ЭСТОНСКИЕ ЭСКИЗЫ

2013

Захожу я под дождиком в сад,
где белёные яблони мокнут,
где плоды золотые висят
и на грунте шаги мои молкнут.

Небо сине, белы облака,
в крупных каплях зелёные листья,
будто чья-то большая рука
тут писала трёхцветною кистью.

Эти капли прозрачны насквозь.

Дождь, а на́ небе солнце подарком.

Видно, всё так сегодня сошлось,
чтобы день был особенно ярким,

чтобы так и запомнилось мне:
дождь, и солнце, и запах шафрана…

Просыпаюсь в ночной тишине.

Сновидение словно с экрана –

где-то видел, а где – не пойму,
этот сад в освещенье закатном.

И прошедшая жизнь, как в дыму,
чуть видна – или вовсе за кадром.

Январь 2013

БАЛЛАДА О СКРИПАЧЕ НА КРЫШЕ

– Скрипач, на крышу! – Не хочу!
Ну что там делать скрипачу
на скате скользком и опасном?

Давайте я сыграю тут,
и вас на крыльях вознесут
мечты о добром и прекрасном.

– А ты забыл, как голодал?

Забыл, как нам надоедал
игрой в подземном переходе?

Тебе придуман был сюжет;
теперь ты сыт, обут, одет –
вот и подумай о народе.

– Когда играл я под землёй,
оберегал, хоть был смурной,
я мастерство превыше клада.

А там, на крыше, я зажат,
и руки у меня дрожат,
и не могу стоять, как надо.

– У дома собралась толпа;
она глуха, она слепа,
но денежки кладёт исправно.

Давай, на крышу поднимись,
но не смотри всё время вниз,
и будет всё легко и славно.

Скрипач по лестнице бредёт.

Он знает, что произойдёт,
где кончится подъём высокий:
со скрипкой и смычком в руках
стоит на крыше, и не страх,
а стыд окрашивает щёки.

Но это снизу не видать –
зеваки ждут, что благодать
на них сейчас прольётся сверху.

Шагнуть бы вниз – и все дела!

Но как бы бездна ни звала,
он снова выдержит проверку.

Зеваки там, толпа, народ…

Никто из них и не поймёт,
как он Бетховена калечит.

Но это – несколько минут,
и с каждым разом легче тут:
как говорится, время лечит.

Январь 2013

Нашёлся старый черновик,
оставленный на полуслове.

Напомнил он в своей основе,
когда и почему возник.

Но почему заброшен был?
Как видно, просто не писалось:
бывает, что иная малость
смиряет замысел и пыл.

И закружилась голова,
и стало жалко эти строки,
и показалось мне, что сроки
не умертвили те слова,
и если заново разжечь
в душе давнишнее волненье,
получится стихотворенье,
где зазвучит живая речь.

И вот пошла игра в слова,
соединенье их во фразу,
и что-то получалось сразу,
а что-то клеилось едва.

Текли часы, сливаясь в дни,
и вот желанное рожденье!..

Но те, что ждали продолженья,
слова и строки – где они?

На том же на черновике,
теперь зачёркнутые густо,
они остались – и от чувства,
и от раздумья вдалеке.

Не наобум, не впопыхах
на них я нынче поднял руку:
они сегодняшнему звуку
не соответствуют никак.

Стихотворение поёт,
то веселясь, то брови хмуря;
оно в несложной партитуре,
но усомниться не даёт,
что живо с вычеркнутым врозь
и что без этих строк легко мне –
но несомненно я запомню,
что с них-то всё и началось.

Январь 2013

В.

Настоящее видя, вспоминая истоки,
мы подводим сегодня основные итоги.

Достигались ли цели? Решены ли задачи?

Попадания редки и нечасты удачи.

Были взлёты, утраты и дороги Исхода.
Мы пришли к пониманью, что такое свобода:

мы достигли свободы не бояться сомнений,

мы достигли свободы не зависеть от мнений.

Поднимаемся в гору. Горизонты яснее.

Ищем тропку надёжней. Ищем истину с нею.

Мы достигли свободы помнить факты и даты,
но не верить кумирам, сотворённым когда-то.

Круг общенья всё уже, круг раздумий всё шире –
как прожить в несвободном, неприветливом мире?

Не вписавшись в реальность, не придётся ли годы

жить под гнётом ненужной обретённой свободы?

Январь 2013

СИЗИФ

Это враки, что Зевс наказал меня вечной работой.

Да, и камень тяжёл, и подъём, разумеется, крут.

Просто люди нигде не умеют работать с охотой.

Я тащу этот камень затем, что мне нравится труд.

Я тащу этот камень, обдумывая по дороге,
как его ухватить, чтоб не вырвался снова из рук,
как запомнить ступеньки, где будут устойчивы ноги,
а совсем не мотив, как избегнуть навязанных мук.

Я тащу этот камень. Мне помощи не предлагают.

На рассвете начав, до заката управлюсь я с ним.

И тогда я спускаюсь, и люди внизу полагают,
что опять этот камень, – а я-то пришёл за другим!

А потом наверху из камней возведётся ограда,
а потом и фундамент, а после построится дом.

В этом ритме неспешном удача моя, и отрада,
и покой оттого, что достигнуто это трудом.

И построится город, и в нём позабудут Сизифа;
все дома вкривь и вкось – подневольных трудов торжество.

Лишь останется имя в названии древнего мифа
да кривая ухмылка, когда произносят его…

Февраль 2013

ДЕТСКИЙ ДОМ В БОЯРКЕ

Скорый, товарный, а то электричка –
каждые десять-пятнадцать минут.

Рельсов, колёс и гудков перекличка
не умолкает под окнами тут.

Рельсы проходят почти у забора –
круглые сутки не жди тишины.

Хвойным настоем соснового бора
комнаты детского дома полны.

Запахи, звуки, видения эти
помню, как будто всё было вчера.

И ввечеру, и на раннем рассвете
лепту приносит свою детвора.

Там и сегодня всё та же погода
и занавески всё те же висят…

Словно вчера? Ну, не более года –
но ведь промчались почти шестьдесят!

Что ж я храню это всё, как богатство?
Нешто иного собрать не пришлось?
Было особое детское братство,
не допускавшее подлость и злость.

Может быть, дело в душе и таланте
здешних наставников, строивших дом?

В жизни, во взрослом её варианте,
дети таких не встречали потом.

Что не в системе, мы думаем: случай –
но ведь случаен и каждый из нас:
сколько себя рассужденьем ни мучай,
всё происходит единственный раз.

И под раскаты февральского грома
мысленно я возвращаюсь туда,
где за штакетником детского дома
ночью и днём всё бегут поезда…

Февраль 2013

НЕМОЕ КИНО

Электричкой до станции Сетунь
и потом ещё долго пешком –
час, не меньше. Шагай и не сетуй,
что тебе этот путь незнаком.

Он знаком, и простая проверка
подтвердит, что знаком, и давно.
Возвратись-ка назад на полвека,
посмотри-ка немое кино,
как повесткой из военкомата
был в учения ты погружён,
как шагал от платформы когда-то,
как искал номерной полигон.
Как ты всё-таки сбился с дороги
и в лесную ушёл глухомань,
как росло ощущенье тревоги –
а не скажешь себе: перестань! –
и как ужас взъерошил загривок
и морозом пошёл по спине:
ощутил ты в сознанья прорывах,
что стоишь в неживой тишине –
что не слышно ни птичьего пенья,
ни шуршанья ветвей и листвы,
что владыкою здесь – отупенье
в уголке незнакомой Москвы.

Отупение ты пересилил
и ушёл, но висел на ногах
по Москве и по всей по России
распростертый мистический страх.

Ноги были и впрямь, как из ваты,
но несли, и тебе повезло.
По случайности там побывал ты,
где скопилось вселенское зло.

А потом отошло наважденье,
и тогда ты опомнился вдруг
и услышал по ходу движенья
электрички свисток-перестук.

По шоссе самосвалы спешили,

пели птицы, шумела листва,

и немое кино завершили
заключительных титров слова.

И скрывали ту зону от взгляда,
чтоб таилась и дальше она,
трёхметрового роста ограда
и молчанья глухая стена.

Февраль 2013

В.

Нет, нет, не пролёты вокзала,
а просто простор голубой,
где ты так внезапно сказала:
– Сегодня я еду с тобой.

– Но как же? Ведь эта дорога

уходит незнамо куда.

На ней неизвестного много
и даже возможна беда.

Она поездами своими
в моей прописалась судьбе,
но помнил я, странствуя ими,
что должен вернуться к тебе.

Поэтому…

– Ладно, не сетуй;
смотри, приближается он,
тобой многократно воспетый
пустой и зелёный вагон.

Он станет пустым и зелёным
теперь для тебя и меня,
он станет нам общим вагоном
теперь до последнего дня.

Глаза твои нежно лучатся:
– Такой уже возраст у нас,
когда нам нельзя разлучаться
ни на день, ни даже на час.

А весь антураж заоконный
тебе не доставит забот –
он в памяти нашей бессонной
и ныне, и присно живёт.

Смотри-ка, мы едем нескоро
по самым нежданным местам.

Там нет на пути семафоров
и нет расписания там.

Стоянки по собственной воле,
и вектор движенья по ней,
и столько там счастья и боли,
что быть невозможно родней!..

…Я всё это слышу и вижу –
вагон и летящий простор,
и тем я тебя не обижу,
что выдумал наш разговор.

Ты всё это мне подарила,
и всё не во сне – наяву.

Во мне ты всё это открыла,
и я в этом ритме живу.

Беру твои плечи в ладони,
пространства плывут и года…

В пустом и зелёном вагоне
мы едем незнамо куда.

Февраль 2013

Окрестности, пригород – как этот город зовётся?
Юрий Левитанский

Этот город зовётся… а впрочем, названье не важно;
важно то, что в него я опять погружаюсь отважно,
и хожу по нему вопреки километро-годам,
и его узнаю по приметам, оставшимся там.

Там канал впереди, а вокзал с электричками – сзади,
там старинный собор – из майолики знак на фасаде,
там на речке запруда почти что размыта водой,
там убоги дома и дворы поросли лебедой.

Я там прожил когда-то дождливое скучное лето;
для чего – и тогда, и сегодня не знаю ответа.

Просто было мне плохо, и я убежал из Москвы
в мир людей незнакомых, воды и пожухлой травы.

Я там что-то писал без любви, без конца и начала,
и моё окруженье беззвучно меня поглощало.

Я сперва улыбался, что, дескать, того и хочу,
а потом спохватился, что выбраться – не по плечу.

Но случилась гроза, запоздалая, в августе ночью,
и при вспышках разрядов тогда я увидел воочью,
где свой век протяну я и где я когда-то помру, –
и в неделю уехал – в пустыню, в сухую жару.

Этот город зовётся… а впрочем, ушло наважденье,
мне Господь даровал и души, и любви возрожденье.

Я название помню, но, мысленно ставя свечу,
что хотел там прижиться, о том суеверно молчу.

Февраль 2013

Полузабытый шорох осеннего листопада,
синий дымок над пеплом угасающего костра…

Буйство страстей прошло – пришло дыхание лада:
тихая, незамутнённая, раздумчивая пора.

Это осень пришла, но не как время года –
это период жизни, и после только зима.

Просто с его началом совпало время Исхода,
и эта дорога была крута, но зато пряма.

Вся листва облетела. Деревья стоят нагие
где-то там далеко, в покинутой нами стране.

Есть протяжённая память. Нет никакой ностальгии,
разве что сожаленье о там прожи́той весне.

Был прозрачно-зелёный период жизни весенний,
на бело-розовый цвет летели пчёлы, гудя…

Столько высоких порывов – и столько же унижений,
сменивших весну на осень в мелких слезах дождя.

Полузабытый шорох осеннего листопада,
синий дымок над пеплом угасающего костра…

В жёлтой листве берёзка светится, как лампада
или свеча поминальная по канувшему вчера.

Февраль 2013

КНИГА

Я пишу эту книгу по крайности лет шестьдесят.

Поначалу не знал ни сюжета её, ни героев,
а оно ведь понятно – какой-то сюжет не построив,
мне придётся не раз и не два возвращаться назад:

добавлять, заселять, накоплять, отчислять, оживлять,
и опять исправлять, и опять расставлять по-иному,
по живому кроить и накладывать швы по больному,
приближаться к финалу и нехотя двигаться вспять.

Начинаю придумывать этот ли, тот поворот,
а реальность возьми да и всё поверни несуразно.

Я – туда, где потише, она – всё туда, где опасно,
где и автор бессилен, и вряд ли сам чёрт разберёт.

А судьба персонажей? Любовно придумаю их,
а они, чуть явившись, тебе же садятся на шею.

Я страдаю от этого, можно сказать, что болею,
и потом из десятка оставлю едва ли двоих.

Я пишу ежедневно хотя бы по несколько строк
и дошёл до того, что написанный текст не меняю:
я пишу эту книгу и нынче себя подгоняю –
уложиться хочу в отведённый издательством срок.

Разбухает она, потихоньку идя до конца.

Допишу черновик, а уж набело – времени дело.

Время делает это рутинно, бесстрастно, умело,
оставляя портрет, где приметы исчезли с лица…

Февраль 2013

В.

Берег под галькой, под белым песком,
под ламинарий засушенным крошевом…

Я поселился на мысе морском
в маленьком доме, давно позаброшенном.

Небо прозрачно, прозрачна вода –

самое место душевному голоду! –

а невозможно осесть навсегда,
не обращаясь к соседнему городу.

Он возвышается там, за спиной,
и отзывается в памяти тягостно,
но не прокормишься рыбой одной,
как бы тут ни было тихо и благостно.

Хочется многого, часто без мер,
чем же хотенье моё ограничится?

Здесь тишина установит барьер
тот, за которым лишь совесть – владычица.

Мыс, окружённый барьером таким,
выглядит островом необитаемым,
и оглашается небо над ним
дважды в году журавлиными стаями…

Март 2013

ОРКЕСТР

В белых сорочках с пластронами,
в чёрных смешных пиджаках;
скрипки и флейты с тромбонами
в сильных и умных руках;
взгляды их странно раздвоены:
в ноты и в палочки лёт, –
музыки мирные воины,
своеобразный народ.

Все музыканты отличные,
каждому много дано;
вместе – забывшие личное,
вместе – дыханье одно.

Лишь дирижёра решение
выполнить точно изволь! –
в этом святом отрешении
вместе и мудрость и боль.

Юности пылкой пророчества
медленно сходят во тьму:
делай не что тебе хочется –
делай что надо ему.

Бездна ли станет бездоннее,
явится ль ангел, трубя, –
в поисках высшей гармонии
не обойтись без тебя.

Март 2013

Это почудилось мне? –
так уж бывало:
громко в ночной тишине
капля упала.

То ли на кухне опять
кран подтекает,
то ли мешает мне спать
дурость какая,
то ли дневные дела
вспомнились вяло…

Снова минута прошла,
капля упала.

Мыслей в полуночной мгле
переплетенье,
а на оконном стекле
странные тени.

Что-то я нить потерял,
начал сначала;
только обрывки собрал –
капля упала.

Сон, обещавший придти,
движется еле.

Время застыло почти
в этой капели.

Но поредевшая мгла
спрятала жало.

Ночь наконец-то прошла,
капля упала.

День закружит, завлечёт,
улицей грянет.

Шумно вода потечёт
в кухонном кране.

Но в наступившей ночи
вроде обвала –
снова, хоть криком кричи,
капля упала!..

Март 2013

В.

С какого-то дня нам не кажется странным,
что все путешествия мы отрубили,
что нам никогда уж не ездить по странам
ни в поезде скором, ни в автомобиле.

И только для лёгкой печали основа –
что нас не качнёт никакая плацкарта,
и нам никогда не получится снова
попасть в середину размокшего марта.

Ведь дома зима совершенно другая –
январские ливни, февральские грозы,
а в марте… Лишь птичек на крышах пугая,
прольётся немного – не дождик, а слёзы.

А дальше совсем уж сухая погода,
когда ни единой дождинки не будет,
и только не раньше, чем через полгода
стремительный ливень нас ночью разбудит.

И всё-таки что-то случается в мире –
мне выпала снова счастливая карта,
и я, оставаясь в обычной квартире,
вхожу в середину размокшего марта:

сидят рыбаки у воды неподвижной,
загадочный поезд идёт стороною,
лицо у лица, и отчётливо вижу,
как прежде, сияние глаз неземное.

Его не меняют бегущие годы,
его не меняют заботы и хвори,
и с нами доныне и вешние воды,
и дальние страны, и ближнее море.

Март 2013

ПУТЬ СОВЕРШЕНСТВА

Триптих

Памяти Алексея Германа

Путь совершенства – многотрудный путь,
смешенье возвышенья и круженья,
но если уловил закон движенья,
уже не тормознуть и не свернуть.

Поставишь планку на прыжок с шестом,
а прыгаешь без всякого снаряда,
и вопреки рассудку то, что надо,
на месте появляется пустом.

Когда её не сбил, а покорил,
родятся мифы о наличье крыл,
которые и принесли удачу,

с которыми крутой маршрут не крут, –
а тут лишь дарование и труд
с немыслимым терпением в придачу.

Путь совершенства – одинокий путь.

Когда поэт стремится к совершенству,
то ощущенье, близкое к блаженству,
не даст ему ни охнуть, ни вздохнуть.

Но он один. А целый коллектив
принудить к совершенству невозможно,

а можно только очень осторожно
внедрять вполне сомнительный мотив –

что человека труд и мастерство
зависят лишь от совести его
и не всегда зависят от оплаты.

Есть твой пример, урок или упрёк,
но ты и был, и будешь одинок,
а люди тем и рады, чем богаты.

Путь совершенства – двусторонний путь:
чем лучше, тем и дольше, и дороже.

Так стоит ли стараться, вон из кожи,
чтоб обнажать обыденности суть?

Не хватит ли и четверти труда?

А то, глядишь,

так пристрастишься к зелью,
что совершенство станет самоцелью
и заведёт неведомо куда.

Вот – целый год снимался эпизод;
а зрители ушли за этот год
в каком-то несуразном направленье,

и вряд ли им захочется опять,
чтобы вернуться, преодолевать
завалы безразличия и лени.

Март 2013

КОЛОДЕЦ

Я взгляд обращаю опять к небесам
не в тайной мольбе, не кому-то в угоду.

Даёт мне холодную чистую воду
колодец, который я выкопал сам.

Но точно, что если б не воля небес,
то как бы я знал, где сработает заступ?

Я в юности не был настолько глазастым,
чтоб видеть сквозь толщу подземный разрез.

Оно появилось годам к сорока –
умение чуять глубинную влагу;
я эти места заносил на бумагу,
потом начинала работать рука.

Я долго учился уменью копать,
сумел одолеть волдыри и мозоли,
проклятье усталости, выкрики боли,
освоил секрет инструмент покупать.

Но главный секрет и сейчас не по мне:
где вновь обустроиться – не понимаю,
и если лицо к небесам поднимаю,
какого-то знака ищу в вышине.

Колодец – ну, право, какой водоём?

Не пруд и не озеро донце колодца.

Но влага небесная там соберётся,
и влага земная в колодце моём.

Март 2013

В.

Проснулся, беспричинно беспокоясь,
потом припомнил в сонной тишине:
в который раз я опоздал на поезд
в стабильно повторяющемся сне.

Остановился на краю перрона,
смотрю с тоской на опустевший путь.

Слепой фонарь последнего вагона
уже не задержать и не вернуть.

В жару и в стужу, в дождь и при погоде,
в ночное время и при свете дня
бегу, спешу – а поезда уходят,
а поезда уходят без меня.

Бреду с вокзала. Путь назад недолог –

круг площади да перейти шоссе.
А там такой заманчивый просёлок,
в цвету деревья и трава в росе.

Глухая полночь, и луна, как блюдце,
и звёзды с неба падают в траву,
и, слава Богу, есть куда вернуться,
вернуться не во сне, а наяву.

Апрель 2013

Пылало небо на рассвете,
все краски дня в себя вобрав.

А рыбаки сушили сети,
заваривали чай из трав
и шли потом неторопливо
домой в молчании мужском,
костры на берегу залива
привычно загасив песком.

А мы, мальчишки, собирались,
покинув санаторный лад,
в пустую лодку забирались,
курили местный самосад.

Мы со здоровьем были в ссоре,
но в час, когда пылал рассвет,
в себя мы впитывали море
на много предстоящих лет.

В своих убогих коммуналках
познавшие убогий быт,
ходившие в обносках жалких
(и во дворе был каждый бит),
бубнившие свои ответы
среди других учеников, –
мы часто вспоминали лето,
залив, костры и рыбаков.

Опять мы забирались в лодку
среди рассветной тишины,
копировали их походку,
изгиб натруженной спины.

Опять улов несли сегодня
вернувшиеся из пучин,
и в мире не было свободней
и молчаливее мужчин.

Апрель 2013

ОБЕЛИСК

Взрывчатка в каменной норе,
и на бикфордовом шнуре
пятно горения всё ближе.

Его зажгла моя рука,
но функцию подрывника
в самом себе я ненавижу.

Однако – взрыв! И что за ним?

Рассеется сегодня дым,
осколки выметутся завтра.

Узнал сейчас бы кто-нибудь,
какой пойдёт отсюда путь
для глыбы чёрного базальта.

Но вижу я сквозь толщу дней
то, что другим не видно в ней,
что в толще каменной таится:
какой там свет, какая мгла,
какие скрыты там тела,
какие там укрыты лица.

Такой прорыв уже по мне!

Поднять всё то, что в глубине,
откалывая слой за слоем;
работая без выходных,
как память о своих родных,
пытаться сохранить былое.

Стук долота, сверленья визг –
и вот готов мой обелиск,
он выглядит предельно просто:
о безысходности крича,
взметнулась чёрная свеча,
как вечный образ Холокоста.

Под чёрным пламенем свечи
остановись и помолчи –
живой душе необходимо.

Миг, словно камень, загустел:

не разглядеть ни лиц, ни тел,
а только цвет печного дыма.

Но есть и лица, и тела,
и не сгоревшие дотла,
а чудо моего исканья.

Не объяснить, как удалось –
свеча, прозрачная насквозь,
и эти люди в толще камня…

Апрель 2013

Ежедневный восход, ежедневный закат,
ежедневное солнце в окне…

То шершавый малинник, то стайка опят
под колодой в лесной глубине;
то бегущий с предгорья ручей ледяной,
направленье дающий к реке;
то пространство степное с полынью сплошной
и с неярким костром вдалеке;
то в песчаной пустыне седой солончак –
предсказанье тюльпанной весны, –
это всё возникает неведомо как
в мире тьмы и ночной тишины.

Ежедневный закат, ежедневный восход,
ежедневная в кране вода…

Это всё несомненно со мною живёт
и со мною уйдёт навсегда.

Апрель 2013

Настенный прибор погодный – родом из Роттердама:
мы его там купили, случилась такая блажь.

Но, похоже, фортуна – тоже блажная дама
и одобряет порою такой внезапный кураж.

Дерево и металл, стрелки и остекленье –
сделано всё добротно, под старину притом.

Шкалы температуры, влажности и давленья
и по сути полезны, и украшают дом.

Словно стена каюты лайнера типа «Титаник» –
заранее всё продумано, привинчено по местам.

Посмотришь на показанья – и немедленно тянет
справиться за окошком: не океан ли там?

Выглядываю в окно – а там и взаправду волны
зелёные с белой пеной, и чайки кричат с тоской.

До самого горизонта простор океанский вольный,
и брызги летят на щёки, и пахнет солью морской.

И вся громада домов плывёт, а куда – неизвестно,
плывёт со скоростью десять, а то и двадцать узлов,
и я гляжу в океан, разлившийся повсеместно,
и жду от него промытых и солью пахнущих слов.

Апрель 2013

ОБЪЕКТИВ

Достоверность в подробностях – только полдела:
мало снять, чтоб трамваи как прежде звонили,
мало снять, чтоб массовка как прежде галдела,
мало снять, чтоб обои с разводами гнили.

Это будет не фильм о минувшем, а снимок,

потому и не сможет в сердцах поселиться,
если автор его чем-то необъяснимым
не положит свой отсвет на речи и лица.

И случится тогда полумрак на вокзале,
крик «Останься!» и белые скулы героя –
и отныне уже не своими глазами,
а его объективом увидим былое.

Апрель 2013

Поезд остановился в местности незнакомой –
ни станции, ни разъезда, ни близко к рельсам жилья, –
и я внезапно подумал: вот он, давно искомый
шанс к перемене жизни, – что же мешкаю я?

Быстро собрал пожитки и спустился с откоса.

Стлался туман молочный, скрывая сухой бурьян.

И только слегка знобило от непростого вопроса:
резкий дорожный выбор – зачем он так поздно дан?

Если б не остановка, жил бы привычным домом

и на этот просёлок не вышел бы никогда.
А нельзя по-иному узнать в краю незнакомом,
каков для дыханья воздух, какая на вкус вода,

услышать новые речи, увидеть новые лица,
ощутить позвоночником какой-то новый покой,
не привлекая внимания, освоиться и прижиться
и об ушедшем поезде не вспоминать с тоской.

Воспоминания эти – нервов глупая трата:
не пережить по новой, разве что ошалеть…

К той железной дороге более нет возврата,
а ежели нет возврата, тогда о чём же жалеть?

Апрель 2013

БАЛЛАДА О ПРЕМЬЕРЕ ФИЛЬМА

Объявлено о премьере новой кинокартины.

Появилась возможность вырваться из рутины,
избавиться хоть на вечер, на три-четыре часа
от верченья постылого беличья колеса.

О фильме уже говорили – что это особый случай,
что в нём созвездье актёров – и вправду лучших из лучших,
а режиссёр картины воистину знаменит:
трём его фильмам «с полки» был путь на экран открыт!

Но это – новая лента, только что с пылу-жару;
в недавние времена ей ждать бы такую же кару,
поэтому автор будет её комментировать сам –
по принципу «снявши голову, не плачут по волосам».

Событие не волнует разве что самых отпетых –
на дальних подступах к залу спрашивают о билетах.

А в зале не то что яблоку – вишне негде упасть:
представлены журналисты, культурный бомонд и власть.

Но вот пригашены лампы, стол на фоне экрана,
стакан с водой, микрофоны – всё это довольно странно…

Вышел автор картины, сел неспешно за стол
и по-домашнему просто свой разговор повёл.

Сначала он шаг за шагом шёл по ходу сюжета,
припоминая то, слегка уточняя это,
потом подключил как будто некое волшебство,
и голоса героев ожили у него.

Разворачивал он пейзажи, дороги и панорамы,
дворы – и поля сражений, простые избы – и храмы,
подробно портреты героев, улыбки, носы, усы,
мужество воевавших, чудо женской красы…

Два с половиной часа он был на фоне экрана,
нечасто себе позволяя хлебнуть воды из стакана,
и шли по экрану тени то грустно, а то смешно,
и все, кто собрался в зале, ВИДЕЛИ это кино!

А он закончил и встал, стеснительно так сутулясь,
и встали все, как будто от наважденья очнулись,
и долго рукоплескали, от зрелища без ума,
и разошлись восвояси, озадаченные весьма…

Май 2013

БАЛЛАДА О ФОТОГРАФЕ

Фотограф из быткомбината Шрайбер Абрам Наумыч
был старик с пергаментной кожей и трясущимися руками.

Но когда он снимал клиента, исчезала вся его немочь –
он сажал человека в кресло и ходить начинал кругами.

Он развешивал отражатели, прицельно сдвигал софиты,
меняя формат и ракурс, сто раз припадал к аппарату,
и, наконец, находил то, что будет потом на фото,
и лишь тогда назначал срок исполненья и плату.

В витрине быткомбината выставлялись его работы,
для городка заменяя картинную галерею,
и что-то вроде смеси снисхождения и почёта
жители испытывали к взъерошенному еврею.

А он, идя с работы в дом, навсегда осенний,
к лампочке вполнакала, к законопаченным рамам,
вовсе не думал о том, что в портретах – его спасенье,
за полвека привыкнув не прикасаться к шрамам,

не прикасаться к памяти, где лагеря и гетто,
где яры и овраги, где душегубки и печи…

Прошелестели полвека, и отдалилось всё это,
но стало предельно ясно, что время, увы, не лечит.

Так много было потерь, так мало было отдушин!

Распахнутое общенье – лишь с камерой на треноге.

То ли жизнь беспощадна, то ли он простодушен,
но не спасали его даже мысли о Боге.

А утешенье Господне он принял бы, как награду, –
ведь у него не осталось почти никаких иллюзий –
и не затем ли снова припадает он к аппарату,
чтобы себя убедить, что люди – всё-таки люди?

Май 2013

Как-то вдруг приутихли звонки – дверной с телефонным.
Пуст мой почтовый ящик и никаких выступлений.

Сосредоточился дома, жизнь протекает фоном,
главная радость года – что не болят колени.

Мимо книжного магазина иду почти равнодушно.

Не манит новое пиво и в местной рекламе пицца.

Собственную строчку припоминаю натужно:
«Раз уж все обогнали, стоит ли торопиться?»

Похоже, кончилась гонка, длившаяся годами.

Казалось, ещё усилье – и некий приз обеспечен.

И вот – ни золотой, ни даже картонной медали,
а я, как в юные годы, опять наивно-беспечен.

К чему поспешность ищейки и суетливость зайца?

Эти качества ныне лишь вызывают жалость.

Иду по своей дороге. С кем на ней состязаться,
если она изначально лишь мне и предназначалась?

Май 2013

В.

– Давай поедем в город, где мы с тобой бывали…

– Хорошее желанье, да сбудется едва ли:
до города сегодня, как значится в билете,
три тыщи километров и три десятилетья.

Там всё, как было прежде, нисколько не меняясь,
там, не боясь прохожих, по парку ходит аист,
и свежей жёлтой краской окрашены заборы,
и продают на рынке поштучно помидоры.

Там и в жару прохладно от тихого залива,
там жители к работам спешат неторопливо,
ухожены деревья, дома одноэтажны
и звуки местной речи негромки и протяжны.

Там пляжи и аллеи с утра в густом тумане,
и в том густом тумане проходят марсиане:
при свете – вместо солнца – таинственного круга
там жители и гости проходят друг сквозь друга.

Он был для нас приютом во дни и ночи эти,
когда нас было двое на целом белом свете.

Вошёл он в наши души реальностью и снами, –
зачем же ехать в город, когда и так он с нами?

Май 2013

…Всё перепуталось, и сладко повторять:
Россия, Лета, Лорелея.

Осип Мандельштам

Всё перепуталось – беспомощность и сила,
любовь и ненависть, Израиль и Россия,
часы вчерашние и юные года, –
и только помнится: так было не всегда.

Всё перепуталось, и сладко повторенье
давнишней музыки, давнишнего горенья
пусть даже так – среди сегодняшних потерь,
давно начавшихся, случившихся теперь.

Всё перепуталось волокнами кудели:
дни на исходе, а мечты не оскудели,
и эту мудрость, что пришла на склоне лет,
хочу оставить как совет или завет.

Но жизнь проносится сверхскоростным составом,
ей не прислушаться к усталым и отсталым.

Всё перепуталось – что мудрость, что печаль?
Так что останется? Попробуй, отвечай!..

Май 2013

Хрупкий лёд на реке и по берегу снег ноздреватый:
это солнечный март после долгой жестокой зимы.

Словно клочья подмокшей и пылью присыпанной ваты
на тропинках кривых – или, может быть, мы непрямы?

То дыханье неровно, а то голова закружилась;
влево, вправо ли шаг – и опора скользит под стопой…

Это солнечный март, это Божья дарована милость,
лишь в суставах зима вспоминается болью тупой.

Время таянья льда, время таянья позднего снега –
для чего ты опять появилось в тревожащем сне?

Есть побег от зимы. От себя не бывает побега.

Левантийское утро. И жаркое солнце в окне.

Май 2013

Незаметно и тихо уходят из памяти
календарные даты, людей имена,
вызывая порою подобие паники,
словно смотришь с обрыва, а бездна черна.

Память я заполнял и числом, и умением –
книги, фильмы, музеи, чужие края, –
а теперь лишь и чувствую с недоумением:
прохудилась просторная память моя.

Наблюдать продолженье, конечно, не хочется,
да ведь там и не наша, а Богова власть,
и узнать не дано, как вселенная кончится –
та, которая мною когда-то звалась.

Май 2013

Тихий дождик всё сыплет и сыплет в окне.

Пятый день продолжается эта погода.

Под шуршание дождика тихое что-то,
без названья пока, происходит во мне.

Релаксация тела, а с ним и души?

Нелегко заглянуть в наболевшую душу…

Тихий дождик мне шепчет: послушай, послушай,
не спеши, не спеши, не спеши, не спеши.

Пятый день моросит – моросит, а не льёт,
продолжается тихое с неба паденье,
и приходит внезапное освобожденье
от печалей судьбы и гнетущих забот.

Эти дни так миражны, зато хороши
и звучат по сегодня, пускай и поглуше, –
тихий дождик бормочет: послушай, послушай,
не спеши, не спеши, не спеши, не спеши…

Июнь 2013

Бегу проходными дворами,
погоня сопит за спиной.

Им, злым, да к тому ж под парами,
пора посчитаться со мной.

Я знаю – они не устанут
бежать, догоняя меня.

Я знаю – они не отстанут,
в тупик свою жертву гоня.

Бегу проходными дворами,
споткнуться боюсь и упасть.

Склоняет меня к мелодраме
погони угрюмая власть.

А сколько их – право, не знаю,
и что там у них на уме,
и есть ли дорога сквозная
в местами желтеющей тьме.

Бегу проходными дворами,
отчаяньем мозг перегрет.

…Во сне, как на старом экране,
опять мой мальчишеский бред:

кино чёрно-белое это,
где в страхе бегущий герой,
со вспышками жёлтого цвета
и красного цвета порой.

Бегу проходными дворами,
погоня сопит за спиной –

вся тысячелетняя память
спрессована в ленте одной…

Июнь 2013

ОСЕНЬ

В.

Вид из окна: невысокие старые скалы,
россыпью камни и далее мокрый песок.

Глядя на берег, привычно тропу отыскала
к пенной воде между скалами наискосок.

Кресло поставила, следуя этому взгляду,
чтобы подольше смотреть в направленье одном.

Осень пришла. Никуда торопиться не надо.

Тихо в жилище, лишь море шумит за окном.

Было довольно в судьбе и успехов, и горя,
вот и остались в лице и на теле следы.

Надобно было сначала добраться до моря,
домик найти, на него накопить за труды.

Шутка сказать – пролетевшее двадцатилетье!

С морем в соседстве – и моря не видя почти…

Память весны и обрывки картинок о лете –
редкие вехи застыли на этом пути.

Только недавно возникло предчувствие лада,
пусть не во всём, а хотя бы пока в основном.

Осень пришла. Никуда торопиться не надо.

Тихо в жилище, лишь море шумит за окном.

Старая утварь, по берегу старые скалы,
старые книги, и прятать не нужно лица.

Что-то закончилось. Что-то начнётся сначала.

Тихая нежность и море – они без конца.

Июнь 2013

Когда человек остаётся на свете один
и всеми забыт – неизвестно, он жив или умер.

Нет горше печали, и кто бы его надоумил,
что это у всех, дотянувших до поздних седин.

Ушли постепенно родные, друзья и враги,
а прочие все – пусть и вежливы, пусть и приличны –
по сути своей и по праву к тебе безразличны,
чего-то иного от них ожидать не моги.

И тянется время, остатки иллюзий губя,
ты к мимо идущим уже не относишься строго
и, ежели веришь, надеяться можешь на Бога,
а если не веришь, надежда одна – на себя.

Июнь 2013

ШУТ

Тебе дозволялось к заморским послам
в их грамоты носом влезать.

Тебе дозволялось придворным ослам
их длинные уши казать.

Тебе дозволялось хватать короля
за мантию и за сапог,
стоящих у трона гуртом веселя
видением царственных ног.

Тебе дозволялось всю правду в глаза –
что пьян – говорить королю,
когда расшумится обеденный зал
и гости уже во хмелю.

Но в дальних покоях сиди и молчи,
намёки монарха лови,
не то растолкуют тебе палачи
извивы монаршей любви.

Тебя защищал твой дурацкий колпак,
бубенчики на колпаке,
и видел народ, что король не дурак,
что сила в его кулаке.

Когда же прервутся владыки лета
и челядь поплачет о том,
кто вспомнит проказы былого шута,
клонясь перед новым шутом?

Июнь 2013

Предостаточно в жизни и боли, и грязи,

нас меняют они, в наших душах осев.

Обрываются горизонтальные связи –
с кем-то ссоришься, кто-то уходит совсем.

Год сменяется годом, потери нечасты;
вдруг заметишь в ничем не помеченный день:
все, кто были к тебе хоть немного причастны,
как-то сразу ушли в непрозрачную тень.

Что искать утешенья в беспомощной фразе,
над собой то ли плача, а то ли смеясь?

Обрываются горизонтальные связи.

Остаётся одна вертикальная связь.

Июнь 2013

Славный письменный стол был задёшево куплен:
тот, кто сиживал раньше за этим столом,
паковал чемоданы с баулами вкупе –

навсегда покидал опостылевший дом.

А в моей биографии был он впервые –
так она по семейным жилищам прошла,
что на кухне столы, для застолья, иные, –
для бумаг и письма не бывало стола.

Он был очень удобен, продуман как надо –
тумба, ящик и сбоку две полки для книг, –
и такая вокруг источалась отрада,
что буквально за сутки к нему я привык.

Что с того, что столешница вытерта малость?

Мелочёвкой удачу свою не гневи!

Никогда мне раскованно так не писалось,
как за этим столом в атмосфере любви.

Дни сменялись в заботах, нам отроду данных;
из всего выделяю я веху одну:
наступило и нам размещать в чемоданах
то, что надобно взять, покидая страну.

Мы оставили дом без больших сожалений,
атмосферу любви сохраняя в себе,
и на новой земле без печали и лени
обживали своё восхожденье в судьбе.

Новый письменный стол появился нескоро –
через восемь нелёгких наполненных лет,
и опять подошёл к атмосфере, в которой
был свободы незримый, но явственный след.

Я сижу за столом. Белый лист предо мною.

Лёгкий гул в голове, словно дальний обвал.

И наверно в стихах я чего-то да стою,
раз любовь и свободу мне Бог даровал.

Июнь 2013

ЧЕРНО-БЕЛОЕ КИНО

На какое-то время и цвет исчезает с экрана,

и дубляж двухголосый доносит слова монотонно –
чёрно-белая лента о буднях преступного клана,
промышлявшего спиртом в эпоху сухого закона.

Перестрелки и драки. Подпольные бары. Погони.

И любовные сцены – в такой кутерьме эпизоды.

На кону миллионы. И держится всё на резоне,
что живём однова, запастись невозможно на годы.

В нашей юной весне этот фильм вызывал потрясенье,
и мелодия в свинге прекрасной была и манящей…

Но и лето прошло, и кончается возраст осенний,
и милее сюжеты из жизни простой, немудрящей.

С упоеньем смотрю чёрно-белую ленту о доме,
где живёт-поживает старик лютеранский священник,
о нелёгкой его, но завидной по-своему доле –
можно честно служить и не очень зависеть от денег.

Совершенно седой, он с утра просыпается рано,
размышляя о жизни – она и мелка, и бездонна –
под гудение сосен, потом под раскаты органа
и под песенку детства, звучащую в нём камертонно.

А когда он ложится и гасит ночник у постели,
то не сразу заснёт под своим одеялом на вате:
докучают суставы в его потревоженном теле,
и становится знобко, как было давно, в Кайзервальде.

Только что это я? Ведь об этом с экрана ни слова!
Я домыслил, а может быть, попросту выдумал это.

На экране глаза. Облака проплывают. И снова
на экране глаза. Вот такое искусство портрета.

Июль 2013

Обзавёлся ты на пороге
крепким посохом и сумой
и пошёл по своей дороге,
неширокой и непрямой.

Под стопой то песок, то щебень,
то и вовсе хляби да мох,
а соблазны – и птичий щебет,
и река, и костра дымок.

Но иди при любой погоде,
хоть по карте, хоть наугад,
и всего важнее в походе –
не оглядываться назад.

В доме, может быть, и убого,
а не мучит ночная дрожь.

Но ведь это – твоя дорога,
только ты её и пройдёшь.

Будет всякое, и немало:
и разрушенные мосты,
и тяжёлых брёвен завалы,
и несбывшиеся мечты.

Ну, а горше всего в итоге –
вроде б трасса пряма, светла,
но стена поперёк дороги
бронированного стекла.

Даже если совсем устанешь
пробивать эту стену лбом,
не смотри назад, ибо станешь
пожилым соляным столбом.

Будь всегда пред собою честен,
и зажми сомненья в кулак,
и стена с дороги исчезнет.

Божьей волей. Не знаю, как.

Июль 2013

Здесь всё на пятачке: и почта, и аптека,
пекарня, овощной, метизный магазин…

Как в лозунге былом, здесь всё для человека –
услуги и еда, леченье и бензин.

Здесь можно не спешить, когда идёшь с работы,
в одну, в другую дверь попутно заходя.

Ведь ежели тебе понадобилось что-то,
найдёшь на пятачке – от сыра до гвоздя.

Здесь жители домов, окрестных и не только,
простую жизнь ведут. Здесь иногда галдёж
и тесно иногда, но и довольно толку:
ступай на пятачок – вовек не пропадёшь!

Машины по шоссе лавиною сплошною
несутся день и ночь, а здесь иной кураж,
и кажется порой, что время здесь иное,
и видится порой загадочный мираж:

копытный перестук не вызовет насмешки –
лошадка стукотит с тележкою в ладу;
ей весь маршрут знаком, и человек в тележке
поводья привязал и дремлет на ходу…

Июль 2013

Увы, пришли такие времена:
в ночной тиши, медлительной и зыбкой,
уже рояль не ссорится со скрипкой
и лютня по соседству не слышна.

А слышен только монотонный звон,
негромкий, даже немощный порою,
смолкающий порою, и не скрою,
не так уж сильно докучает он.

Но всё равно противится душа
такой замене: признаки скупые
мне говорят, что это энтропия.
А музыка ведь тем и хороша,
что в ней порядок властвует над всем –
над инструментом и над нотным станом,
и в этом совершенстве неустанном
мы слышим неподвластное совсем
для разума, для пальцев и для глаз,
для шума новостных формулировок,
и даже те, кто искушён и ловок,
в познанье мира не догонят нас –

нас, у которых музыка была
частицей бытия, пускай не часто,
но всё-таки сумела достучаться
туда, где метроном добра и зла…

Июль 2013

На планете почти повсеместно вода –
можно плавать, и мыться, и стряпать, и пить;
а под сушей почти повсеместно руда,
нужно только уметь распознать и добыть;
и повсюду растений зелёный покров –
будут надобны листья, плоды, семена;
рыбы, птицы и звери – охота и лов:
и еда, и работа, и даже война;
и богатая почва в излучинах рек;
и в горах перевал и заснеженный пик –
всё готово к тому, чтоб возник человек;
ну, а если готово, вот он и возник,
постепенно деревья и травы назвал,
постепенно назвал рыб, и птиц, и зверей,
постепенно придумал и круг, и овал
и пошёл по земле всё быстрей и быстрей,
потому что весь мир, где и стол был, и кров,
для него одного кем-то был сочинён –
и о том, кто же этот Создатель миров,
постепенно и внятно додумался он.

Июль 2013

Жизнь стала проще и понятней
под старой сморщенной корой.

Как сизари над голубятней,
уходит вверх соблазнов рой.

Они вернутся? Вряд ли это:
душою с ними не кружу
и только участью поэта
ещё пока что дорожу.

Так чем же стала жизнь простая,
что я такого понял в ней?

Никто не слышит, не читает,
не разделяет ярких дней,
и дней, где вперемешку пятна,
и дней у бездны на краю…

Вот это стало и понятно –
все проживают жизнь свою.

А стая – вот она, в зените,
едва видна на вираже…

Прощайте, голуби, летите,
вам нет пристанища уже.

Июль 2013

…и, посмотрев назад, просто скажу: пожарище…

Из стихотворения 1993 года

Климат резко континентальный: летом сухо, жара под сорок;
зимой бураны и вьюги, минус тридцать не удивит.

Летом степь бесконечна, в небе ястреб опасно зорок,
зимой куда ни посмотришь – ровный заснеженный вид.

Пейзажи раннего детства – такими я их запомнил;
война, эвакуация, долгий вагонный быт.

Тот разговор колёсный, тот пробег заоконный
во сне услышу-увижу – и горестно зазнобит.

Умеренный климат равнинный: зимою легки морозы,
под солнцем снега сверканье, пушистые провода;
весной цветенье садов, короткие громкие грозы;
осенью тихий дождик, летом – полей страда.

Это юности годы. Их изнутри взрывали
вожделенье и жадность до всего, что вокруг,
но незаметно и тихо где-то в душе вызревали
представленья о важности незапятнанных рук.

Климат большого города – совсем особенный климат,
с нормами географии он часто живёт не в лад,
снежную белизну выбивая транспортным клином,
в летний горячий воздух внося промышленный чад.

Похожими друг на друга были зрелые годы,
и многое происходило здравому смыслу назло,
бессмысленно нарушались даже законы природы,
и только ли в астме причина, что было дышать тяжело?

И вот средиземноморский – климат мягкий как будто:
не бывает морозов, долгие ливни зимой;
лето жарко, но всё же не предельные атрибуты,
правда, жара и влажность – Господи Боже мой!

Может быть, эти заботы отнесу скорее к ментальным:
двадцать лет над пожарищем всё ещё вьётся дымок…

Но и в равнинно-умеренном, и в резко континентальном
так легко и свободно я дышать бы не мог.

Июль 2013

ПРАЗДНИК

Свет пепелисто-сизо-голубой –
луною озаряется равнина.

Дым коромыслом над курной избой,
вовсю гуляет здешняя рванина.

Что празднует? А всё одно и то ж,
и не нужны им поводы достойней:

то в местном стаде кончился падёж,
то дочь соседа разрешилась двойней.

Тогда нужна большая сулея,
кило дрожжей и сахара четыре,
и в деле не казёнка, а своя –
она дешевле, и гулянка шире.

И ни к чему копать до сердцевин,
бери-ка сверху истину простую:
вот надобно топить – сожгли овин,
который всё равно стоял пустуя.

Гармошки развесёлая игра,
и в мыслях никакой тебе наживы,
и завтра будет лучше, чем вчера,
одна забота – все ли будут живы?..

Июль 2013

Вот Гроссман и Бродский, Денисов и Шнитке, Тарковский и Герман –
не знаю, ко всем ли из них применимо понятие «гений», –
но дело не в слове, и дело не в славе, а именно в деле,
которым они, не жалея себя, филигранно владели.

Но так уж ведётся в стране, где они родились и трудились:
без самых высоких и самых прекрасных легко обходились.

Оно и понятно – ведь тот, кто высок и при этом прекрасен,
сидящим на троне и рядом стоящим особо опасен.

Где сердце и разум вошли в пониманье, почуяв свободу,
носителя дара ничем не принудить работать в угоду –
ни плёткой, ни платой, ни скрытой угрозой, что ты неугоден, –
творящий своё недоступен диктату, пока он свободен.

Скорей предпочтёт он уехать, умолкнуть и даже погибнуть,
но перед сидящим и рядом стоящими спину не выгнуть,
а тем остаётся придумывать если не казни, то козни
и в тёмные души внедрять семена отчужденья и розни.

Они преуспели: взошёл тот посев урожаем богатым
угрюмых людей по дворам и цехам, по квартирам и хатам,

которые с детства приучены были неправду не видеть,
а тех, кто пытается высказать правду, в упор ненавидеть!..

Июль 2013

…лилипут себе приснился великаном…

Анисим Кронгауз

Конечно, сны бывают очень разными,
но ведь и наяву в период ранний
себя в мечтах мы видим великанами,
скорей всего, без всяких оснований.

Когда бушуют страсти гормональные
и кажется, что всё тебе доступно,
границы размываются реальные –
переступить их вовсе не преступно!

А жизнь идёт, и лишь она виновница
рутины возвращения к истокам,
и человек таким, как все, становится,
ну разве что чуть более высоким –
и то, когда ему для возвышения
не служат пьедесталы и котурны.

А жизнь идёт, и редки искушения,
а если и случаются, не бурны.

Конечно, сны бывают очень разными:
вот старику, который сном опутан,
явился цирк, и фокусник с обманами,
и сам себя он видит лилипутом.

А жизнь идёт и спящего приветствует,
даря ему волнения живые,
и сон, должно быть, яви соответствует,
поскольку снится явно не впервые…

Июль 2013

В.

Наш давний дом пургой по окна занесён,
а на дворе июль – попробуй что исправь…

Такая форма сна: зовётся «полусон»,
такая форма сна: зовётся «полуявь».

В заснеженном дому мы молоды с тобой.

Тут растопить бы печь, да нет в запасе дров.

В заснеженном дому настигла нас любовь,
и согревает нас холодный этот кров.

В заснеженном дому ты создала уют,
но не бывает жизнь без тягостных потерь…

А на дворе июль – зачем же мёрзнуть тут?

И небо говорит: – А если настежь дверь?

Выходим на крыльцо. У дома – океан,
где можно вольно плыть любому кораблю.

И если этот сон хоть ненадолго дан,
не говорит ли он, что я тебя люблю?

Июль 2013

УРОКИ ШКОЛЫ

Сельская школа под Киевом в начале шестидесятых.

Как её изнутри мне поточней описать бы?

Семилетка вся размещалась в двух приземистых хатах,
волей судьбы уцелевших ещё из панской усадьбы.

А для восьмого класса не хватило хат украинских –
построили домик из двух так называемых финских.

Я проработал там три полновесных года,
преподавал математику, физику и черченье,
а когда одной из учительниц подоспело время ухода,
мне и уроки химии отдали на попеченье.

А был ведь ещё вечерний – девятый, потом десятый,
я успевал и туда. А что? Молодой, неженатый…

Я построил радиоузел, физкабинет, мастерскую –
естественно, не один, а вместе с учениками.

Не принимал как тягость я работу такую,
поскольку всегда любил и умел мастерить руками.

Я работал посильно, ребята мне помогали,
но в учительском коллективе так не все полагали.

В район полетели письма: мол, молодой коллега
как-то уж слишком поддался высокому самомненью,
дешёвую популярность решил получить с разбега
вместо того, чтоб учиться учительскому уменью.

В районе, разумеется, услышали глас народа
и слали ко мне проверки почти в течение года.

Но тут на фоне доносов, проверок и разговоров
произошло событие, давшее встречный вызов:
изготовленный нами комплект учебных приборов
на областной выставке отмечен был первым призом.

И высокий начальник прилюдно меня поздравил,
и страсть народа тем самым в другое русло направил.

…Полвека в людской судьбе – это немалые сроки,
где каждый отрезок времени имеет свои приметы.

На очень раннем этапе я получил уроки:
не верь, не проси, не бойся – такие были предметы.

И экзамен по ним сдал на тройку, но честно:
наивным ещё остался, но вера в народ исчезла.

Август 2013

Не нужно сетовать на быт,
на время, власть и лик удачи:
да, всё могло пойти иначе,
но в этом списке-полуплаче
ты сам собою не забыт?

Тебе была стезя дана,
записанная на скрижали;
да, камнепады угрожали,
да, негодяи обижали,
но где же и твоя вина?

Ты получил удар под дых
и сам от цели отступился,
и сам нелепо оступился,
и сам бессмысленно напился –
чего же ждать от остальных?

И вот очередная дверь
не распахнулась по желанью,
и отодвинулось признанье,
и стало призрачным призванье –
на что надеяться теперь?..

Август 2013

Подробная и пристальная память
мне по ночам покоя не даёт,
и не могу в запас её отправить,

и не могу послать её вперёд.

А просто неподвижное виденье,
знакомое до мелких мелочей,
и длится этот сон, подобный бденью,
на протяженье нескольких ночей.

И снова погружение, и снова
со дна наверх догадкой вознесён,
пока найду единственное слово,
которое вмещает этот сон.

И от него сквозь пристальное зренье
из тех времён да в наши времена
тихонечко растёт стихотворенье,
как вырастает колос из зерна.

Август 2013

Свежий хлеб, камамбер и коньяк
под звучанье негромкого джаза…

Дай нам, Боже, посиживать так
раз в неделю в течение часа
лет хотя бы… Но страшно просить –
десять мало, а двадцать – в избытке:
может статься, что прочная нить
превратится в подобие пытки.

Боже правый, Ты сам запиши
в Книге судеб, в положенном месте,
чтобы две этих тихих души
жили долго и умерли вместе.

Август 2013

БАЛЛАДА ОБ ОДНОМ СТИХОТВОРЕНИИ

В.

Был выходной, и был неспешный завтрак,

но что-то в нём с утра происходило,
и все дела отложены на завтра,

а надобны бумага и чернила.

Поскольку речь ведётся о поэте,

то в доме знали состоянья эти.

Жена в гостиной с книгой прикорнула.

Он покурил на лестничной площадке,
прислушиваясь к внутреннему гулу –
момент всегда томительный и краткий.

Вернулся в дом. На кухне стол очистил
и сел писать о старом букинисте.

Сюжет сначала оставался мглистым:
там был поэт в задуманной балладе,
который на продажу к букинисту
приносит рукописные тетради.

Пошла беседа, сдержанно речиста,
и дальше торг в мансарде букиниста.

Перо почти летело по тетради,
рождались поразительные строки.

И в темпе сочинения, и в ладе
сквозил какой-то замысел высокий.

Похоже было, диктовалось это
загадочным предвиденьем поэта.

Прошёл по окнам, ослепив жилище,
февральский полдень, солнечный и белый.

Он строки заключительные ищет,
одновременно робкий и умелый,
и, отыскав, сидит в изнеможенье:
победа это или пораженье?

Жена вошла, когда почти стемнело:

– Весь день в работе, ну скажи на милость!

И наступает их святое дело:
он ей читает то, что сочинилось,
и прояснит их тихая беседа,
что́ это – пораженье иль победа.

– По чести и по совести – удача,
но не дошёл немного до победы:
своё сомненье в оптимизме пряча,
в последних строчках изменил себе ты.

Поверив слуху своему и зренью,
не бойся верить своему прозренью.

Твой букинист умён и беспристрастен,
и видел многочисленные доли,
и знает он, что даже в Божьей власти
нет вечности, а для стихов – тем боле.

Зачем же он поэту обещает
бессмертие – и тем его смущает?

– Хоть горько, но согласен я с тобою,
что нет бессмертья даже и у Бога.

Но то, что называется судьбою,
мне виделось, как долгая дорога.

Для вечности, однако, это мало,
и я перепишу строфу финала.

…Переписать строфу – неужто трудно?

Ушло на это больше полугода:
то в окруженье было многолюдно,
то не по делу портилась погода…

Неделя за неделей пролетала,
а всё какой-то правды не хватало.

Растаял снег, отзеленело лето,
и тут пришло внезапное прозренье,
что букинист не сохранит поэта,
но сохранит одно стихотворенье,
в котором и живут созданья эти, –
балладу о торговце и поэте.

Что значит сохранить? О результате
нам не дано узнать, да и не надо.

Но если будет хоть один читатель,
уже не зря написана баллада.

А может быть – и речь не о награде –
не зря ему же отданы тетради.

И снова чтенье в тишине вечерней,
и в мягком свете потолок и стены,
и милый голос, камертонно верный:
– Ты победил, и это несомненно!

Один читатель – мало или много?

Один читатель, но зато от Бога!

Август 2013

ДОМ НА ДВОИХ

Триптих

Жизнь вошла в колею, слава Богу,
и погас кочевой ореол.

Накопил я деньжат понемногу
и участок земли приобрёл.

Был я смолоду попросту нищим,
как и все, кто вокруг обитал,
но нельзя было строить жилища
даже и за презренный металл.

Где же было добыть мне уменье
свой надел обустроить и жить,
возведя тут никак не именье –
просто дом, где призванью служить?

Я не стал дожидаться совета
знатоков, да и не было их.
Кухню, спальню и два кабинета
и гостиную – дом на двоих –

порешил на участке построить,
и совсем ни к чему пересверк:
даже если бы площадь утроить,
ничего не придумал бы сверх.

Два компьютера, книги и диски,
стол и стулья, плита и кровать,
и проблема в единственном риске –
на удачу нельзя уповать.

Уповаю на труд ежедневный,
на здоровье, на солнце в окне…

А удача пусть будет не гневной,
пусть покладистой будет ко мне.

Если хочу построить уединённый дом
и не зависеть от вентилей городского водопровода,
нужно вырыть колодец и убедиться в том,
что в нём довольно воды во всякое время года.

Если хочу построить уединённый дом
и не зависеть от линий электричества или газа,
нужно поставить ветряк и убедиться в том,
что во всякое время года от ветра не будет отказа.

Если же мало ветра, но много солнечных дней,
энергию получить по-иному поможет природа:
можно поставить секцию солнечных батарей, –
правда, не будет места для сада и огорода.

И, значит, нужна дорога – не асфальт, не бетон, –
пускай всего лишь просёлок от регулярной трассы,
чтоб заказать подвозку и убедиться в том,
что будут своевременно в дом доставляться припасы.

Но если нельзя прожить только своим трудом,
если, так ли, иначе, с миром контакт сохранится,
зачем же нужен тогда уединённый дом,
в чём защита от мира и где проходит граница?

В нём я могу быть собой почти без всяких помех,
ибо это жилище – не просто стены и своды:
в нём я такой, как все, – и отличаюсь от всех;
уединённый дом – пространство моей свободы.

Но всё это в одночасье сделать нельзя никак,
и десять лет унесла строительная истома.

Есть колодец, дорога, секция и ветряк,
и столько же лет ушло на возведенье дома.

Вечерняя тишина. Фонарь горит у дверей.

В ожиданье прохлады сижу под седой оливой.

А за моей спиной – опора жизни моей,
уединённый дом, прочный и некичливый.

Мы задумали выстроить дом на двоих.

Это значит, мы были достаточно зрелы,
в меру опытны были и в меру умелы,
чтоб проекты читать и оценивать их.

Ну, понятно, цена. Ну, понятно, метраж.

Ну, понятно, на местности расположенье.

А ещё и соседских домов окруженье.

А ещё окружающий дальний пейзаж.

А в процессе постройки проверить не грех,
наблюдая внимательно и постепенно,
чтобы прочные двери и ровные стены,
да ещё чтобы крыша была без прорех.

И, конечно, не нужно о том забывать,
чтобы тяга в печи не стонала, а пела,
чтоб нигде половица в ходу не скрипела,
и о том, чтоб не очень скрипела кровать, –

ибо стол, и лежанку, и полки для книг,
и шкафы для хранения в кухне и ванной
те же плотники ладили, что деревянный
возводили неспешно наш дом на двоих.

Эти крепкие парни работали так,
что совсем ни в каком не нуждались контроле,
но уж больно вошли мы в исходные роли,
проверяя за ними подвал и чердак.

Символичен контроль и не нужен уже,
но, хотя мастера не прибегли к халтуре,
отличается то, что возникло в натуре,
от того, что предписано на чертеже.

Мы построили дом и сживаемся с ним.

Над собою насилия не учинили.

Оплатили счета. Кое-что починили.

Никому не должны. Никого не виним.

Август 2013

КАМЕНЬ

Лежит морщинистый камень около входа в дом.

Он, полувросший в почву, напоминает о том,
как закладывали фундамент и подняли из глубины
его, чьи очертанья в траве почти не видны.

А дом морщинистый тоже, ибо давно не нов:
прошли по его квартирам три поколенья жильцов.

И некому нынче припомнить его молодой наряд;
мог бы поведать камень, но камни не говорят.

Не говорят, но память всё-таки есть у них,
и я нередко жалею, что в неё не проник,
и в камне подозреваю пласты, в которых века,
и разгадать пытаюсь тайны его языка.

И словно бы ниоткуда слова приходят ко мне –

а может, они лежали в каменной глубине,
лежали и просто ждали в темных пластах своих,
что человек однажды захочет услышать их.

И вот во мне оживают спрессованные века
в звуках камня и дерева, в звуках воды и песка.

В песке проносится конница. В камне горят костры.

Лишь из родимой почвы возможны эти дары.

Август 2013

Позволительны эти поблажки:
беспричинно улыбкой лучась,
отхлебнуть из припрятанной фляжки
и проспать обязательный час,
или деньги, добытые тяжко,
в одночасье спустить на мираж, –
потому и зовётся поблажкой
беспричинная глупая блажь.

Если касса с карьерой задеты,
но в орбиту не втянут никто,
ты один отвечаешь за это;
ублажайся, пока решето
подходящим не станет сосудом,
чтоб водицы тебе принести,
и себя обнаружишь разутым
на покрытом щебёнкой пути.

Дай-то Бог спохватиться не поздно,
и увидеть планиду свою,
и с улыбкой, пусть даже и постной,

возвратиться опять в колею,
где ступаешь ни валко ни шатко,
но удел принимаешь всерьёз:
ты, увы, не пегас, ты лошадка –

та, везущая хворосту воз…

Сентябрь 2013

Время ушло – несомненно суров,
но справедлив приговор:
нет в обиходе сегодняшнем слов,
чтобы вести разговор
о шелестящем рассветном дожде,
об ускользающем сне
и о речной небурливой воде
в тёмной её глубине.

Время ушло, где, не очень спеша,
жить-поживать мы могли,
где постепенно впитала душа
звуки и краски земли,
где неторопкое чувство двоих
зрело, как белый налив,
и поспевало ко времени, их
впрок на года одарив.

Время ушло – что же от году год
никнет моя голова?
Ведь не удастся вернуть в обиход
тихие эти слова,
освободить от железных оков
дошлым и ушлым назло…

Время ушло для подобных стихов –
или ещё не пришло.

Сентябрь 2013

ВЕСЫ

Старинной формы весы висят в аптечной витрине:
бронзовый стержень простой с дыркой посередине,
в дырке – ось, по краям – чаши на тонких нитях;
высокая правда в них, что понуждает хранить их.

Предельно наглядны в них все представленья наши:
лекарства ингредиент на правой насыпан чаше,
на левой – гирька одна; если вторая рядом,
может случиться так, что станет снадобье ядом.

Шаг за шагом, и вот, как повелит натура,
готово лекарство – мазь, облатки или микстура.

Украсит яркий рецепт посуду на правой чаше,
на левой – горстка монет: символ купли-продажи.

Качнувшись туда-сюда, несуетно, без натуги
уравновесят весы здоровье и наши недуги,
богатство и нищету, покой и горячку в жилах –
они даже жизнь и смерть уравновесить в силах!

Есть ежедневный риск с рожденья и до кончины,
что всё оборвётся вмиг – война, болезнь или шины, –
но издавна знают о том и города, и веси,
что в жизнь приносят весы хрупкое равновесье…

Сентябрь 2013

ВОСПОМИНАНИЕ О БУДУЩЕМ

Стоит на одной ноге голенастый подъёмный кран,
вытянув длинную руку, в которой на тросе крюк.

Это начало фильма – силуэтом во весь экран
символ огромной стройки, где трудятся тысячи рук.

Строится новый город, сразу на миллион:
тысяча небоскрёбов по пятьдесят этажей,
на каждом четыре квартиры – по одной с четырёх сторон,
и каждая планировалась на пять проживающих в ней.

Все дома одинаковы, одинаковы все этажи,
квартиры различны лишь вектором – юг, север, запад, восток.

Правительством установлены для города рубежи,
правительством установлен для стройки конечный срок.

А по соседству строится сверхуникальный завод,
и всё население города он привлечёт к труду:
наращивая продукцию по плану из года в год,
он будет производить синтетическую еду.

Станет еды предостаточно, дешёвой будет она,
и люди, ею питаясь, похожими стать должны.

Вот тогда и наступят блаженные времена,
сначала в пределах города, потом и для всей страны.

Жизнь будет похожей у всех, у всех похожи мечты,
всем хватает всего – денег, вещей, забав:
то, что имеют все, то получишь и ты,
каждый доволен всем, каждый поэтому прав.

Не будет борьбы за власть, за деньги и за почёт –
какая борьба, когда действительно все равны?

Естественно, что настанут райские времена,
сначала в пределах города, потом и для всей страны.

…Кран-силуэт на фоне обновляющейся земли;
режиссёр с оператором, свесившись под крюком,
тщательно проверяют, чтобы в кадр не вошли
несколько старых домишек, стоящих особняком.

Сентябрь 2013

БАЛЛАДА О МАЯКЕ

Памяти Александра Ревича

Неподалёку от входа в просторную гавань
каменный остров, на острове – старый маяк.

Он, возведённый меж рифами и берегами,
третье столетье над морем рассеивал мрак.

Флаги Италии, Франции, Греции, Польши
гордо несли приходящие в гавань суда.

Не занимаясь торговлей и сборами пошлин,
был он огнём, освещавшим дорогу сюда.

Тут же на острове жил постоянно смотритель,
долгие годы порядок храня и покой,
и соответствовал белый наглаженный китель
белой фуражке с известной эмблемой морской.

Долгие годы закаты текли и восходы
в службе – встречая, затем провожая зарю.

Он не зависел от возраста и от погоды,
дважды за сутки наверх восходя – к фонарю.

Штурманы знали, что гавань приветлива эта
и не приходится ждать никаких передряг:
ночью и в шторм просигналят им вспышками света
старый смотритель и старый бессонный маяк.

Только, увы, не бывает бессмертья на свете,
вот и над островом смерть распахнула крыла.

Кверху поднявшись и выключив свет на рассвете,
старый смотритель закончил земные дела.

Днём спохватились – контрольного нету сигнала;
как-то не сразу беду осознали в порту.

К ночи уже обстановка на грани аврала:
море штормит, и не очень пойдёшь в темноту.

За́ полночь в гавань пришёл сухогруз из Марселя;
шкипер в конторе рассказывал: – Словно рука
чья-то вела, уводя нас от рифов и мелей, –
издали виден был яркий огонь маяка!..

Сентябрь 2013

Пророк не к месту: говорит ли, пишет –
в словах пророка горечь, а не мёд.

Он верит, что хоть кто-нибудь услышит,
он верит, что хоть кто-нибудь поймёт.

Но нет – не слышат и не понимают,
хоть признано, что истина горька,
и предсказанья эти принимают
за скучный бред больного старика.

Потом период времени проходит –

неважно, был хорош он или плох, –
и всё по предсказанью происходит
и всех слыхавших застаёт врасплох.

От слов былых сегодня мало прока,
их торжество – пустое торжество,
и люди сожалеют: – Нет пророка!

Вот был бы – мы бы слушали его!..

Сентябрь 2013

Быстрый ливень – не собеседник:
пять минут воды изобилье –
и растаял, и с крыш соседних
вкусно пахнет прибитой пылью.

Все заметят и все запомнят
за стремительность ярких линий.

А что ёмкости не заполнит –
так на то он и быстрый ливень!

Те объёмы, где есть плотины,
день за днём заполнять на деле
будет скучный такой, рутинный,
обложной почти на неделю.

Он сработает без обмана
и уйдёт себе восвояси.

С ним простая вода из крана
никакой не вызовет связи.

Будет снова долгое солнце,
а когда земля раскалится,
быстрый ливень опять прольётся
и вернёт улыбки на лица.

Сентябрь 2013

Я резчик по камню. Я долго и трудно учился
пилить и сверлить, шлифовать и рельеф создавать,
и, в память вбирая приёмы, секреты и числа,
старался терпенье глазам и рукам прививать.

Мой первый учитель был резчик по камню от Бога,
он чувствовал камень, как чувствовал тело своё.

Со мной обходился, пожалуй, придирчиво строго,
но не заставлял никогда экономить сырьё.

И каждый урок начинал с одного постулата –
не делать нигде, никогда, ничего впопыхах:
в любом ремесле за ошибки положена плата,
но промах на камне уже не исправишь никак.

Я это усвоил, достаточно раз промахнувшись,
от глаза к руке наработав надёжную связь,
и ныне умею работать, не чувствуя ужас
и в дрожь не впадая, за камень бесценный берясь.

Я стар, но терпение не изменило пока мне,

и мысли послушны, и руки послушны вполне.

Планида меня соблазнила резьбою по камню.

Я этим живу наяву и нередко во сне.

Сентябрь 2013

Не школьный двор за окнами, а степь-равнина плоская,
где для дружины Игоря затменье и беда!..

Евгения Ивановна читает Заболоцкого,
не очень-то доступного в те давние года.

Не очень-то доступного, а может, и запретного,
но мы о том не ведаем, лохматые щенки.

Мы отделять научены полезное от вредного,
но от любых конкретностей безбожно далеки.

Пройдут десятилетия, и как-то так окажется,
что будет от полезного немало и вреда,
что в речи, если честная, не всяко слово скажется,
что польза и от вредного бывает иногда.

На практике учили мы науку выживания –
как, поступив по совести, не схлопотать бы срок! –
и школьная голубушка Евгения Ивановна
дала нам в годы давние отчётливый урок.

Давно уроки кончились. Те знания-умения
сегодня не сулят уже ни пользы, ни вреда.

А над степной равниною по-прежнему затмение,
и у дружины Игоря по-прежнему беда…

Октябрь 2013

ШВЕЙЦАРСКИЙ ЭТЮД

Озеро. Над озером гостиница,
а над нею хвойный лес щетинится,
и туда ползёт фуникулёр.

С пятачка ажурно-ресторанного,
явно в этой местности не странного,
взгляду открывается простор.

Город лёг у озера подковою.

Две дуги, старинная и новая,
зрительно различны меж собой.

Старая – с изящными соборами,
с тёмными домами, над которыми
купол неба бледно-голубой.

Если сверху посмотреть на новую –
длинная труба (ряды торговые),
круто перестроенный вокзал,

магистрали ровные и вольные,
белые дома прямоугольные:
Корбюзье идею подсказал.

Но и там, и там вода прозрачная,
чистый воздух, жизнь почти что дачная,
главное – покой и тишина
и о них забота неустанная:
для души необходима старая,
для комфорта новая нужна.

Обе в мире; от себя замечу я,
между ними нет противоречия.

Люди, в двери города стучась
и потом входя на территорию,
хорошо бы помнили историю
каждый день и даже каждый час.

Октябрь 2013

БАЛЛАДА О КАМЕННОМ ЦВЕТКЕ