*   *   * 

 

Вдруг ухватила меня маета –
сентиментальное воспоминанье:
праздничный стол; на столе Ахмета,
Киндзмараули и Телиани,

а на буфете – второй бастион:
Твиши и Двин, Хванчкара, Саперави…

Не для того соблазнителен он,
кто портвешок допивает в канаве;

эти названия не для бродяг,
что на заре у похмелья во власти:
каждое имя – не имя, а знак,
знак принадлежности к некоей касте –

той, у которой особая стать,
взгляды на мир, не подвластные смуте,
той, что умеет добыть и достать
всё, что купить невозможно по сути,
знает, где редкие фрукты растут,
где золотые разводятся рыбки…

Я за столом по случайности тут,
может быть, даже по чьей-то ошибке,

ибо, влекомый хорошим вином
в край, где высокие строки звучали,

я отличался обычно в одном –

лишь в добывании многих печалей.

С этим уменьем прожил по сей день,
предпочитая протяжные ноты;
стал я сутулым, давно поседел,
но не освоил искусства охоты.

Было да сплыло, быльём поросло,
сделало время последние ставки,
и утешаюсь бутылкой Мерло,
но не добытой, а купленной в лавке.

 

Январь 2001 

 

 

ВИНОДЕЛ

 

– Зима, зима!.. И ждёшь её давно,

а всё равно непрошеная гостья. –

Хозяин дома посмотрел в окно

на густо-фиолетовые гроздья,

в которых лёгкой ранней сединой

лёг первый снег.

                        – А годы всё скорее, –

он продолжал, – я знаю, что со мной:

сентиментален, стало быть, старею.

 

А снег ложился на амбарный скат,

белея на холстинах домотканых,

и мудрый фиолетовый мускат

загадочно мерцал у нас в стаканах.

Он продолжал:

                    – Жалею об одном –

что забывал о поприще высоком:

был молод я и торговал вином,

да не вином – перебродившим соком.

 

Я брал в работу всякий виноград,

не зная предпочтенья и презренья.

Киргизский фиолетовый мускат

в какой-то день мне подарил прозренье.

Такой фантом – веление души,

а суетная схлынула лавина:

забыл я тиражи и купажи –

единственной заботой стали вина.

 

Он взял стакан и посмотрел на свет:

– Вполне достойно фирменного знака;

пускай не столь изысканный букет –

какое послевкусие, однако!

В судьбе, освобождённой от оков,

меня пьянит суждение простое:

по мнению десятка знатоков,

в искусстве вин и я чего-то стою.

 

Тощ кошелёк и скудны закрома,

но есть богатство, что в подвале зреет,

и всё бы славно, если б не зима, –

вино приятно, но почти не греет. –

Он помолчал и быстро глянул в сад,

откуда в дом пучком тугого света

бил бело-фиолетовый разряд

грозы весенней на пороге снега.

 

Июнь 2001 

 

*   *   *

 

Время мчится, меняя песни,

пчёлы строят всё те же соты…

Молодёжь выбирает пепси.

Мне по-прежнему лучше сода.

 

Вкус, пожалуй, не слишком тонкий,

но надёжней в жаре безводной.

Молодёжь выбирает гонки.
Я иду тропой пешеходной.

 

В гонке цель панораму застит,
и беспомощны тут бинокли…

Молодёжь выбирает страсти.

Мне милее душевный отклик.

 

Не прошу, чтоб время вернулось,
а  узнать бы, сколько осталось.

Молодёжь выбирает юность.

Старики выбирают старость.

 

Июль 2001 

 

 

*   *   *

                                                 В.

 

Сказали про меня по радио: маститый –

читателей моих снабдили ярлыком,
как будто мне пути заведомо открыты,
как будто каждый вход заведомо знаком,

как будто все труды отмечены талантом,
лишь только поднялась десница над листом…

И что мне делать с ним, с треклятым этим фантом,
который и не фант, а попросту фантом?

 

Куда уж как мастит! – храню десяток писем,
где верные слова, а не бумажный прах,
и правду говорил наставник мой Анисим,
что в каждом Божьем дне есть изначальный страх.

 

Проснувшись поутру, неслышимо стенаю
и в резком свете дня все замыслы гублю.

Не то что как писать – как день прожить, не знаю,
а знаю лишь одно: что я тебя люблю.

 

Февраль 2002 

 

 

*   *   * 

                                                 Ефиму Пищанскому

 

У нас не так уж много сил, и есть призвание прямое,

и потому свободным днём распоряжаемся строптиво:

мы вряд ли встретимся с тобой на берегу большого моря,

где люди плещутся, лежат и в жаркий полдень хлещут пиво.

 

Да и самих свободных дней так мало, что не вспомнишь даже;

мы осознали, кто мы есть, и потому живём без жалоб,

и вряд ли встретимся с тобой в толпе сезонной распродажи,

хотя десятка два монет нам сохранить не помешало б.

 

Пейзаж на склоне бытия так быстро пролетает мимо,

и невозвратны в нём, увы, надежды, замыслы и люди…

Мы повстречаемся с тобой у той стены Ерусалима,

где плачут – или же молчат – и молят Господа о чуде.

 

Февраль 2002 

 

 

*   *   *

 

Кумиры юных лет – Утёсов и Бернес,
певцы без голоса (в сравнении с Карузо),
не поднимали нас до сказочных небес,
но с плеч снималась часть нетающего груза.

 

Везде, во всех концах огромного Союза,
где, на худой конец, был старый патефон,
виниловых кругов шипенье, хрип и стон
никто не замечал – там царствовала муза.

 

Назойливый повтор избитого мотива,

банальные слова на грани примитива –

но пели голоса достойно, по-мужски,

и не было совсем державного оскала,
и коммунальный быт собою согревала
живая полнота надежды и тоски.

 

Июль 2002 

 

 

*   *   *

 

Недостаёт огня и пыла

тряхнуть в досаде сединой

и повторить: всё это было

как бы за каменной стеной.

 

Недостаёт уже и гнева

при мысли на исходе дня,

что Берн, и Цюрих, и Женева

могли остаться вне меня.

 

Кому-то, стало быть, мешало

в той Богом брошенной стране,

чтоб это всё принадлежало

и мне с другими наравне.

 

Тяжёлым рабством в острой форме

она болела век почти.

Я обрубил былые корни,

а дальше – Бог её прости.

 

Август 2002 

 

 

*   *   *

 

Так уж ведётся на свете – глуха и слепа

и на поверку вменяема только отчасти,

доводов разума слышать не хочет толпа,

хлеба и зрелищ всегда вымогая у власти.

 

Власть, разумеется, знает о сути людской,

разве что прямо и громко об этом не скажет.

Выдав толпе индульгенции щедрой рукой,
то подсластит ей пилюлю, то кукиш покажет.

 

Эти деяния вовсе не так уж глупы

и не случайно наполнены складом и ладом,
ибо способствуют очень единству толпы,
а в единенье толпа называется стадом.

 

Всем хорошо, и для стада дорога пряма
к зрелищу казни и сладкому вкусу эрзаца.

Как иногда подмывает

                                      с души и ума
сбросить запреты и стадному чувству отдаться!..

 

Ноябрь 2002

  

 

*   *   *

 

Комната со старыми вещами –

вéка отшумевшего наследство, –

вещи, что вещали, обещали,
чтили старость, ублажали детство.

 

След сюда привёл совсем не ложный,
хоть казалась долгою дорога.

Чёрно-красный колорит галошный
здесь царит у самого порога.

 

Бабушкино ситцевое платье,
абажур оранжевой расцветки,
чёрная тарелка над кроватью
дребезжит о планах пятилетки;

патефон, и слоники в буфете,
и коньки на валенках у стула…

С нежностью смотрю на вещи эти:
целая эпоха в них уснула.

 

В комнате со старыми вещами
их тревожу с ощущеньем долга,
чтоб они сегодня зазвучали,
ожили хотя бы ненадолго.

 

А иначе небыли и были,
жизни и кончины – вещи эти
кончатся словами «жили-были»

виртуальной сказки в Интернете.

 

Январь 2003
 

  

*   *   *

 

По звуку угадать погоду за окном
не так уж  тяжело: звучат и дождь, и ветер;
да мы и говорим не обо всём на свете –

о ветре, о дожде, – о чём-нибудь одном.

 

По звуку угадать, как этот день пройдёт,
намного тяжелей. Гремит на горизонте,
а хоть и тишина, – ни пальтецо, ни зонтик
тебя не оградят от горестных забот.

 

И горького питья достаточно в ковше,
и сказано: ковшом не вычерпать колодца…

Поэту, лишь ему, бывает, удаётся
по звуку угадать, что у тебя в душе.

 

Май 2003  

 

 

ОСВОЕНИЕ ИВРИТА

 

Пять месяцев школьных премудростей –

и в воду: плыви, не робей!

А преодоление трудностей

зависит от страсти твоей,

 

от памяти и от старания:

в копилку горстями бери, –

и правило ясно заранее –

смелей говори, говори!

 

Ну, что ж, говори, разговаривай;

из воплей торгующих здесь,

из детского сленга заваривай

свою первобытную смесь.

 

Язык бытового общения,

возможно, и сложится так,

но навыки беглого чтения

потерянно канут во мрак.

 

А таинство, память не мучая,

когда зарождается стих,

два слова найти по созвучию

и выстроить мостик на них –

 

совсем уж пустое мечтание:

добро б ещё был молодой! –

но полно твоё подсознание

иной золотою рудой.

 

И слово, единственно нужное

для точного смысла строки,

всплывает пылинкой послушною

законам земным вопреки.

 

Июль 2003 

 

 

*   *   *

 

Вот пишут про меня – про стих,
что, мол, печален он и тих,
что нет метафор дорогих,
что простоват и скромен –
не Мандельштам, не Пастернак, –
а я отвечу: это так,
кто не пытался, тот простак,
но кто поднялся вровень?

 

Легко понять, зачем грущу,
и ярких пятен не ищу,
и на рассвете не свищу,
как в поднебесье птица:
в стране, откуда вышли мы,
боялся некогда тюрьмы,
боюсь на старости сумы, –
а кто их не боится?

И потому без щегольства
в строке по принципу родства
соединяю я слова,
пришедшие случайно.

Свою судьбу прочту с листа,
и скажет текста нагота:
жизнь в основаниях проста
и горестно-печальна…

 

Январь 2004 

 

 

*   *   *

 

Когда захлёстывает жизнь
велением: пиши! –

поди попробуй достучись
до чьей-нибудь души
без барабаны и трубы,
без всякой пушечной пальбы, –
совсем обычные слова
пробормотав едва.

 

Пиши, пиши – и будь готов
войти в единый ряд
могучих глоток, шустрых ртов,
забавных клоунад, –
а ты стоишь почти что нем,
стоишь, неслышимый совсем…

Но ведь должны же быть, должны
мгновенья тишины!

 

Но вот и ты наедине
с прозрачной тишиной.

Иная мера в тишине
и счёт совсем иной.
И будут надобны тогда
слова как хлеб и как вода,
как сыр, маслины и вино –
известные давно…

 

Февраль 2004 

 

  

*   *   *

 

Окно открыто в ритмы черепицы –
в пересеченье красных плоскостей.

Устали за день, но опять не спится,
расширены опять глаза гостей.

Их, видно, наполняют непомерно
видения особой красоты:
террасы Туна и аркады Берна,
на снежном фоне горные мосты.

А замок, прилепившийся к обрыву,
к нему пути заоблачную нить
придётся вверить фотообъективу –
их взгляд уже не в силах сохранить.

Но тот же взгляд оценит беспристрастно
и ночью повторит в бессонный час,
насколько было трудно и опасно
построить всё, что восхищает нас.

Бог помогает прочному народу,
которому работать – что дышать,
который ежедневно год от году
встаёт, чтоб строить, а не разрушать.

 

Август 2004  

 

 

*   *   *

 

Чем дольше живём, тем проносится время стремительней и бесшабашней;
едва успеваем знакомые вещи заметить с налёта и ныне:
иное строительство – снова надежда создать Вавилонскую башню,
иная разлука чревата годами бесплодных скитаний в пустыне.

 

Но если на суетный мир мы посмотрим замедленным взглядом широким,
увидим повторы древнейших событий в любом поколении новом,

где каждый живущий хотя бы однажды себя ощущает пророком
и каждый живущий хотя бы однажды себя ощущает Иовом.

 

То мёд на губах после суток прошедших, то столь же нередко горчица;
то чувство победы, то чувство утраты, а то протяжённого страха…

Но всё, что случается с нами на свете и что ещё только случится,
мы в разных обличьях, но в точном подобье найдём на страницах ТАНАХа.

 

Октябрь 2004  

 

 

*   *   *

 

Всё чему-то подобно и светит повторенным светом:

луч, сполох, отраженье, стремительных бликов забег…

Чтобы это почувствовать, нужно родиться поэтом,
а поэтов рождается десять-двенадцать за век.

 

Люди смотрят не видя: обычное свойство людское;
кто умеет считать, те не видят совсем ничего.

Но приходит поэт и слагает строку за строкою,
и меняется зренье у тех, кто читает его:

древнеримскою ржавчиной пышет осенняя роща,
пахнет скошенным лугом ночной переулок любви,
и не скажешь точнее, не скажешь скупее и проще,
и ворованный воздух в твоей растворится крови.

 

Кто-то пальцем крутнёт у виска за твоею спиною,
кто-то лишь усмехнётся и выглядеть будет умно…

Что тут можно поделать? Обычное свойство земное –

посмеяться над тем, что вовеки ему не дано.

 

Ноябрь 2004 

 

 

ДОРОГА

 

                  Дорога начиналась от порога…

                                        Булат Окуджава

 

Дорога начиналась от порога,

вела к метро настойчиво и строго,

где дважды пересадка на кольце,
чтоб в нужном направлении продлиться;

начавшись на одном конце столицы,
она кончалась на другом конце.

 

Дорога проходила у острога,
у психбольницы, где забыли Бога,
и далее у Штаба ПВО.

Пять раз в неделю проходили ноги
по этой многозначащей дороге,
и не случалось ровно ничего.

 

Но вот однажды, развернувшись круто,
она пошла на север почему-то
и дальше в Шереметьево – на взлёт,

и это был не рейс Аэрофлота,
а Боинг под названием «Свобода»
вершил судьбы внезапный разворот.

 

И началась от нового порога
немыслимая новая дорога
в могучих эвкалиптах по бокам.

И тот, кто эту предпочёл дорогу,
имел возможность приобщиться к Богу
и не служить придуманным богам.

 

…Дорога поднимается полого,
а на холме белеет синагога,
что в некий способ связано с душой.

Который год всё прохожу я мимо,
но жизнь моя уже неотделима
от этой – не своей и не чужой.

 

Что делать, поздновато для пролога,
поэтому не гложет и тревога –

жить как живу хватило бы огня.

Лишь ощущенье лёгкого ожога,
когда о том помыслю, что дорога
пойдёт и дальше, только без меня.

 

Январь 2005 

 

 

*   *   *

 

Я дважды умирал, но выжил, и поверьте -

причин гордиться нет, впадая в похвальбу:

тому, кто ощутил прикосновенье смерти,
Господь даёт сигнал – пора менять судьбу.

 

Обычно мы к таким предупрежденьям глухи,
но дважды не прочесть - двойная глухота.

Так что же мне твердят об абсолютном слухе?

Я понял это так – пора менять места.

 

И выбрал миражи и таинства пустыни,
в посёлке средь песков анахоретом жил.

И всё бы ничего, но с привкусом полыни

был этот странный мир, оставшийся чужим.

 

Лишь в памяти своей храню пяток историй,

десяток добрых лиц, даривших хлеб и соль...

Но я перевернул страницу, за которой

остались сорок лет и в результате ноль.

 

Я возвратился вспять к морозам и туманам,

пытаясь уяснить, что называть судьбой,

и женщина пришла явлением нежданным

и всю мою судьбу заполнила собой.

 

Мгновенья, как года, и годы, как мгновенья,
сошлись для нас тогда в единстве непростом.

Кто истинной любви узнал прикосновенье,
над тем Свою ладонь Всевышний распростёр.

 

… Другой сегодня дом и в нём другие стены,
платаны под окном, зимой цветы окрест.

А вот судьба моя по сути неизменна,
всё то, что на виду, – лишь перемена мест.

 

Январь 2005 

 

 

*   *   *

 

Копать колодец надобно уменье,
а выбрать место – дело для искусства:
никто не может ведать без сомненья,
как под ногами – полно или пусто?

 

Но вот приходит выглядящий странно,
он никому не думает потрафить
и говорит без всякого экрана:

– Копайте здесь, но только метров на пять.

 

– Ты отойдёшь, а нам тут горбить спины;
как можешь знать, что этот признак прочен?

– Я просто слышу через толщу глины,
где чистая вода, а где – не очень.

 

Я больше не вернусь на это место,
но притча скажет без деталей точных
о том, как появился неизвестный,
понюхал землю и открыл источник.

 

Апрель 2005 

 

 

*   *   *

 

По льду реки проложена дорога,

по ней идут и саночки везут,
и нужно колеи держаться строго:
конец зимы, и лёд уже не крут.

 

Не доверяй ориентирам летним:
там под снежком таится полынья.

Неловкий шаг – и может стать последней
дорога злополучная твоя.

 

Не гоношись и двигайся по следу,
он не обманет в слякоть и в пургу.

Побереги себя, и будешь к лету
уже давно на дальнем берегу.

 

А там, где твёрдо будет под стопою
и впереди просторный окоём,
дорога угадается тобою;
иди один – ну, может быть, вдвоём.

 

И пусть сомненья спать мешают ночью,
и пусть колени плохо гнутся днём…

Но помнят не толпу, а одиночку,
который был тяжёлым на подъём.

 

Май 2005 

 

 

*   *   *

 

                     Михаилу Ландбургу

 

Ночью, когда в разгуле стихий
и спорить, и спать невмочь,
поэты, наверно, пишут стихи
о людях, ушедших в ночь.

 

Что их неволит, покинув дом,
оставив тёплый очаг,
шагать во тьму под густым дождём
и груз нести на плечах?

 

Сами, и некого тут винить –

нет ни рапир, ни лир, –

неужто вздумали изменить
безумный, бездушный мир?

 

Неужто вздумали задарма –

мол, все пути хороши, –

внести в него толику ума,
частицу своей души?

 

Прочен их молчаливый союз,
и можно поход продлить.

Они несут призвания груз,
который не разделить.

 

И в дом вернутся спустя года,
не будет им петь труба.

А может быть, не придут никогда –

это уж как судьба…

 

Июль 2005 

 

 

*   *   *

 

Гляжу в вагонное окно.

Бегут кусты на первом плане.

Помедленней, но заодно –

стожки на скошенной поляне.

За ними лес. Мелькнёт река
в причудах каменного танца.

А над землёю облака
в раздумьях – плыть или остаться.

Зато всегда плывёт собор
над многорядьем черепицы,
где прочен дом и полон двор,
и потому спокойно спится.

Как фильм, что длится без конца,
идут в стекле земные дали
на фоне моего лица,

изборождённого годами.

 

Август 2005 

 

 

ДВОЕ

 

- Мы куда-то вчера собирались,
а сегодня остались вдвоём.

Ну, скажи мне, что я тебе нравлюсь!..
- Ты заведомо знаешь о том.

 

- Этот день – продолжение ночи,
и рассвет не касается глаз.

Ну, скажи мне, что ты меня хочешь!..

- Я о том говорил, и не раз.

 

- Только что же подумают люди?

Я боюсь допотопных обид.

Ну, скажи мне, что ты меня любишь!..

- Промолчу, но Господь подтвердит.

 

Август 2005 

 

 

*   *   *

 

Былое скрывается в душах у нас и в умах,
внезапно и быстро сквозь толщу годов прорастая.

Мне снится зачем-то убогий советский продмаг,
где очередь дышит густая.

И я в ней стою среди сотни других бедолаг –

за мясом, за хлебом, за чаем и даже за водкой.

Уже не ГУЛАГ или, может, ещё не ГУЛАГ,

но разница будет короткой,
поскольку в скандальной, сивушной и потной толпе
нормальные люди стоят не по собственной воле.

… С трудом просыпаюсь и сам объясняю себе,
что это фантомные боли.

 

Август 2005 

 

 

*   *   *

 

Бутылка бужоле, а может, кьянти
в конце застолья ухмыльнётся дном,
и мир предстанет в лёгком варианте –

не в чёрно-белом, а вполне цветном.

 

И ты уже любому слову внемлешь,
и ты уже смеёшься от души,
и ты спокойно все цвета приемлешь,
которые и вправду хороши.

 

С наивностью земель первопроходца
ты смотришь на собравшихся вокруг.
Но разбираться всё-таки придётся,
кто здесь никто, а кто надёжный друг.

 

Не говори, что многовато выпил
и, дескать, интуиция – на слом:
жизнь тяжела и ежедневен выбор
меж тьмой и светом, меж добром и злом.

 

Сентябрь 2005 

 

 

*   *   *

 

Окошко заморожено –

жестокая зима.

Трамвай идёт в Святошино,
далёкое весьма.

 

Там есть военный госпиталь
и гипс, по слухам, есть.

Сказал бы нынче: - Господи! –

тогда дрожал я весь.

 

Посеял где-то варежки

в морозный день такой.

Сижу-дрожу на краешке
со сломанной рукой.

 

И больно мне, и тошно мне,

а хуже, что мороз.

Трамвай идёт в Святошино,
и я не прячу слёз.

 

Зима послевоенная,
суровый скудный быт.

Вся жизнь прошла, наверное,
а до сих пор знобит.

 

И в памяти непрошенной,
где скопом ад и рай,
всё едет промороженный
святошинский трамвай.

 

И год за годом следует
на жарком берегу,
а всё печаль преследует –
согреться не могу.

 

Октябрь 2005 

 

 

*   *   *

 

Под лёгким дождём сутулится –
лишь бы не было проливного, –
он ходит и ходит по улицам
в поисках нужного слова.

Он слышит все звуки окрестные,
но им почти не внимает:
звучание неизвестное
сейчас его занимает.

 

Оно появится затемно
или в луче денницы,
но придёт обязательно,
ежели не лениться,
как некое обещание
с неба идущей вести, –

единственное звучание
в единственно нужном месте.

 

Всё это дело случая,
но мир на случаи падок.
Нужно найти созвучие,
чтоб навести порядок
не в мире и не в окрестности –

в своей душе для начала:
для человека честного
это не так уж мало.

 

Ноябрь 2005  

 

 

*   *   *

 

Актёрствовать стыдно на старости лет,
гулять скоморохом по свету,
когда уже выдан последний билет
и только что поезда нету.

 

Но поезд придёт, расписаньем своим
назначенный срок отмеряя,
и кто-то до ада последует с ним,
и кто-то, возможно, до рая.

 

А в поезде этом, хитри не хитри,
уже представляться не надо:
все голы снаружи и все мы внутри
прозрачны для Божьего взгляда.

 

В стекло, словно в зеркало, глядя тайком
в погоне за прошлым величьем,
кого ты обманешь своим париком
и маской, что стала обличьем?..

 

Ноябрь 2005 

 

 

*   *   *

 

Я был младенец и куличики лепил,
я был подросток, мяч гоняя до упада,

я жил и чувствовал, и жизнь была награда:
я дом выстраивал и женщину любил.

К чему короны, революции да войны,
богатства, премии, газетная хвала?

Я жил на свете – вот и все мои дела;
я здесь присутствовал, и этого довольно.

 

Земные страсти и меня не обошли:
хотел известности, людского поклоненья,
но слава Богу, что болезни и гоненья
и мысль очистили, и душу обожгли.

Да, было горестно, и муторно, и больно,
но если б сызнова на свет родиться мог,
иной планиды не хотел бы, видит Бог, –
я здесь присутствовал, и этого довольно.

 

Я знал пустыню, и следил паденье звёзд,
и пил мускаты урожайного сезона,
и так выходит, что для жалоб нет резона –
да, падал я, но поднимался в рост.

Вот берег моря, и накатывают волны.
Стою и слушаю шуршание песка.

Пускай я бедствую, но участь высока:
я здесь присутствовал, и этого довольно.

 

Декабрь 2005  

 

 

*   *   *

 

Юность – такое время, когда поля поливаешь,
ещё и не зная толком, что вырастет от полива.

Старость – такое время, когда ты всё понимаешь,
свой небольшой участок взращивая терпеливо.

 

В юности слепо веришь, что всё на свете по силам:
стоит лишь загореться – не устоят преграды.

Но пролетает время, ты становишься сивым,
натружено ноют руки и ноги покою рады.

 

В юности беззаботно – всё получаешь даром,
и словно даже по праву эта Господня милость.

А в закатные годы готов стоять под ударом,
только бы с ней, единственной, ничего не случилось.

 

Юность – такое время: всё есть, ничего не ценишь;
разнообразные блага просто данность, не больше.

Старость – такое время, которое не отменишь:
каждый день – через силу,

                                 за каждый – спасибо, Боже.

 

Декабрь 2005 

 

 

*   *   *

 

                                         В.

 

                  Я человек, я посредине мира…

                                  Арсений Тарковский

 

Огонь, вода, деревья и песок,

ночной листвы загадочные речи,

и в кружках, разумеется, не сок,
а что-нибудь значительно покрепче.

Есть огурцы, картошка из костра,
немного мяса и немного сыра,
и звёздное круженье до утра,
и мы с тобою посредине мира.

 

Так было, нет? Молчанье залегло:
перебираешь имена и даты.

Ну, не было, однако быть могло
в минувшей жизни где-то и когда-то.

Рифмованной поэзии вассал,
я постарался – коротко и внятно
в восьми строках картинку набросал,
что каждому доступна и понятна.

 

Но мы-то знаем, знаем каждый миг
без лишних слов, обманчивых невольно:
есть Божий мир, немыслимо велик,
но есть и наш – и нам его довольно.

Огонь, вода, деревья и песок,
а может быть и попросту квартира:

шумит прибой, и небосвод высок,

и мы с тобою посредине мира.

 

Февраль 2006 

 

 

*   *   *

 

Живописец писал полотно,
подбирал-перемешивал краски
и менял на предплечье повязки,
потому что болело оно.

 

А болело оно потому,
что флорины на холст и на краски
такелажным трудом без оснастки
добывать приходилось ему.

 

Не разгрузка, так землю копать,
а иначе за кисть не берись ты:
ни жильцы городка, ни туристы
не спешили холсты покупать.

 

И в течение дней и ночей
он трудился спокойно, сурово,
не сказав ни единого слова
против этого хода вещей.

 

…В городке процветает музей,
на могиле художника розы.

Сочетанье искусства и прозы –
вот загвоздка истории всей.

 

Ах, при жизни б сверкающий зал
и альбомы на плотной бумаге!

Ясно, было бы легче бедняге,
но создал бы он то, что создал?

 

Сентябрь 2006 

 

 

*  *  *

 

Ко всему привыкают люди –

к лагерям, окопам, больницам,
но когда несчастье убудет,
долго-долго всё это снится.

Просыпаются ночью поздно
в страхе, словно бы вздох последний.

кто от визга пилы морозной,

кто от хрипа с койки соседней,
кто от лязга танковой рубки,
от шрапнели и от картечи,

кто от вида усов и трубки
и от слов глуховатой речи.

Есть у каждого ужас лютый,
из которого нет исхода;
ко всему привыкают люди –

такова уж людей природа.

Но не знаю, есть ли граница,
за которою нет привычки.

…Сладко спится, и что же снится? -
в коробкé сгоревшие спички.

 

Октябрь 2006 

 

 

*   *   *

 

Пока ты ребёнок, тебе всё равно – что квартира,

что чистое поле, что горный поток на пути:

ты явно бессмертен в своём восприятии мира,
не думая вовсе, что можешь навеки уйти.

 

Потом, повзрослев, ты уже понимаешь, что смертен,
избегнуть стараешься риска и тёмных путей.

Но ежели путь продвижения ровен и светел,
твоё ощущенье судьбы, как у малых детей.

 

И мнится, что ты проживёшь ещё многие годы,
и душу твою обжигают реальным огнём
соблазны искусства, соблазны любви и природы,
да попросту быт и твои удовольствия в нём.

 

А это ведь может случиться в любую минуту,
и мир для тебя навсегда погрузится во тьму,
и ты отойдёшь, не успев совершить почему-то
того, что Господь предназначил тебе одному.

 

Октябрь 2006

 

 

БЕЛЫЙ СТИХ О МОЁМ ШКОЛЬНОМ УЧИТЕЛЕ

 

Фёдор Мойсеич купил лотерейный билет.

Сам бы не стал, но кассирша его уломала:

членские взносы сдавал, как ведётся, в сберкассу –
был он парторгом и физику преподавал.

 

Фёдор Мойсеич, тщедушный, немножко смешной,
в прошлом своём был, похоже, изрядно напуган.

Физику знал, как сейчас понимаю, не очень
и при визитах начальства заметно дрожал.

 

Надо ж случиться – он выиграл автомобиль!

Новый «Москвич» получив и оформив, как надо,
Фёдор Мойсеич приехал под вечер к сберкассе,
выждал кассиршу и свёз в дорогой ресторан.

 

Я представляю, каким он возвышенным был,
как не боялся впервые, что денег не хватит!

Если кому-то задаром даётся машина,

что-то должно измениться в душе у него.

 

Может быть, даже подумал седой атеист,
что среди прочих его выделяет Всевышний,
если за тридцать копеек такое богатство
дал человеку с зарплатой сто сорок рублей.

 

Жаль, что не дожили мама, и папа, и брат,
чтобы сейчас вместе с ним задохнуться в экстазе, –
жаль, задохнулись они в «душегубке» немецкой,
в городе Львове, в мучительном сорок втором…

 

Февраль 2007

 

 

*   *   *

 

На горизонте, соседствуя с рощицей рыжей,
слабо виднеется дом с черепичною крышей.

Вышли мы в сумерках, чтобы добраться туда,
не уточняя, зачем, почему и когда.

 

Мало того, что дорога всё вгору да вгору
круто восходит, мешая в пути разговору,
но ведь ещё и спускается сверху толпа,
с виду опасна, поскольку глуха и слепа.

 

Робко шагаем, природе с погодой не рады,
молча идём, а толпа обтекает преграды –

нас обтекает; случается, в марше таком
локтем пырнут или просто пошлют матерком.

 

Мы понимаем – с толпой задираться не надо,
ибо снесёт, если станет серьёзной преграда,
даже затопчет, случись не по делу каприз,
и, не заметив, покатится далее вниз.

 

Вот и бредём аккуратно, к обочине ближе;
вот уже рядом деревья той рощицы рыжей,

вот уже дóма мы видим крыльцо и окно…

Сон прерывается. Ночь, и в квартире темно.

 

Тихо лежу, не решусь шевельнуть одеяло:
рядом любимая спит и вздыхает устало.

Лёгкой рукою к её прикасаюсь руке.

Дом с черепичною крышей опять вдалеке.

 

Март 2007 

 

*   *   *

 

Земля, вода, еда, тепло и свет –
набор простейших базовых понятий
не для симпатий или антипатий,
а для всего: без них и жизни нет.

 

Когда ты сыт, умыт и обогрет,
приходит время слышать щебет птичий,
и запах роз, и множество различий
в желаньях появляется на свет.

 

И чем сытней, тем тоньше перебор,
изысканней шаги и навороты,
но никуда не деться от природы,
которую Всевышний распростёр

перед тобой в мерцании светил
и полной равнодушья, чтоб однажды
прикосновенье голода и жажды
ты в страхе и смиренье ощутил.

 

Апрель 2007

  

 

*   *   *

 

Большой посёлок близ Москвы,
где жил и я в былые годы.

Там через длинные мосты
текли к платформам пешеходы.

Ногами шустро шевеля,
потуже стягивая пояс,
рабы единого руля
толпой садились в красный поезд.

Я тоже был одним из них,
о чём твердят не без досады
и достоверно, как дневник,
мои тогдашние баллады.

И думал я не раз, не два,
что надобно вернуть свободу –

простор души и естества
многострадальному народу.

Прошло лет пять, а может, шесть,
и перестройка стала кодой,
и внешняя свобода есть –
а что же с внутренней свободой?

Толпа по длинному мосту
проходит шагом устремлённым.

Есть разница: она в Москву
поедет в поезде зелёном.

Летит за стёклами пейзаж,
который мне вчера приснился,
но счёт покупок и продаж
у человека изменился,
да в омут памяти, на дно
лёг и лежит себе, серея,
булыжник, брошенный в окно
благочестивого еврея…

 

Август 2007