поэма

                    О, кому повем

          Печаль мою, беду мою,

          Жуть, зеленее льда?

                    Марина Цветаева

1.

Кому повем свою беду –

идущим по снегу и льду

дорогам санным?

Кому повем печаль свою?

Зачем зову к себе швею –

чтоб шила саван?

Не в том беда, не в том печаль,

что мне сначала не начать

пути земного,

а в том печаль и в том беда,

что дни сомнений и стыда

приходят снова.

Не в том печаль беде подстать,

что никогда мне не свистать

щеглом беспечным,

а в том печаль подстать беде,

что никогда я и нигде

не буду вечным.

Не в том печаль, не в том беда,

что я и весел иногда,

и счастлив даже,

а в том беда и в том печаль,

что как ни бесконечна даль,

но что же дальше?

Кому повем свою печаль?

Неужто надобно кричать

душе любезной?

Кому повем беду свою?

Немой и немощный, стою

над гулкой бездной.

2.

Разлука, полночь, поезд, неясная вина,

курю оцепенело у чёрного окна.

Моё лицо во мраке и я перед стеклом

зеркально симметричны, как бы добро со злом.

Стучат, стучат колёса в движении простом.

Курю оцепенело и думаю о том,

что на пути, в котором я временный жилец,

зеркально симметричны начало и конец –

как и во всём на свете, коль трезво посмотреть,

зеркально симметричны рождение и смерть.

И ночь оцепененья по-своему права:

зеркально симметричны любовь и трын-трава,

апатия и жажда, бессонница и сон, –

всегда стекло найдётся, и с двух его сторон,

как два пиратских судна, что шли на абордаж,

глядят в глаза друг другу реальность и мираж.

Но там, где я сегодня, какая сторона?

...Разлука, полночь, поезд, неясная вина.

3.

Косые крылья распластав,

летит полуночный состав,

свистит, как древний бог Борей:

– Скорей! Скорей!

В ночи осенней ни огня;

там полустанок ждёт меня.

Молю у тамбурных дверей:

– Скорей! Скорей!

Но вот во тьме возник и он;

я спрыгиваю на перрон

в круги от чахлых фонарей:

скорей! скорей!

Хватаю утлый свой багаж;

над головой свистит мираж,

как над оленями хорей:

скорей! скорей!

Бегу во мраке вдоль оград

уснувших безмятежно хат

и пионерских лагерей...

Ещё скорей!

Бегу погостом вдоль кустов,

во тьме белеющих крестов,

каких-то диких пустырей, –

ещё скорей!

Бегущий из последних сил,

внезапно я сообразил,

что далее – сплошной пустырь...

Постой, остынь!

Ведь в мираже ты видел дом –

но дома нет на месте том;

ты видел женщину в дому –

зачем, к чему?

Как ни беги, как ни спеши,

не возвратиться в жизнь души

и не вернуть былых пропаж –

здесь всё мираж!

Тогда зачем я здесь стою?

Он симметричен бытию,

тот призрак мой, мираж, фантом –

давнишний дом.

Огнём холодным обожгло

меня зеркальное стекло,

когда пронзила мира ось

мой мозг насквозь!..

4.

То ли меня завертело на этой оси,

то ли по кругу стремительно мчатся созвездия...

Что это мне – воздаяние или возмездие?

Господи Боже, помилуй меня и спаси!

Мчится по кругу ограда, калиткой звеня,

кладбище мчится, свистя у лица обелисками...

Здесь ли встречаться с моими миражными близкими?

Господи Боже, спаси и помилуй меня!

Старые вязы из двух симметричных аллей

выгнули ветви, в свои призывают объятия...

Чур меня, чур, деревянная ваша апатия!

Господи  Боже, помилуй меня, пожалей!..

5.

Вязы не привязали. Липы не прилепили.

Я сижу на вокзале. Про меня позабыли.

На скамейке напротив парень, жарко одетый,

молод, статен и плотен, ест печёнку с газеты.

А в глазах его скука и томленье за нею.

Мы глядим друг на друга – друг сквозь друга, вернее.

Весь он этой истомой, словно краской, окрашен.

Для него я – фантомен, для него я – миражен.

Но и я, когда диктор мне посадку объявит,

парня этого вытру из сегодняшней яви.

Обло чудище, страшно, озорно, огромно:

все друг другу миражны, все друг другу фантомны!

Стал болезнно чуток я к словам поминальным –

величайшее чудо быть на свете реальным.

Не беда, что жестоко про меня позабыли,

а беда, что до срока стану горсточкой пыли,

стану пляшущей тканью, оседающей в ноги, –

а ведь мог бы и камнем – столбовым, у дороги.

6.

Кому повем свою тоску?

Янтарно-жёлтому песку

в бору сосновом?

Кому печаль свою повем?

Душистой скошенной траве?

Кварталам новым?

Кому еще повесть могу?

Костру на дальнем берегу?

Речному руслу?

Ведь даже камню без затей

на перекрёстке двух путей

бывает грустно.

Я не базальт и не гранит,

и бездна гулкая хранит

молчанье строго.

Молчит река, молчат леса,

и по спирали в небеса

ведёт дорога.

7.

Ну, вот одолел я и эту дорогу,

взошёл на вершину превыше вершин.

Я думал, сумею приблизиться к Богу;

приблизился, как же! На целый аршин...

Кому неохота подёргать за нити

судьбы, направляющей в ад или в рай?

Я думал, что дальше лишь звезды в зените,

а там появилась другая спираль.

Другая спираль, и ещё, и за нею,

тяжёлой повадки своей не тая...

Я думал, осилю, я думал, успею,

а мне говорят: приходила швея.