, не дожидаясь просьбы,
он потом благодарно руки её целовал.

Чудотворной была чистая та водица:
она человека спасла, жажду не прекратив.

И две дороги сошлись, чтобы больше не расходиться,
два гармоничных начала сплелись в единый мотив.

Полвека прожили вместе женщина и мужчина,
полвека длилось заботы и нежности торжество,

и он полвека пил из наполненного кувшина,
и за эти полвека не иссякла жажда его.

Ноябрь 2016

*     *     * 

                                          В.

В темноте чуть краснели угли
припогашенного костра.

Я снимал в городишке угол,
проводя вот так вечера,

молча память в тиши листая
или глядя в ночь без затей…

Шла моя колея пустая
по угодьям трёх областей,
и в любом населённом пункте,
где я мог бы тогда осесть,
я б не ведал, что со мной будет,
как и то, что со мною есть.

Городок был выбран случайно,
хоть о нём я и раньше знал,
потому что был связан с тайной
протекавший рядом канал.

По каналу шли теплоходы,
а по рельсам шли поезда,

только транспортные заботы
не касались меня тогда.

Люди могут назвать причудой,
что застрял я в такой глуши,
но ведь вырвался я оттуда,
где не ценится боль души!

Я глядел на углей свеченье,
слушал поздние звуки дня
и во всём находил леченье
от пустот, сковавших меня.

И поверил с рассветным солнцем
обещанию городка,
что к щеке моей прикоснётся
чья-то ласковая рука.

И промолвил голос певучий,
что с другим ни одним не схож:
«Нужно попросту верить в случай –

он приходит, когда не ждёшь…»

Декабрь 2016

 

*     *     *

Непонятная грань – счёт секунд прокричим ли, прошепчем, –

год, в котором живём, вдруг становится годом прошедшим.

Переход не заметишь, не глядя на стрелки часов:
время движется дальше, и дверь не закрыть на засов.

Время движется дальше, а мы обновляем расчёты
календарного плана, бюджета, объёма работы.

В первый день января просыпайся хоть в раннюю рань,
переход незаметен – опять непонятная грань!

Время движется дальше. Хоть паспорт укромно хранится,
но в графу возрастную приходит скачком единица.

Ты глядишь в зеркала в подтвержденье природных проказ –

ты скачком постарел! – а оно незаметно для глаз.

Время движется дальше, визжа полуночным трамваем,
и на милость природы смиренно мы так уповаем,
что однажды пройдёт незаметно и тот поворот,
о котором известно, что он в тишину от забот…

Декабрь 2016

 

ПРАКТИКА

Сусанна Христофоровна Стамболи
была в детдоме главным педагогом
и очень подходила к этой роли,
по должности узнавшая о многом.

О многом знала, знала, но молчала
о том, что детям принесло бы боли,
и всех вокруг к молчанью приучала

Сусанна Христофоровна Стамболи.

А мы, студенты местного педвуза,
в том детском доме были практиканты.

Мы не считали практику обузой,
а дети нас любили за таланты:
мы знали игры, радио и фото,
и занимались музыкой и спортом,
и даже не стеснялись анекдота
для тех, кто был особенно упёртым.

А дети в массе были не сиротки,
а брошены родителями-пьянью
и теми, кто упрятан за решётку, –

и это всё взывало к пониманью.

Но иногда незнанье нас пугало,
недоуменье собственное, что ли,
и тут нам деликатно помогала
Сусанна Христофоровна Стамболи.

На сто процентов не могу ручаться,
что мы её усвоили уроки.

Но суть не в том, что редко или часто
события бывали к нам жестоки.

Нет, мы о полной правде не мечтали,
о полной справедливости тем боле,
зато всегда молчать предпочитали
о том, что людям принесло бы боли.

Декабрь 2016

*     *     *

О запахи, зачем, как тени,
меня преследуете вы, –

цветущей  липы, и сирени,
и свежескошенной травы?

Ведь покидая землю детства,
оставшуюся за бугром,
я увозил её наследство –

мой астматический синдром.

В меня вселил его угрозу
реактор некого п/я,
а дальше стартовую дозу
дала Чернобыля струя.

Акупунктурой я спасался,
когда дыханья вовсе нет,
и только в памяти остался
угасших запахов букет…

Потом была земля другая,
её начальный трудный год,
когда, опять семью пугая,
я кашлял ночи напролёт.

Но летний жар и воздух влажный
по клеткам чистили меня,
и время шло, и вот однажды
я дожил до такого дня,

когда легко дышал, как раньше,
и были слаще всех наград
небесный запах флёрдоранжа
и моря терпкий аромат.

Январь 2017

КРЫМ, 1978 

                                                              В.

Коктебельское солнце, конечно, и осенью жарит,
но под вечер прохладно, и куртка – не лишний предмет.

А зелёный прожектор всё по́ морю шарит и шарит –

если сыщет кого-то, тому оправдания нет.
Да и в самом-то деле, кому это ночью не спится,
кто надумал поплавать во тьме и в холодной воде?

Нужно быть осторожным – а вдруг нарушитель границы?

Нужно бдительным быть постоянно, всегда и везде!

Вот и шарит прожектор, и трудятся люди с оружьем –

пограничная вахта бессонную службу несёт.

А турецкий-то берег, который и в песне не нужен,
он совсем недалёк – миль четыреста или пятьсот.

Мы сидим в темноте над обрывом и смотрим на море,
а зелёный прожектор рисует вдали полукруг,
и дают нам понять темнота и пространство немое:
мир почти бесконечен – на север, на запад, на юг…

Но таким полукругом предел ожиданьям положен;
это нужно понять и понятье своё закрепить.

Киммерийской свободой когда-то здесь бредил Волошин.

Можно бредить и дальше – уж это нельзя запретить!..

Февраль 2017

*   *   *

                           Я ускользнул от Эскулапа

                           Худой, обритый — но живой…

                                                                  Пушкин

Я несколько раз ускользал от него же,
но в этом с великим равняться негоже:
не раз и не дважды бывал на пороге я –

о том же могли бы рассказывать многие.

Живое всегда существует на грани:
в конце у живого всегда умиранье.

А где и когда – это тайна великая,
для особи каждой всегда разноликая.

Но если не знаю последнего мига
и всё же надеюсь – останется книга,
то нужно считать, не пускаясь в сомнения,

что это последнее стихотворение.

Написано. Точка. Прочтя его снова,
себе самому признавайся сурово:
а будет на то твоя воля последняя,
чтоб им завершалась и книга последняя?

Февраль 2017

*    *    *

Наследником Тютчева и Боратынского
его знатоки называли не раз,
поскольку он штиля не жаловал низкого
и строил стихи из отчётливых фраз.

А он, Боратынского зная и Тютчева,
искал совершенно иные пути,
поскольку его дарованье могучее
ему запрещало за кем-то идти.

Оставим учёным оценки, пророчества,
теории, термины и ярлыки.

Его же дорога была одиночество
от первой до самой последней строки.

Оставим поклонникам их междометия,
а взгляд непредвзятый увидит одно:
сыскать не получится бо́льшей трагедии,
и бо́льшего счастья сыскать не дано.

Март 2017

*    *    *

Иду вдоль невысокого забора
в каком-то незнакомом городке.

Картонка-адрес у меня в руке,
и нужный номер, очевидно, скоро.

Да вот и он – тесовый старый дом,
резные ставни и крыльцо резное.

Да, это он, возникший предо мною,
но вот кого я обнаружу в нём?

Стучусь. И чуть не сразу на пороге,
как будто он за дверью ждал меня,
ненужные сомнения гоня,
стоит хозяин в тапках и шлафроке.

«Входите, – без приветствий говорит, –

нет никого, увы, в домах соседних,
а мне и вправду нужен собеседник:
уж вы простите мой домашний вид.

Вот яблоки – они сейчас из сада,
вот кресла – вам удобно будет в них,
а вот и текст, о коем напрямик:
во мне возникла некая досада…»

«Так ведь и я сюда явился к вам,
чтобы свою обговорить досаду:
в том, что пишу, сегодня мало ладу
и много недоверия к словам.

Надеялся, что вы, высокий мастер,
дадите мне какой-нибудь совет…»

А мне хозяин говорит в ответ:
«Мы лошади одной и той же масти.

Мы оба пашем, не жалея сил,
порой себя сверх меры загружаем,
и оба недовольны урожаем –

я потому приехать вас просил.

Я полагал, что вы, знаток созвучий,
научите их слушать в тишине,
а вы, приехав, жалуетесь мне,
что ваш напев не очень-то живучий!

Вы прилетели из другой страны,
сюда, на север, с огненного юга.

Мы знаем, что не можем друг без друга,
но и помочь друг другу не вольны».

Мы оба две минуты помолчали,
а может быть, молчали целый час,
и я был тот, каков я и сейчас,
а он был тот, каким я был вначале.

И мы молчали, думая о том,
что хорошо бы нам соединиться –

но перед каждым чистая страница,
и что на ней появится потом?!

Март 2017 

ФОТОГРАФИЯ

Лакированный ящик потёртый
на высокой и шаткой треноге –

старой техникой этого сорта
управляли, наверное, боги:
вот прицел из-под чёрной накидки,
в пальцах крышечка от объектива,
и рождались не просто открытки,
а воистину дивные дива.

Это было для многих впервые,
потому не дыша застывали,
но и нынче они как живые –

так подробны и внятны детали,
так отчётливо выпуклы позы,
так достоинством полнятся лица,
что на снимках, явившихся после,
это всё уже не повторится.

Ремешок аппарата на шее,
щёлк затвора, прокручена плёнка…

С каждым днём отпечатки дешевле,
с каждым днём интенсивнее гонка.

На ходу, на бегу и в просветах
щёлк – и целиться даже не надо!

Сотни снимков хранятся в пакетах,
удостоенных беглого взгляда.

А в руке уже умный мобильник,
круглосуточно к съёмке готовый,
и в его урожаях обильных
чьи-то лица мелькают и тонут.

В нём твоих отражений рулоны,
в нём домашних музеев полотна,
и мгновений твоих миллионы
в гигабайты спрессованы плотно…

Март 2017

СТАРЬЁВЩИК

– Старые вещи берём! – зачем-то во мне возник
этот почти забытый, из давнего детства крик.

Обычно кричал старик с большим заплечным мешком,
стянутым у горловины кожаным ремешком.

Он никогда во двор не приходил налегке –

много соблазнов для нас было в его мешке:
булавки, флаконы, пёрышки, гирьки, карандаши
и другие забавы незрелой детской души.

И местная детвора во всю разбегалась прыть,
чтобы старьём домашним старика покорить,
и начиналась торговля в дальнем углу двора,

споры и уговоры – серьёзной была игра! –

на кирпичах, на брёвнах, а то и просто в пыли,
зато какие улыбки потом на лицах цвели!

Понятно, старик был нищий, мы жили все в нищете,
но помнятся и поныне смешные богатства те,
и эта серьёзная очень, хоть и смешная игра
учила нас различенью понятий зла и добра,
ибо старик убогий с кучей своих затей
мог обмануть легонько, но не грабил детей.

Он заскорузлыми пальцами детских касался душ,
за приношения наши давая всякую чушь,
исподволь в нас внедряя главный, мудрый обман:
это не купля-продажа, а добровольный обмен.

И глубинных сравнений тут уж не избежать:
старые вещи – как люди, их надобно уважать,
продлить их тихую старость мы стараться должны,
но продавать их глупо, ибо им нет цены.

Март 2017

*    *    *

Свой путь закончив непрямой,
он вдруг исчез на перекрёстке,
оставив на земле обноски
и посох с нищенской сумой.

Душа ушла за облака
с обыденной больничной койки –

так испаряется со стойки
бесследно капля коньяка.

А впрочем, остаётся след –

цветной едва заметной плёнкой,

настолько призрачной и тонкой,
что вроде бы её и нет.

Но вовсе не бездумный пыл
считать удачею великой,
что будут радужные блики
напоминать о том, кто был.

Ведь много чаще задарма
звучит вопрос прямой и жёсткий:

– Чьи это жалкие обноски?

Чьи это посох и сума?

Март 2017

*    *    *

Несколько книг, перечитанных множество раз;
несколько фильмов, что помнишь буквально по кадру;
несколько дисков – любимых мелодий запас, –

выбор такой, чтобы он не во вред миокарду.

Можно бы больше, но вряд ли ты станешь смотреть,
слушать, читать и потом аплодировать в раже;
можно и меньше – тот список урезать на треть, –

выбор всей жизни, он сделан значительно раньше.

В прошлом твой юный и среднего возраста раж –

нынче пространство для вдумчивых воспоминаний.

В прошлом остался почти неподъёмный багаж –

выбор нетруден из массы накопленных знаний.

Можно на флэшке оставить три файла всего,
мысленно рядом поставив обширные свитки, –

это и будет всего багажа существо:
«Зеркало», «Дар» и «Квинтет» или «Фаустус» Шнитке.

Март 2017 

ГЕРМАН ГЕССЕ

Он с детства знал, что станет поэтом, –

ему Господь нашептал об этом,
но с детства видел, что все вокруг
эту стезю подвергают смеху;
если б не покровительство сверху,
не избежать бы душевных мук.

Вокруг все ищут реальных выгод,
и для него это был бы выход,
чтоб зов души помирить с толпой.

Но он себя над толпой возвысил –

занял душу игрою в бисер,
по части выгод совсем слепой.

В мире, где правят война и нажива,
лишь одно стремленье не лживо –
к вершине башни стеклянных бус,
и случается в этой башне
день грядущий и день вчерашний
соединить при помощи муз.

Там композиторы и поэты
почти случайно находят приметы
слияния этих двух стихий,
и на основе тонкой науки
стеклянных бус оживают звуки –

родятся музыка и стихи.

Март 2017

*    *    *

Всякий раз, когда смотреть в колодец случалось,
я вспоминал, что в нём увидеть можно звезду.

Только почти всегда воспоминанье кончалось
каким-то неясным страхом: вот сейчас упаду!

Наклоняюсь над срубом, в длинную темень глядя,
звезда там или иллюзия – хочу для себя понять,
и спиной ощущаю, что кто-то подходит сзади,
и уже невозможно что-нибудь предпринять.

Я слышу его дыханье, ровное, без перебоев,
я чувствую его руки на шее и на ногах,
и то, что вот-вот случится – а может случиться любое, –

придумано не сегодня, обдумано не впопыхах.

Я потерял осторожность, но это уж как придётся –

не всё же смотреть на мир из-под прикрытых век!

Кто ищет свою звезду, пусть даже на дне колодца,
рискует сорваться в бездну – неважно, вниз или вверх.

Падение длится долго – целую вечность длится,
и не удаётся добраться до неба или до дна,

и снова передо мной лежит пустая страница:

заглядываю в колодец, в котором звезда видна.

Март 2017

*    *    *

Стою на большом вокзале в странном оцепененье.

Под сводами гулко-невнятно слышатся объявленья.

Я ещё тощий, безусый – давние это года;
куда-то я должен ехать, да вот не помню, куда.

У ног чемодан потёртый, разные виды видавший,
в нём документы, тетрадки, смена бельишка даже,
немного домашней снеди, которую после съем…

Зачем-то я должен ехать, но не помню, зачем.

Стою посреди вокзала, себя ощущаю неловко.

Видимо, эта поездка – всё же командировка:
тут середина осени, а я уже в зимнем пальто;
кто-то меня направил, а только не помню, кто.

Я обращаюсь в кассу вполне осознанно вроде:
– Дайте плацкартный на поезд, который сейчас отходит.

Да, до конечной. Спасибо. Я понял – четвёртый путь…

Куда-то я должен ехать – поеду куда-нибудь.

Наверх чемодан уложен, домашняя снедь – на столик.

Ритмично стучат колёса, рельсы гудят и стонут.

Мелькают в окне полустанки, встречные поезда.

Куда-то я должен ехать. Куда же я еду, куда?

Вот вопрос, на который нет у меня ответа.

Уже зима на исходе, уже и новое лето,
уже и годы промчались в мелькании лет и зим…

Тот, кто меня направил – как объяснюсь я с ним?

Целью командировки тогда меня повязали,
но что-то я потерялся на том шумливом вокзале.

И всё же еду, пытаясь эту привязку снять,
и никому не должен ничего объяснять!

Март 2017 

*    *    *

На съёмочной площадке вырос дом,
где я прожил четыре первых года
в далёком детстве

                                 и была свобода,
какой нигде не чувствовал потом.

Он был не декорация-макет,
а настоящий, прочный, двухэтажный.

В нём был аутентичным камень каждый,
кирпич, обои, кафель и паркет.

Тот дом возник в сценарии моём,
и режиссёр, прочтя страницы эти,
сказал: – Есть оператор на примете,
и есть актёры. Нужно строить дом.

И вот в наш дом доставлен реквизит,
пришли артисты, стали обживаться,

готовить пищу, даже обшиваться, –

а камера лишь смотрит и молчит.

Лишь иногда подходит режиссёр
и что-то тихо говорит актёру.

Вся подготовка движется нескоро,
зато какой для поиска простор!

И в некий день я ощущаю дрожь:
актриса, наставления итожа,
становится на маму так похожа,
её партнёр – так на отца похож!

Но и со мною что-то этим днём
происходило – никуда не деться:
я мал и глуп, но не впадаю в детство –

я от рожденья по сегодня в нём.

Когда бы только я, отец да мать –

но все актёры изменились тонко,
и оператор заряжает плёнку,
и режиссёр велит ему снимать.

Вернули дом, а дом людей вернул,
а люди в доме время возвратили,
поскольку не играли там, а были –

дом поднял мир, который затонул.

Апрель 2017 

ЗЕРКАЛА

Куда ни пробросишь взгляд – всё вокруг зеркала
(а ещё ведь стёкла витрин, водоёмы и даже лужи).

Иные из них – шедевры зеркального ремесла,

другие среднего качества, случаются и похуже.

Плоские и с кривизной, с царапинами и без,
огромные прожекторные и даже из комнат смеха…

Всё отражается в них – от лиц до синих небес,
попробовать их убрать – выйдет сплошная прореха.

А особливо в гримёрках, среди парикмахерских зал,

в примерочных магазинов, в едущих экипажах –

там ведь не получается слушать, кто что сказал,
и возмущённое зрение сразу кричит о пропажах.

Казалось бы, что нам куски полированного стекла,
что нам их представленья, что нам их обещанья?

Хотим того, не хотим, а смотримся в зеркала,
сопоставляя  себя с окружающими вещами.

Кто-то телом силён, а духом бывает слаб,
кто-то наоборот – глаза б, говорит, не глядели.

А честные зеркала показывают масштаб:
какой ты в своих глазах, какой ты на самом деле.

Апрель 2017

*    *    *

Жизнь идёт, и ползёт, и влачится,
досаждая рутиной забот,
только враз остановка случится,
будто кончен пружинный завод.

И окажется вдруг потрясеньем:
жизнь – уж этого точно не ждёшь! –

коротка, как внезапный весенний
проливной ослепляющий дождь…

Апрель 2017

ЧЕРНОВИК (2017)

Я уничтожил по ошибке
листочек на столе своём,
но огорчился тем не шибко,
поскольку помнил, что на нём.

И сел за стол писать сначала –

и вправду, помнится пока, –

но как-то странно зазвучала
вторая жизнь черновика.

Детали были послабее –

обыденны и без прикрас,
удачи были поскупее
и приходили через раз.

Другие рифмы возникали,
строфу меняя и строку,
и я не мог их, как вначале,
адресовать черновику.

Вот восстановленный, единый
передо мною текст лежит,
но вряд ли даже половиной
черновику принадлежит.

Завис над новыми словами
в рассветной гулкой тишине:
моя пронзительная память
лишь удивляется во мне…

Апрель 2017

ЛЕТО ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЕГО

Я жил тогда на юге Украины,
в степи недалеко от Измаила,
где воины двенадцатого года
когда-то основали поселенье.

Там были старой крепости руины,
они на солнце выглядели мило:
по ним учила жаркая природа,
что не одно и то же тлен и тленье.

Я жил там без особенных условий –

скорее, у хозяев на подхвате:
снеси да принеси, достань да сбегай,
пожалуйста, – и как бы с неохотой.

Стол и лежанка, лампа в изголовье,
всё это в чистой выбеленной хате,
и вся работа только до обеда,
да вряд ли и назвать её работой.

Тянулись дни без всяких развлечений,
без радио, без книг – одна газета;
ещё кино бывало по субботам,
но возвращаться – ни огня в селенье.

И не знавал я времени священней,
чем это несгораемое лето,
в котором и работал я с охотой,
и не склонял ни перед кем колени.

Оно не ощущалось некой вехой
и не сулило мне дороги торной –

должны были пройти большие годы,
чтоб со своей дорогой разобраться.

Но с расстоянья больше полувека
я вспоминаю мир почти фантомный
как островок нечаянной свободы
в стране, едва очнувшейся от рабства.

Апрель 2017 

*    *    * 

                           Одиночество учит сути вещей.

                                                  Иосиф Бродский

Когда человек одинок, он вынуждается знать
не только извивы дороги, но и её подвохи,
иначе ему придётся идти многократно вспять,
а даже дойдёт до конца – ему достанутся крохи.

Когда человек одинок, не должен он ожидать,
что в критический час кто-то ему поможет,
а должен серьёзно учиться заново оживать
всякий раз, как судьба стезю его подытожит.

Когда человек одинок, он учится сути вещей:
выбор довольно прост – идти, не надеясь на чудо;
свобода твоя в одном – ты свой и больше ничей;
все мы идём туда, никто не пришёл оттуда.

Апрель 2017

ИСТОРИЯ

По одной стороне реки – цепь невысоких гор,
по другой её стороне – дремлет дремучий лес.

А сама река утекает в южный степной простор,
где когда-то был город, который потом исчез.

У города было пёстрое, но собственное лицо –

крикливые базары, бесчисленные шатры,
а ночью его окружало огненное кольцо:
посты, табуны, стоянки – везде пылали костры.

Там на троне сидел хан кочевых племён,
владыка несметных войск и немереных сил.

Одним движением пальца перечёркивал он
сотни и тысячи судеб – или же возносил.

Не было никого, кто мог перечить ему
или хотя бы сомненья обнаружить сполна.

Те, кто пред ним не падал, уходили во тьму,
и как-то уж очень быстро забывались их имена.

И проползли века – не так уж много веков, –

серьёзные археологи взяли надёжный след.

Находят останки сбруи, даже пепел костров,
и только признаков города как не было, так и нет.

Что за владыка был? Что за держава была?

Среди имён и названий историки ищут фантом.

Намёки старинных грамот перекрывает мгла,
а что касается города, пусто на месте том.

Апрель 2017

*    *    *

Воспоминанье из очень ранних –

настоящий медовый пряник,
мной полученный в детском саду
в сорок втором году.

В татарском городе Зеленодольске
на белом снегу желтоватые доски,
на досках станки, над станками луна –

так диктует война.

Без крыши и стен работают люди;
крыша над ними вскорости будет,
а вместо стен только сосны в ряд,
лампы на ветках висят.

Рабочие сами сыты едва ли,
а всё же пряники детям достали:
их раздавал, желтолиц и раскос,
скуластенький Дед Мороз.

Всё остальное заведомо просто –

не полагаются пряники взрослым,
им полагаются хлеб и пшено,
и чудо, что есть оно…

Годы спустя, если мама хотела
меня похвалить за доброе дело,
она говорила: – Садись, поешь:
вот пряник, а вот кулеш.

Апрель 2017

ПЛОТ 

                                                                             В.

Идёшь в незнакомой местности, и вот впереди река –

не быстрая, не широкая, а всё равно преграда.

Нет никакого моста поблизости наверняка,
с поклажей не поплывёшь, а переправиться надо.

Есть в рюкзаке топорик, и можно бы сделать плот,
благо, на берегу достаточно сухостоя.

Но это тоже сулит много новых забот:

плот связать без верёвок – занятие непростое.

Надобно осмотреться, чтобы найти лозу;
даже если найдёшь, к ней привыкнешь не сразу,
особенно если она не очень близко в лесу,
особенно если с ней дел не имел ни разу,
особенно если к тому же тебя поджимает срок
и, хочешь не хочешь, без проб требует результата.

Можно считать, что природа тебе припасла урок,
а за любой урок в жизни положена плата.

Но деньги тут не при чём, ибо ты платишь собой –

своими руками, ногами, нервами, поясницей…

И вот под плотом река, сверху свод голубой,
и ты не веришь себе – явь это или снится?

И в незнакомой местности свой продолжаешь путь,
река давно позади, другие преграды скрытны.

О том, что построил плот, расскажешь когда-нибудь,
а может, и не расскажешь – люди нелюбопытны.

Апрель 2017

*    *    *

Черно-белые кадры кино сняты чётко, а смотрятся странно:
колея устремляется вдаль, но в конце не хватает тумана.

Из-за этого взгляд просквозит по деревьям, по рельсам и шпалам,
по окрестным столбам-проводам – и упрётся в серёдку экрана.

А в серёдке-то нет ничего, потому и довольствуйся малым
и не жди продолженья пути к чудесам и местам небывалым,
а рутинно продолжится он по равнине пустой и унылой,
что встречалась нередко с мечом и встречалась нечасто с оралом.

Кто-то, может, её назовёт по-домашнему родиной милой,
кто-то, может, захочет её пробудить не стараньем, так силой,
кто-то, может, душевно стыдясь, упадёт перед ней на колени,
но опомнится, видя себя на коленях и перед могилой.

…Так домыслишь Бог знает чего и себя доведёшь до каленья,
но совсем отмахнуться нельзя – это взгляд моего поколенья:
если в кадре сейчас колея, быть должны и туманные дали, –

а в кино появляется дом, в доме печка и в печке поленья!

Возвращается в этом кино то, что нам по судьбе недодали;
за обычный, обыденный дом нет ни ордена там, ни медали,
но зато продолжается жизнь без иллюзии в нём, без обмана,
ибо души свои сберегли, ибо души свои не продали.

Апрель 2017

ПОСЛЕ ПЕСАХА

Два хамсина подряд и уже надвигается третий –

вот, пожалуй, и вся послепраздничная новизна.

Из Хедеры в Эйлат не проехать в зелёной карете:
неподъёмной жарой завершается наша весна.

А потом уже лето длиною в полгода, не меньше, –

с мая до октября, до прохлады и первых дождей, –

и хамсины идут по разряду «обычные вещи»,
и дневная жара ненамного ночной тяжелей.

Столько лет это лето, а всё-то привыкнуть не можем,
что дождинки не будет за двести без малого дней.

Только если свободу на чашу весов мы положим,
что на чаше другой по значенью сравняется с ней?

А уж ради свободы совсем невысокая плата –

и жара, и хамсины, и в мае отсутствие гроз.

Никакой ностальгии по мифам, что были когда-то.

Жизнь короткая очень, и жить её нужно всерьёз.

Апрель 2017

*    *    *

Взгляд из окна на седьмом этаже – это взгляд свысока
на черепичные крыши строений ближайшей округи:
сбились они по соседству так тесно, как будто в испуге,
словно бы их согнала в закуток великана рука.

Но отчего же глядеть свысока на живущих внизу?

Лишь оттого, что судьба обошла их высоким жилищем?

Равно не стоит жалеть их, о том проливая слезу,
что достаётся не тем и не то, что обычно мы ищем.

В Книге, где каждому чётко отмерены вехи судьбы,
есть и этаж, и название места, и срок проживанья,
и никакие уловки, проделки и даже старанья
не переменят существенных слов приговора Судьи.

Может считаться счастливым воистину тот человек,
кто назначенье своё на земле угадал с малолетства,
кто никого обойти не хотел, не запрыгивал вверх,
и совершил, что задумал, и это оставил в наследство.

Апрель 2017

*    *    *

Доносятся звуки рояля из окон соседнего дома;
прозрачна мелодия эта и даже как будто знакома,
но только никак не припомнить ни время, ни место, ни имя –

кто, где и когда в мою душу вошёл позывными своими.

И правда, ни с чем сопоставить не выйдет созвучия эти,
напеть никому не удастся, и поиска нет в Интернете.

Я мог записать на мобильник, но долго раздумывал – промах!

И нет знатока-музыканта в кругу повседневных знакомых.

И всё-таки есть эта запись и в памяти где-то хранится:
ведь знаю – она мне знакома, а дальше как будто граница.

Пытаться пройти без пароля? Но там пограничников группа,
которым о чаемой встрече словами рассказывать глупо.

А ночью мне снится эстрада, и словно упали вериги:
усталый артист у рояля из фильма по гриновской книге.

На фоне пустынного пляжа над серой осенней волною
аккорды прозрачные эти полвека во мне и со мною.

О музыка, ты, как наука, вся в жёстких оковах порядка,
расчислена до миллиметра – и всё-таки вечно загадка.

Звучания льются ручьями, ручьи собираются в реки,
но где же и как остаются в отдельном одном человеке?

Май 2017

СЛОВА

Вещи, канувшие в лакуны,
сортирую я по годам:
керогаз и примус на кухне;
чернобурки на шеях дам;
в дождь и снег на ногах галоши;
муфты для согреванья рук;
карусельная в парке лошадь;

танцплощадки дощатый круг;

КВН – телевизор с линзой;
ручка-вставочка для письма;
партвождей огромные лица,
в праздник прятавшие дома;
газировка с двойным сиропом;
патефон и пластинки с ним…

Очень трудно словам-сиротам:
нет вещей, а слова храним.

Мы в земле уже по колени –

как-то живы, но дело швах:

вся история поколенья
в этих еле живых словах.

Май 2017

ВОКЗАЛЫ

Берег речки зарос камышом,
но мощёных проездов немало…

Были в городе том небольшом
три железнодорожных вокзала.

То не чей-то нелепый каприз
и не власти особая милость –

просто три магистрали сошлись
в этой точке, уж так получилось.

И наладилась жизнь без затей,
но зато с ощутимым наваром:
было много проезжих гостей,

было много проезжих товаров.

Город весь потихонечку рос,
не особенно, впрочем, стараясь,
и внезапных тут не было гроз,
и в домах не усердствовал аист.

Жизнь по-своему очень проста,
и не надобно вкладывать душу.

Три вокзала – как те три кита,
на себе упокоивших сушу.

Тут хватило бы и одного –

все дороги своё отслужили, –
но тогда ведь совсем ничего
не останется ждущим поживы.

Кто таким ожиданьем томим,
не должны доверяться дорогам,
и тогда ими строится миф
о вокзалах, ниспосланных Богом.

Май 2017

ГОРОДОК

График железной дороги диктует
весь распорядок дневной городку.

Прежде чем выбрать планиду такую,
многое он претерпел на веку.

Были когда-то большие пожары,
голод, холера и даже разбой,

многие жители просто бежали
или с тоски уходили в запой.

Так бы, наверно, и далее жили,
как прозябали в былые века,

но умудрённые люди решили
выстроить насыпь вблизи городка.

И понеслось – осушенье болота,
стройка вокзала и складов при нём…

Поняли люди: добьёшься чего-то,
только работая ночью и днём.

Нечего жить, обивая пороги,
и неудачи срывать на других.

Весь городок при железной дороге
место нашёл и как будто затих.

Каждый при деле и все при зарплате,
что постепенно в привычку вошло,
и городок тот живёт в результате
пусть небогато, но как-то светло.

Да ведь и нужно-то в общем немного –

чтоб обходили стихии его,
ибо зависит он только от Бога
и не желает менять ничего.

Май 2017

ПО ГРИБЫ

Грибная охота сразу пошла на лад –

не нужно ходить, искать, утруждая спину:
в лесу полно грибов, в особенности маслят,
не сходя с места, можно набрать корзину.

Ещё двадцать шагов, поворот головы –

и новая россыпь, и если ты не калека…

Кроме группы на автобусе из Москвы,
в лесу буквально ни одного человека.

Густая тишь со всех четырёх сторон
объясняется просто – заданностью маршрута:
запретная зона, огороженный полигон
большого московского секретного института.

Со всех сторон заповедный муромский лес,
его окружают контроля незримые стены,
а среди полигона в серый купол небес
уходят строенья многоэтажной антенны.

И меня томит ощущенье неясной судьбы
в паутине антенны, натянутой шпилем острым:
мы сюда приехали необдуманно по грибы,
а вокруг без границ – он, обитаемый остров…

Май 2017

УЧИТЕЛЬНИЦА

В городке украинском, где стелется тишь вековая,
где общественный транспорт застыл в ожиданье трамвая,
где базар по субботам, а рыбой торгуют по средам,
где в столовой, случается, кормят приличным обедом,
проживает она, что полвека работала в школе –

знала много удач, предостаточно было и боли,
но ни в чём никогда против совести не погрешила,
а на пенсию выйдя, свой путь описать порешила.

Ну, а путь-то всего был четыреста метров, не боле,
что из школы домой, что, естественно, и́з дому к школе.

По бульвару Ватутина шла она многие годы –

по бульвару, что ныне зовётся бульваром Свободы.

Но на той магистрали, которая в памяти длится,
в те же самые классы входили всё новые лица,
наполняли пространство они голосами своими,
и у каждого было своё уникальное имя,

и в глубины былого по спискам входя осторожно,
никогда никого по-другому назвать невозможно.

Убеждалась она в этой истине снова и снова,
потому что никто никогда не похож на другого.

Было ей тяжело, и была в этой вере крамола,
ибо все как один, – так учила тогдашняя школа.

Было много проверок, пустых и нелепых дознаний,
за все годы не выпало ей ни медалей, ни званий,

а она не роптала, и лишь в пенсионных записках
без имён написала о людях услужливо-низких.

…В городке украинском, где стелется тишь вековая,
ходит старая женщина, годы свои доживая,
ходит, мягко ступая на фоне приятной природы,
по бульвару Ватутина… нет, по бульвару Свободы…

Май 2017 

СОН

Который раз всё тот же сон –

меня во сне сминает он,
а поутру нет избавленья от стыда:
зла, беспощадна и слепа,
за мною гонится толпа,
и я бегу и сам не ведаю, куда.

Толпа слепа, но видит цель,
а тут в заборе будто щель –

туда протиснусь, и дыхание замрёт.

Толпа промчалась. Я спасён!

Который раз всё тот же сон,
который раз один и тот же разворот…

Я просыпаюсь, весь дрожа.

А почему – ведь ни ножа
не видел я, ни даже просто кулака?

Но если б догнала толпа,
в своей агрессии тупа,
она меня бы вобрала наверняка.

А вот тогда бы я пропал!

Я не споткнулся, не упал
и не затоптан – только втянут, все дела.

В толпу войти – один пустяк,
да из толпы потом никак:
попробуй вырвись, если сразу удила!

Пройдёт совсем недолгий срок,
я позабуду свой шесток –

воспоминанья станут блёклы и скупы,
и, подготовленный вполне,
в толпе давно подобных мне
я буду гнаться за бегущим от толпы!..

Май 2017

*    *    *

Зажигаю свечу в годовщину ухода давнишнего друга.

Он теперь на путях не земного уже, а небесного круга.

А для нас на земле остаётся одно горьковатое дело –

наблюдать за огнём, как традиция наша давно повелела.

Поначалу он слаб, разгорается медленно и понемногу,
но и в доме светло – вечер этого дня лишь подходит к порогу.

А попозже, когда мы отходим ко сну и светильники гасим,
озаряет весь дом свет одной лишь свечи, ирреально прекрасен.

И подумалось мне: тот, чью память храню, был таким же по сути
и пространство вокруг озарял он собой, очищая от мути.

На земле, где дышал он, сгущалась тогда темнота вековая;
одинокой свечой он светился во тьме, к доброте призывая.

Не положено думать о памяти той, что тебе не по чину,
но надеюсь, что кто-то затеплит свечу и в мою годовщину,
и она непременно хоть на́ ночь одну чей-то мрак уничтожит
и планиду мою, несуразную всю, хорошо подытожит…

Июнь 2017 

*    *    *

Скрипит при вращении ворот колодца,
и цепь, опускаясь, негромко звенит.

Вода из ведра поначалу прольётся,
но после уверенно смотрит в зенит.

Глубокий колодец ведру обещает
достаточно долгий и ровный подъём,
где можно покоиться – цепь не смущает –

и думать о предназначенье своём.

А предназначение – чистую воду
поднять из источника множество раз,
и если ведру предлагают свободу,
смущаясь, оно говорит: – Не сейчас.

С колодезным воротом цепью сковаться –

работа рутинна, но жребий высок.

А срок подойдёт – так уж лучше сорваться
и лечь обречённо на донный песок.

Июнь 2017  

*    *    * 

                                                         В.

Тут и не нужно совсем никакого решенья,
разве что на привыкание несколько дней:
эта дорога пришла к своему завершенью;
дальше другая – идти нам придётся по ней.

Впрочем, условность, что эта дорога – другая,
та же она, только больше ухабов и ям.

Те же деревья и те же в листве попугаи;
путь предыдущий был тоже не очень-то прям.

Те же оазисы, только встречаются реже,
те же барханы с одной и с другой стороны.

Так же доносятся запах и шум побережья:
море большое, но плаванья не суждены.

Это и есть настоящая наша дорога,
и ни к чему нам хвалить её или ругать.

Много осталось шагать или вовсе немного –

это не наша забота. А наша – шагать.

Июль 2017

*    *    *

Сад был весь из белого налива,

лишь в углу полусухая слива
да какой-то чахлый абрикос.

Сад как сад, с хорошим урожаем,
но всё чаще мы соображаем,
что в сортах изрядный перекос.

К осени немалая забота:
как бы нам продать хотя бы что-то
из обильных солнечных даров.

Где хранить, да и хранится плохо,
и в округе не отыщешь лоха,
чтоб купил хотя бы для коров.

Боже мой, к чему хитросплетенья?

Есть пора апрельского цветенья –

сад стоит весь в розовом дыму,
и разносят работяги-пчёлы
свой напев, хоть ровный, а весёлый,
и вольготно сердцу и уму.

Есть пора июльского налива,
где деревья все в плодах на диво, –

это благодать, а не беда.

Что же вы всё время о продаже,
благодати не касаясь даже?

Скучно вы живёте, господа!..

Август 2017

КНИГИ

Как это всё прочитывалось – книга страниц на триста
за два дня и две ночи, вперемешку со сном и едой!

Страдания в каменной клетке несчастного Монте-Кристо
и восемьдесят тысяч «Наутилуса» под водой,
острова́ сокровищ и Робинзона Крузо –

впитывай этот воздух, полной грудью дыши!

С позиций здравого смысла это была обуза,
расширение горизонта – с позиций лепки души.

Много было других, тоже хороших книжек –

не о далёких далях, а поближе, скромней:
про команду Тимура, про дорогих мальчишек
и про собаку Динго проглотил за несколько дней.

Потом были годы с классикой и с мировой культурой;
времени не хватает – думал, себя виня.

Так постепенно чтение стало второй натурой,
и без раскрытой книги не могу представить ни дня.

Где бы ни находился – в лаборатории горбясь,
в дальней командировке, среди бытовых оков, –

всюду были со мною Брэдбери, Фриш и Борхес,
Трифонов и Стругацкие, Гессе и Казаков.

За восемь десятилетий эти выдумки, эти были
соединились во мне: я их князь, я их вассал…

Я – это многие книги, что мной прочитаны были,
я – это те немногие, которые написал.

Август 2017

*    *    *

Есть усталость, хандра, апатия – но ведь долгий путь за плечами!

Повторяй себе как заклятие то, что понял в самом начале:
не отказываться заведомо от привычек и от традиций,
ибо завещано дедами ежедневно много трудиться.

Те привычки и те традиции образуют в душе порядок,
чтоб не прыгать пуганой птицею от чужих поклёванных грядок,
а растить свою в одиночестве на краю обширного сада
не затем, что не хочется-хочется, а затем, что лишь так и надо.

Есть она – и незримо строятся те незыблемые границы,
без потери лица и достоинства за которые не пробиться.

Ну, а ежели соглашаешься на такие свои утраты,
так и сгинут жалкими шансами ожидавшиеся караты.

А когда лицо сохраняется, не краснея под светом чести,
вектор выбранный не меняется и не очень волнуют вести
о чужих высоких регалиях и полученных кем-то лычках…

Ежедневно двигайся далее и трудись, как велит привычка.

Август 2017

*    *    *

В девятнадцать часов зажжены наши свечи к субботе;
это значит, что лето по сути уже на исходе,
и в природном оркестре возникла прощальная кода…

Дальше осень идёт с ожиданием Нового года.

А как только подумал про года конец и начало,
эхо Судного Дня непременно вдали зазвучало,

и припомнишь свои прегрешения против Закона,

чтобы собственный суд над собою вершить непреклонно.

С неба видится всё, только всё же на месте виднее,
и, себя осудив, ни богаче ты стал, ни беднее –

просто вехи поставил, неявны, печальны и строги,
чтобы дальше шагать не сбиваясь по той же дороге.

Помолись же о том, чтобы сил и здоровья хватило
той дорогой шагать и чтоб в ручке не сохли чернила.

Год хотя бы ещё для любви, для труда и служенья,
год хотя бы ещё!.. Через год попроси продолженья.

Август 2017

НОЧНОЙ ЗВОНОК

Когда я слышу поздний телефон,

тем более когда меня он будит,
то понимаю даже и сквозь сон,
что ничего хорошего не будет.

Ушли те времена, когда звонок
трезвонил вечерами и ночами,
и кто-то, в это время одинок,
звонил, чтоб утолить свои печали,

и кто-то, утирая мокрый лоб,
докладывал решение задачи,

и кто-то мне стихи читал взахлёб,
и кто-то ликовал, смеясь и плача!

А нынче будет разговор ночной
не о футболе и не о погоде:

мои друзья в той нише возрастной,
когда болеют и когда уходят.

…Мне долго не сомкнуть усталых глаз
и не стереть растерянной улыбки,

но слава Богу, что на этот раз
ночной звонок случился по ошибке…

Август 2017

*    *    *

В пятом классе в то время я был,
и, проснувшись весной поутру,
сам себя я спросил-зазнобил:

– Неужели я тоже умру?

Что-то было в особенном дне –

до него я не смог бы понять,
что звенело бессмертье во мне
песней, смехом, учёбой на пять.

Я события не выбирал,
что потом приключились со мной,
и два раза всерьёз умирал;
смерть, однако, прошла стороной.

Видно, что-то задумал Господь,
когда жизнь даровать захотел,
и хранил мою бренную плоть
для каких-то единственных дел.

Да, хранил, но наполнил её
болью-напоминаньем про прах,
чтобы длинное это житьё
не казалось прогулкой в горах,

чтобы в дни, когда будет успех,
дарованье моё обнажив,
мог вопрос я задать не при всех:

– Неужели я всё ещё жив?..

Август 2017

ПЕРЕХОД

Где-то дождь и гром небесный, где-то волны на песке,

ну, а здесь – проход над бездной по пружинящей доске.

Преопаснейшее дело – но другого нет пути:
так судьба моя велела, и приходится идти.

Отступать теперь неловко, кто бы что ни говорил, –

никакой тебе страховки, никаких тебе перил.

А на что бы положиться? Бездна шепчет: – Я без дна…

Голова моя кружится, и в коленях слабина.

Сделал шаг – и сводит шею, головы не повернуть…

Но, казалось, не сумею, а на треть короче путь.

Снова шаг – и сводит спину, и рука висит, как плеть,
но уже и половину удалось преодолеть.

Снова шаг – и сводит ногу, но и цель недалека,
и уже совсем немного до финального рывка.

Тут сказать бы: всё в порядке, тут бы быть и куражу,
ну, а я, как в лихорадке, стыдно вымолвить, дрожу.

Тут бы двинуться отважно без раздумий напрямик –

но ведь очень, очень страшно всё сгубить в последний миг!

Только мать-природа видит, что не стоит ждать в тоске,
ибо долго ждать не выйдет на пружинящей доске…

Сентябрь 2017

*    *    *

Мама, пройдя пять классов, была почтальоном сначала;
окончив какие-то курсы, вышла в бухгалтера.

Она стихов не читала, тем более не писала,

порой случайными книгами скрашивая вечера.

А папа был образец потомственного портного –

в профессии, равно и в жизни, терпеть не мог «кое-как».

В письмах его не видно следов печатного слова:
четыре начальных класса, незавершённый рабфак.

Папа погиб на войне. Потом у меня был отчим,
инспектор пожарной охраны, а в молодости – маляр.

Родом из Польши, Мицкевича знал наизусть, между прочим;
в районной библиотеке был у него формуляр.

Когда приходится слышать про корни и про истоки,
я думаю о людях, давших мне жизнь и судьбу,

и размышления эти суровы, даже жестоки:
каждый из них, наверно, ворочается в гробу.

Я вспоминаю свой путь на горизонты культуры;
стартовая площадка была далеко внизу.

Я и сейчас не мечтаю добраться до верхотуры,
а всё собираю камни и на горбу везу.

Но эти негромкие люди меня шлифовали в детстве,
к добру и труду приучая, прочь соблазны гоня.

«Книга – лучший подарок»: лозунг вполне советский
в течение многих лет был справедлив для меня.

Так восходили многие – не суетно и не скоро,
и я на могилах ваших не потревожу траву.

Спите спокойно, родные, незлобны мои укоры.

Вы жили трудно, но честно. Так же и я живу.

Сентябрь 2017

*    *    *

В какой-то там шалман приковылял,
какую-то еду поковырял,
попил совсем невнятного пивка –

и снова в путь: дорога далека.

До цинковой реки докочевал,

в ночлежке у воды заночевал,
жаль оторвать подушку от виска,
но утром в путь: дорога далека.

В библиотеке отдыхать не стал,
какие-то журналы полистал
и что-то в них нашёл наверняка,
но некогда: дорога далека.

Всю жизнь через себя переступал,
всё шёл и шёл, но не дошёл – упал.

Над кладбищем зависли облака –

и вновь у них дорога далека.

Прославлен тот, кто всё-таки дошёл –

добрался, докопался и нашёл,
всем остальным – лишь скромная строка…

Он просто шёл. Дорога далека.

Сентябрь 2017

«ПОЭТ И ЕГО МУЗА», КАРТИНА ЭЛЫ БИНШТОК 

                                                                      В.

На этом холсте мы с тобою не юны, но молоды –

пожалуй, моложе имевшихся паспортных лет.

Над нами уже и серпы потрудились, и молоты,
болезни и время на лицах оставили след.

Мы, за руки взявшись, в каком-то стоим ожидании,
на фоне сгоревшего дерева робко стоим.

Внимательный зритель заметит намёк на страдание,
заметит и главное то, что присуще двоим.

Но необъяснимо, как это загадочно сделано
в смешении красок, в смешении света и тьмы:
мы нерасторжимы на фоне сгоревшего дерева,
мы так неразрывны, так робки и трепетны мы!

И нас не сломают ни беды, ещё предстоящие,
ни камни дороги, ни времени вечный обман.

На фоне сгоревшего дерева мы – настоящие.
и эта картина – заведомо наш талисман.

Сентябрь 2017

*    *    *

Вычищен, вымыт – видны ещё капли на стёклах, –

первый трамвай из депо отправляется в путь.

Старый водитель сроднился с вагоном настолько,
что позволяет себе ненароком вздремнуть.

Именно так: не уснуть, а вздремнуть на мгновенье –

детский припомнится звучный и солнечный мир, –

и возвратиться, чтоб слушать моторное пенье;
раннее утро, и редок ещё пассажир.

Есть перегоны, в которых всегда малолюдно,
есть перегоны, где путь без уклона прямой.

Рельсы ведут, и следить за порядком нетрудно:
утром в дорогу, а к вечеру снова домой.

Пройдено много и встречено разного много,
звучен сигнальный звонок, но подолгу и нем.

Лишь иногда проберёт человека тревога:
только что начал – а скоро в депо. Насовсем.

Сентябрь 2017

*    *    *

Приснилась мне лаборатория, где я четверть века трудился,
в которой не только признания, но знания тоже добился –

могу со стеснительной гордостью сегодня припомнить под старость:
по ведомству ультраакустики моё уравненье осталось.

Приснилась мне лаборатория, где всякие дни пережили,

но как бы не то помещение и люди как будто чужие.

Ищу своё место рабочее, где книги мои и блокноты,
но лица по ходу движения глядят вопросительно: кто ты?

А место сугубо секретное, и всё нарастают моменты,
что бдительный кто-то потребует ему предъявить документы,
и это тревожит всё более, поскольку я знаю заране,
что здесь оказался без пропуска и без документа в кармане.

Не знаю, кому бы довериться, не знаю, кто помощь предложит,
а служба защиты секретности уже моё дело итожит –

у них не бывает ни промаха, ни действия полупустого:
я выдворен из помещения – добро ещё, не арестован!

Я выдворен без объяснения, без права назад возвратиться.

Стою на пороге растерянно без клетки оставшейся птицей.

Стою на площадке у выхода и чувствую новое что-то –

что время настало для выдоха, а может быть, и для полёта.

Сентябрь 2017

ВДВОЁМ 

                                                В.

Совсем нечасто рюмка коньяка,

к нему совсем немного камамбера,
ещё и дополнительная мера –

нужна пустая правая рука:
в ней нет ни ручки, ни карандаша,
и никакой вблизи клавиатуры, –

тогда в ладу со свойствами натуры
на время успокоится душа;
тогда придёт большая тишина
и будет, как всегда, необходимой;

тогда улыбка женщины любимой
окажется особенно нежна;
и все соблазны мира – далеки
и поглотятся этой тишиною,
когда щека почувствует родное
прикосновенье любящей руки…

Сентябрь 2017

*    *    *

                                                                     В.

Четверть века в Киеве, столько же в Израиле,
между ними ровно тридцать лет – Москва…

А матросы палубу, как всегда, надраили,
и от ожидания кружится голова.

Тут и обнаружилась полная симметрия,
ось легла точнёхонько на семьдесят седьмой:
сорок лет вёл парусник на попутном ветре я,
сорок лет сознательно направлял домой.

Вот уже замечены очертанья гавани,
там под красной крышею дом на берегу…

Мой старинный парусник завершает плаванье;
я на нём вдоль берега пройти ещё смогу,

но просторы дальние, где шторма опасные,
острова с экзотикой – всё это за спиной.

Терпеливо ждал меня дом под крышей красною,
он теперь заведомо до конца со мной.

Между мной и берегом полное доверие,
на исходе плаваний я не одинок:
там с моей единственной обнимусь у двери я,
и волна прибойная прошуршит у ног.

Сентябрь 2017 

*    *    *

Необъяснимо случаются странности эти;
что их приносит – бессонница? жажда? природа?